Онтологические прогулки

Статейка эта написалась самым странным образом. Мне купили в Москве почитать философско-культурологический журнал
«Топос», № 2-3, 2001 год (дескать, знакомое название). И в этом журнале я заприметил статью Николая Семенова, которая называлась
«О странном». Собственно говоря, - это была рецензия на книгу Т.М. Тузовой «Специфика философской рефлексии». Поскольку Тузова
говорит в своей книге о странности философии, Семенов начинает свою рецензию со слов о том, что никем еще не написана феноменология
странности; и, мол, не потому ли она не написана, что своей мерой странности обладает все сущее в этом мире.

Я подумал, что, действительно, создание феноменологии странности задача интересная и достойная. Т.Тузова очень правильно говорит, что
странность есть то, что не зависит от той или иной точки зрения, что это феноменологическая, онтологическая характеристика. Однако, что
же такое странность остается до конца непонятным; возникает впечатление, что это нечто, близкое к понятию «индивидуальность». Такое
может сложиться впечатление после прочтения вывода Тузовой о том, что «нестранный - не сумевший полностью осуществить акт
индивидуации».

     
      
Л.Н.Толстой-странник

Обратившись к этимологии слова «странность», заглянув в
Фасмера, мы видим, что «странный» происходит от слов «сторона» («страна») -
«странник». Полярным по отношению к странности понятием является не обычность, ординарность, привычность, но - оседлость. Кто же
такой странник? Сегодня мы назваем странниками кого угодно: туристов, праздношатающихся бездельников... Но странник - это не тот, кто с
толстой задницей, обтянутой трико, пьет у костра компот. И не тот, кто шляется по гостям. Десакрализация и быдлизация странничества -
грустная черта нашего времени.

Так кто же такой странник? Нужно отметить богатство смысловых оттенков странничества и его непременный религиозный смысл.
Странник - это тот, кто находится в постоянном движении: он проходит мимо наших окон, когда мы, швыркая, пьем чай с блюдца.
Странничество и странность - это устремленность в нездешние дали, на поиски Истины; странник вдруг разглядел нечто, неведомое нам - так
пушкинскому страннику вдруг открывается, что «Близко время. Наш город пламени и ветрам обречен. Он в угли и золу вдруг будет обращен».
Странник - это, говоря словами известной советской песни, «презревший грошевой уют», живущий неютно, безбытно; все имущество его
зачастую состоит из сухарей, Библии и Добротолюбия. От монастыря к монастырю идет странник, от
преподобного Сергия в Саров и на
Валаам, в
Оптину и к киево-печерским угодникам. Странник доходит до
Афона и
Святой Земли, не имея «пребывающего града» и уповая лишь
на град грядущий, основателем и художником которого является Бог (по словам «Откровенных рассказов странника духовному своему отцу»).
Странник не похож на нас, когда мы спрашиваем его, куда он держит путь, он бормочет, что «если Господь управит, пойду в Белозерск»; и у
нас сладко сжимается сердце, т.к. вспоминаем Авраама и трех странников. Странник, не имеющий ничего за душей, вдруг дарит вам чудесный
подарок: например, частицу дерева всех псково-печорских святых (дерево это, пока его не спилили, уходило корнями в пещеры, где покоятся
мощи печорских монахов)...

Вот и Юань Хундао говорил: «Беззаботный человек - самый странный из всех людей. Он ничем не занимается и не имеет обязанностей». Здесь
также подчеркивается неоседлость, незакрепленность во внешнем слое социального существования. Философию иногда определяют как «тягу
повсюду быть дома». Повсюду быть дома - значит не иметь дома в обычном смысле слова, т.е.странствовать. Если философия хоть в какой-то
степени мудрость, то для нее значимой оказывается мысль Конфуция о мудрости как о способности жить в согласии со всеми. Жить в согласии
со всеми удается страннику, который не претендует ни на что наше, не озабочен распределением социальных ролей и ценностей. Речь
странницы-философии - это странная речь проходящего мимо, не привязанная к обыденному, к эмпирическому опыту, естественным
установкам.

Есть странность человеческого мышления. Человек наблюдает, как мысль появляется в поле его зрения, идет и уходит за горизонт. Откуда она
пришла, куда придет? Наверное, к другому мальчику, который обойдется с ней более ласково, накормит и оставит спать до утра. Приручить
мысль невозможно - она раз и навсегда сказала: «По родной стране пройду стороной, как проходит косой дождь». Удержанные, освоенные,
одомашненные мысли - уже не мысли, а некие фальшивые создания, призрачные ублюдки, симулякрости симулякровых симулякров.

Конечно, странностью, как особым существованием, обладают не только люди и мысли, но и многие вещи, которые ускользают из
проинтерпретированной реальности, стремясь уйти из созданной нами обыденности и обрести новую фактичность и, может быть, даже новую
сущность.

Однако, в страннической жизни открываются многочисленные соблазны. Путешествие может из паломничества легко стать блужданием,
блудом, когда движение превращается в самоцель, не озаренную светом высших истин. Странник легко может впасть в гордыню,
почувствовав себя избранным, святым, презрев жалких людишек, живущих в своих жалких квартирах и вынужденных ежедневно ходить на
работу. Недаром на Руси одной из самых зловредных сект были «странники» (бегуны) - беспоповщинский толк, видевший в государстве и во
всех его институтах воцаренного антихриста, а раз так, значит, - один остался путь ко спасению, «не пространный еже о доме, о жене, о чадах,
о торгах, о стяжаниях попечение имети», а путь «прискорбный, еже не имети ни града, ни села, ни дома». Для того, чтобы стать бегуном,
необходимо было даже принимать «новое крещение».

Вот и философии не впасть бы в гордыню, взыскуя «сущностной идентичности» как удела эзотерической группы профессионалов. Почитать
бы больше своих кудрявых словес практическое здравомыслие и праксис обыденной и оседлой жизни. Оставить бы высокомерие по
отношению к повседневному.

Солнце светит всем - и странствующим, и пашущим землю, и даже сидящим на завалинке и ковыряющим в носу. Но как, все же, упоительно
сказать:

«Иные уж за мной гнались; но я тем боле
Спешил перебежать городовое поле,
Дабы скорей узреть - оставя те места,
Спасенья верный путь и тесные врата».