Онтологические прогулки

 

Начну с фразы, которая хоть и банальна, но в точности отражает существо рассматриваемой проблемы: история человечества – это история постоянных, никогда не прекращающихся войн. Причина этого явления неизвестна. Она не сводится к борьбе за ресурсы или за территории, поскольку из всех биологических организмов только человек убивает себе подобных, хотя биологически ничем от других организмов не отличается. А это значит, что причина здесь явно экзистенциальная, она – в самой природе человека.

 

На мой взгляд, здесь следует обратить внимание на тот факт, что война высвобождает огромное количество энергии, которая по масштабам разрушений соразмерима с энергией атомного взрыва. Откуда берется эта энергия? В природе энергия распределяется скупо: каждый биологический организм получает ее ровно столько, сколько необходимо для выживания. Значит, энергия, высвобождаемая в войнах, – это энергия избыточная. То есть источник ее не биологический. Впервые обратил внимание на существование этой избыточной энергии и описал ее действие применительно к процессам в этногенезе, Л.Н. Гумилев. Это так называемая пассионарная энергия, которую он определил, как «способность к сверхнапряжению»[1].

 

Сам Гумилев существование этой энергии только констатирует без указания на ее источник и ограничиваясь отождествлением ее с открытой В.И. Вернадским, биохимической энергией живого вещества. Но биохимическая энергия живого вещества существует исключительно для биологического выживания видов, войны же, напротив, направлены на уничтожение человека как вида. Значит, пассионарная энергия свойственна только человеку и к энергии живог8о вещества отношения не имеет. Таким образом, если бы нам удалось определить источник этой избыточной энергии, возможно, мы поняли бы и причину возникновения войн. Но для этого нам придется углубиться в эпоху, когда происходило формирование человека как вида.

 

 

 

Изначально человек представлял собой стадное животное[2]. А стадо, как известно, это единый андрогинный организм, обладающий воспроизводящим механизмом, содер­жащим мужские и женские половые органы в единстве. Половые контакты внутри такого организма, осуществляются как физиологические процессы, то есть, не ограничиваясь никакими правилами, кроме потребностей самого организма. Иначе говоря, члены стада могут вступать в половой контакт друг с другом вне зависимости от родства: не только братья с сестрами и отцы с дочерьми, но даже сыновья с матерями. В науке такие отношения получили название промискуитет, что означает групповой брак. Они обусловлены тем обстоятельством, что память самки является физиологической. Она помнит о своем родстве с детенышем только в период его выкармливания и забывает сразу, после его окончания.

 

Ситуация в корне меняется, когда у самки появляется индивидуальная память[3]. Теперь период, в течение которого самка помнит своих детенышей, продолжается всю ее жизнь и делает сексуальные контакты с ними невозможными. Так возникают первые ограничения, превращающие стадное животное в человека, а стадо – в матриархальную общину, где главным лицом, от которого исходят все новые установления, становится женщина.

 

Свидетельством того, чисто психологического состояния, которое испытали члены стада, столкнувшись с первыми запретами, являются мифы, связанные с фригийской Великой Матерью Кибелой. Один из них повествует о юном красавце Аттисе, который по одним версиям является возлюбленным Кибелы, а по другим – ее сыном. Рассказывается, что Аттис в безумии оскопил себя и умер, превратившись в сосну. Я думаю, здесь мы как раз и имеем дело с последствиями введенных ограничений. По-видимому, Аттис был и возлюбленным, и сыном Кибелы одновременно. В результате запрета вожделение сына достигло такой силы, что, не имея возможности его удовлетворить, он кастрировал себя, чтобы избавиться от страданий.

 

Об этом говорит и посвященный Аттису ритуал. Вот как описывает его Дж.Д.Фрезер: жрецы «возбужденные необузданной, варварской музыкой – боем кимвалов, громыханием барабанов, гудением рогов и визгом флейт, –  с трясущимися головами и развевающимися волосами кружились в танце до тех пор, пока наконец, приведя себя в состояние бешенства и потеряв чувствительность к боли, не начинали наносить себе раны глиняными черепками и ножами, забрызгивая алтарь и священное дерево своей кровью... Доведя себя до высшей степени религиозного возбуждения, жрецы оскопляли себя и бросали отрезанные части тела в статую жестокой богини»[4].

 

Причем, аналогичные культы были характерны и для других азиатских богинь. Например, в начале весны, из Ассирии, Вавилонии, Аравии и Финикии, в Иераполис, к святилищу великой сирийской богини Астарты, стягивались толпы людей. «Под звуки флейт, барабанный бой и крики евнухов-жрецов, наносивших себе раны ножами, религиозный экстаз, как океанский вал перекидывался на толпу зрителей… Один за другим они сбрасывали с себя одежды и с сердцем, бешено бьющемся от музыки, с блуждающим от зрелища льющейся крови взором выпрыгивали из толпы, хватали специально приготовленные для этой цели мечи и при всех оскопляли себя»[5].

 

Следует сказать, что большинство исследователей видит в этом ритуале символ умирающей и возрождающейся природы, хотя, на мой взгляд, в нем нет ничего, что указывало бы на такое его значение. Напротив, неистовство, которым он сопровождается, говорит о какой-то серьезной травме, нанесенной психике первобытного человека, а также о связанном с ней огромном внутреннем напряжении. Поэтому, я думаю, что его смысл заключается в выражении протеста мужской половины племени против введенных Великой Матерью ограничений. Видимо, для дикого животного, каковым в то время был человек, все эти запреты были и непонятны, и совершенно невыносимы.

 

Можно предположить, что первоначально реакция на запрет носила спонтанный характер, и была безрелигиозной, и лишь потом, когда смысл ее стал забываться, она превратилась в культ. Таким образом, в момент перехода от стада к матриархату, в результате неизбежных ограничений, возникает напряжение, вызванное нереализованной энергией, которое охватывает все общество.

 

Понятно, что такое напряжение просто не могло не привести в первобытном обществе к массовым душевным расстройствам. И такие расстройства действительно фиксируются. Как пишет исследовавший этот вопрос русский поэт Вячеслав Иванов, «подгомеровская Греция несомненно изобиловала душевными аномалиями оргиастических культов и эпидемических исступлений. Эта темная эпоха была эпохой удержанных мифологической памятью душевных болезней. Мифы сохранили воспоминание об этих всенародных заболеваниях. Эндемические или эпидемические неврозы охватывали целые народы... Павсаний (7.21) рисует картину целого города, охваченного «манией»[6].

 

Так, царь фракийского племени эдонов Ликург, в приступе безумия убивает топором сына, убежденный, что срубает виноградную лозу[7]. Впадает в безумие царь Беотии Афамант: он убивает своего сына, приняв его за молодого оленя. Причем, не в меньшей степени страдают от запретов и женщины. Жена Афаманта Ино погибает вместе со вторым сыном, бросившись с утеса в море[8]. Павсаний[9] рассказывает о впавшей в исступление дочери царя Фив Антиопе, которая лишилась рассудка после того, как отомстила своей сопернице, служительнице Диониса Дирке. Впавшие в безумие женщины Аргоса убегают в горы, где пожирают собственных грудных детей[10]. А в поэме позднеантичного автора Нонна Панополитанского «Деяния Диониса» (перевод с древнегреческого Ю.А.Голубца), рассказывается о дочерях Ламоса, которых Гера наказала безумием за то, что их отец приютил у себя младенца Диониса:

 

 

Все эти безумства, так или иначе, связывают с Дионисом. Считается, что характерное для его культа погружение в оргии, как раз и является причиной нервных расстройств. Но так ли это? Если нервные расстройства есть результат ограничений и запретов, то оргия, напротив, снимает все ограничения, и отменяют запреты. Она несет с собой полную, ничем не ограниченную свободу, восторг слияния с природой, возврат в стадное состояние, когда никаких запретов не существовало. Вот, например, что пишет о психологическом аспекте оргий Мирча Элиаде: «оргия переводит человека в растительный, земледельческий план бытия. Отмена всех норм и правил, упразднение всего частного и индивидуального, полное погружение в ночную, теллурическую сферу означает переход к образу бытия семян, которые распадаясь в глубине земли и утрачивая свою форму, дают тем самым жизнь новому растению»[12].

 

То есть, культ Диониса – это, фактически, способ компенсации неимоверного напряжения, которое испытывает первобытный человек в результате ограничений. Иначе говоря – это временный возврат в состояние животного, чтобы излечить психику и вернуться к жизни. «Человек временно отступает назад, к неупорядоченному, «ночному» состоянию хаоса, чтобы получить возможность укрепив свои жизненные силы, возродиться к «дневному» бытию»[13].

 

Причем потребность в такого рода раскрепощениях, судя по всему, возникает самопроизвольно, как физиологическая реакция организма на введенные запреты. Так, по одному из свидетельств, относящемуся к концу V века до н.э., женщины в южно-италийских Локрах, сидя дома за трапезой, внезапно уловив как бы чей-то призыв, вскакивали и в исступлении бежали вон из города. Утрачивая осознание собственной личности и становясь менадами, они ощущали себя, то птицами, то летучими мышами, то коровами, то собаками, а то и просто растениями. Например, в трагедии Еврипида «Вакханки» (перевод с древнегреческого И.Анненского), они свободно играют со змеями:

 

 

Блажен, блажен, кто приобщился к радениям и очищениям Дионисовым! – не устают восклицать Еврипидовы вакханки. Правда, возвращение в стадное состояние – это далеко не только идиллия, когда происходит слияние с природой. Это еще и возвращение в состояние зверя, со всей свойственной зверю злобой и жаждой крови. Вот как описано это в той же трагедии у Еврипида:

 

 

Это и есть выброс той самой энергии, которая осталась нереализованной в человеческом стаде, в результате запретов и ограничений, наложенных Великой Матерью.

 

Существуют споры относительно происхождения культа Диониса. Некоторые считают, что у него малоазийские корни. Другие выводят его происхождение из Фракии. Геродот убежден, что он был заимствован из Египта. Но все сходятся во мнении, что культ этот не является для греков исконным. Основание для сомнений дает сам характер культа – экстатический, безумный, в котором отвергались все правила и нормы, полная противоположность греческому здравомыслию и умеренности. Кроме того, загадкой здесь является и то, что культ этот, явно женский, назван мужским именем.

 

Я думаю, что культ Диониса – это культ доэллинского, возможно пеласгического населения Балканского полуострова, жившего в условиях матриархата. Греки, придя на побережье Средиземного моря, нашли его уже готовым[16]. А поскольку у греческих племен к этому времени патриархат уже наступил, этот обряд, возникший при матриархате, был просто приспособлен к условиям патриархального общества. Этим и объясняется, почему женское начало, которое буквально сквозит в этом культе, названо мужским именем.

 

Видимо, изначально он был служением не богу, а некой подземной богине, которая чтилась в беотийских Феспиях, как один из аспектов Матери-Земли. Имя этой богини неизвестно, так как сама ее природа требовала полного молчания (В. Иванов называет ее богиней Ночи), но я думаю, что ею могла быть Артемида. Конечно, не та девственная богиня-охотница классического периода, дочь Лето и сестра Аполлона, а архаичная Артемида, близкая к ассирийской Иштар – богине войны и секса, покровительнице проституток, гетер и гомосексуалистов, культ которой включал в себя самоистязание, сексуальную раскрепощенность и принесение в жертву девственности.

 

Служительницами этого культа были парнасские фиады (безумствующие) и киферонские менады (неистовые), которым было свойственно экстатическое пророчествование и почитание змей. Причем, как свидетельствует надпись из Магнесии на Меандре, род свой эти жрицы вели не от дионисийского героя, а от древней менады, то есть по женской линии – прямое доказательство того, что происхождение культа уходит своими корнями в матриархат[17]. 

 

 

 

Геродот[18] оставил нам имя человека, предположительно переименовавшего культ. Это некий Меламп (черноногий), сын царя Иолка Амифаона и Идомены. Именно он впервые познакомил эллинов с культом Диониса. Легенда говорит, что, еще будучи ребенком, он выкормил змеенышей, которых спас из разоренного гнезда. Когда змееныши выросли, они ночью вползли Мелампу на плечи и своими языками прочистили ему уши, после чего он стал понимать язык животных и предсказывать будущее[19]. Я думаю, что именно Мелампу принадлежит идея заменить имя богини, на имя Диониса.

 

Дело в том, что Меламп занимался целительством и, видимо, увидел в этом культе средство от душевных болезней. Суть разработанного им метода заключалась в том, чтобы посредством усиления экстаза добиться снятия напряжения. Обратить безумие безмерное и как бы болезненное в безумие вдохновения, музыки, танца, то есть в здоровую одержимость[20]. Видимо, именно этот способ он применил для исцеления дочерей тиринфского царя Пройта, которые в исступлении бродили по горам, нападая на путников и разрывая их на части[21]. Также им были исцелены и лаконские женщины.

 

На одной краснофигурной вазе Меламп, облаченный в пестрый хитон, противопоставлен Дионису, облаченному в такой же хитон, как пожилой муж противопоставлен юноше. Дионис держит в руке вакхический канфарос с вином. Рядом с Дионисом – статуя Артемиды, а у ее подножья расположились исцеленные дочери Пройта. Тут же изображена богиня безумия Лисса, которая еще недавно владела дочерьми Пройта, а теперь с искаженным лицом прячется за колонну[22]. Характерно, что Артемида здесь представлена именно в виде статуи, то есть как олицетворяющая традицию, но не действующая лично. 

 

При этом сам культ Меламп существенно преобразовал. Во-первых, придумал смешивать вино с водой, уменьшив тем самым степень его воздействия. Во-вторых, кровавый элемент в оргиях, видимо, был сведен к минимуму, так как теперь обряд состоял из фаллических шествий, возбуждающей музыки и экстатических плясок, в которых участвовали и мужчины. И, в третьих, праздники в честь Диониса отныне проводились раз в три года (так называемые «триетерии»).

 

С тех пор дионисийские радения завоевывают буквально всю Грецию. Не только Фокида и Беотия, где горы Парнас и Киферон изначально были местами постоянных вакхических сборищ, но также Фессалия, Македония, Малая Азия, Тмол и Тайгет – стали теми местами, где, раз в два года, окрестности оглашались кликами и воплями, то безумного отчаяния, то исступленного ликования.

 

 

 

Посмотрим теперь, почему именно Дионис был избран Мелампом на роль патрона этого культа. Согласно общепринятой версии, родителями Диониса стали бог богов Зевс и дочь царя Фив Кодра Семела. Влюбившись в Семелу, Зевс опрометчиво пообещал ей исполнить любое ее желание. Этим не преминула воспользоваться его ревнивая жена Гера. Семела была уже на шестом месяце беременности, когда представ перед ней в образе ее няни, Гера посоветовала потребовать от Зевса явиться к ней во всем своем божественном великолепии. Поскольку тщеславие женщины всегда равно ее легкомыслию, никакие попытки Зевса объяснить возлюбленной всю опасность этой причуды, ни к чему не привели и Зевс, вынужденный исполнить данную им клятву, явился перед Семелой в блеске молний. Семела была испепелена, но ребенка удалось спасти. Зевс успел вырвать его из утробы погибшей материи и зашить себе в бедро. Так Дионис родился из бедра Зевса после того, как тот доносил его до положенного срока[23].

 

Жизнь у Диониса сложилась нелегкая. Гера продолжала преследовать его, и ему приходилось скрываться. Сначала Диониса взяла на воспитание сестра Семелы Ино, но вскоре, преследуемая Герой, погибла вместе с мужем и детьми. Потом он оказался у нимф Нисейской долины, которые прятали его в пещере, прикрывая ветками плюща. Наконец он попал во фракийскую Нису, где ее царь Силен, открыл ему тайны природы и научил изготовлению вина.

 

Между тем, Гера не унималась и со всей настырностью ревнивой женщины продолжала его преследовать. На этот раз она вселила в него безумие, после чего Дионис вынужден был оставить своих милых воспитателей и отправиться в странствие. Он прошел Египет, Сирию, Малую Азию, побывал в Индии, пересек Гелеспонт, попал во Фракию, и оттуда вернулся в родные Фивы. При этом везде, куда бы он не приходил, он всех обучал искусству выращивания винограда и изготовления вина. А проходя через Фригию, встретился с Великой Матерью Богов Кибелой, которая и излечила его от безумия[24].

 

Таковы главные события жизни Диониса. Что здесь важно? Во-первых, Дионис не является богом, так как появился на свет в результате брака бога со смертной. По греческой классификации, он является героем, таким, как Персей, Геракл и другие. То есть человеком миссии, над которым тяготеет рок. Именно поэтому он не восседает на Олимпе, как блаженные боги, а странствует и подвергается гонениям. Во-вторых, виноградарство и виноделие не является его свойствами, он овладел этим искусством в результате обучения. Поэтому главная его миссия, как героя, это распространение виноделия среди людей. И, наконец, в третьих, свое путешествие по странам мира он предпринял, по-видимому, в поисках средства от безумия. И то, что он нашел его у Кибелы, дает основание предполагать, что средством этим являются именно оргии, как способ компенсации последствий ограничений.

 

Таким образом, для Мелампа Дионис подходил по двум главным критериям: как основатель оргий и как распространитель искусства виноделия. Понятно, что оба эти критерия между собой тесно взаимосвязаны, потому что, как сказано в  мифе, который лежит в основе фиванского культа Диониса, разрешение от уз происходит при помощи волшебных чар виноградного сока, поскольку именно вино снимает все запреты и очищает от всех недугов – душевных и телесных[25], возвращая человека в исконное для него стадное состояние.

 

 

 

Несмотря на проведенную Мелампом реформу, исходящая от дионисийского культа угроза продолжала существовать. Видимо, все еще давали о себе знать стихийные вспышки разрушительного огня, древний хаос оставался неукрощенным, он проявлялся в аномалиях сознания, в нарушениях норм общественного уклада, в игнорировании правил душевной гигиены. В той же трагедии Еврипида рассказывается о дочери царя Миния Агаве, которая вместе с другими вакханками, разрывает на части своего собственного сына, царя Пенфея, думая при этом, что убивает горного льва.

 

Таким образом, дионисийство продолжало оставаться опасным не только для отдельных личностей, но и для общества в целом. Поэтому, необходима была новая реформа. Нужно было создать такую систему, которая, с одной стороны, позволила бы сохранить культ для нуждающегося в нем человека, а с другой, поставила его под контроль. Добиться этого можно было только одним способом: противопоставить силе дионисийского оргиазма силу порядка и нормы олицетворяемую Аполлоном. Эту задачу и решил Орфей – сын Аполлона, носитель аполлонической идеи формы и божественный певец – преобразователь дионисийских страстей в прекрасную музыку. Для этого к мифу о Дионисе он присоединил миф о Загрее, как о первом Дионисе.

 

Согласно этому мифу[27], Загрей родился в результате любви Зевса к царице загробного мира Персефоне, к которой он явился в виде змея. Едва родившись, Загрей тут же уселся на трон отца и стал потрясать громом и молниями. Однако ревнивая жена Зевса Гера решила погубить младенца. С помощью зеркала, она выманила Загрея с трона и приказала титанам убить его. Титаны напали на Загрея, когда он смотрелся в зеркало. Некоторое время Загрею удавалось ускользать от титанов, превращаясь то в Зевса, то в Крона, то в юношу, то во льва, то в лошадь, то в змею. Наконец, когда он превратился в быка, титаны настигли его и растерзали. Затем они сварили части его тела в треножном котле и съели. Оставшиеся семь частей тела[28] Загрея собрал Аполлон и похоронил в своем храме в Дельфах. Сохранить удалось также сердце Загрея – его спасла Афина и передала затем Зевсу. Узнав о гибели сына, Зевс испепелил титанов молниями, а из возникшей в результате их сожжения сажи, образовался человеческий род, совместивший в себе две породы – титаническую и божественную. Что же касается загреева сердца, то оно было проглочено то ли Зевсом, то ли Семелой, в результате чего и родился Дионис, как новый Загрей[29].

 

Как видим, изначально было два самостоятельных мифа – один о Дионисе, другой – о Загрее. И если бы не история с сердцем Загрея, которая явно придумана, чтобы их соединить[30], между ними не было бы ничего общего. Значит, соединение этих мифов друг с другом означало что-то такое, что полностью меняло весь характер культа. Посмотрим, какой именно смысл содержит в себе миф о Загрее.

 

Если исходить из того, что первоначально миф – это язык, состоящий из имен собственных[31], и до отделения языка от мифа, все явления обозначались именами собственными, то имя Зевс означало дневное небо, а имя Персефона – зерно, поскольку является дочерью Деметры, богини плодородия, и полгода находится под землей. Небо в виде дождя, проникает в зерно в образе змея (фаллический символ). В результате из зерна рождается виноградная лоза (Загрей), которая несколько раз меняет облик, пока не превращается в виноградную гроздь. Затем эта гроздь подвергается растерзанию и оказывается вином. Так Загрей становится хмельным напитком, от которого разгораются страсти.

 

Таким образом, связав миф о Дионисе с мифом о Загрее, Орфей добился полного преобразования самого облика Диониса. Во-первых, Дионис стал теперь богом, так как первыми его родителями являются боги – Зевс и Персефона. Во-вторых, как виноградная лоза, он оказывается олицетворением производящих сил природы. Энергия, которая у человека ищет выход в оргиях, отныне воспринимается, как сила, которая каждый год, после смерти, осуществляет возрождение природы. А значит, Дионис это не просто бог виноделия, но он содержит в себе тайну смерти и возрождения[32]. И, наконец, в третьих, определяется порода человека, наполовину божественная, наполовину титаническая, то есть становится понятна природа разрушающих человека страстей. Теперь очищение происходит не за счет раскрепощения собственных страстей, которые являются титаническими, а за счет сопереживания страстям героев, в которых воплотился бог. В результате оргия приобретает характер зрелища, а зрелище преобразуется в театр.

 

Символом новой религии становится Дельфийский храм, где Дионис и Аполлон находятся в единстве: Дионис под землей, Аполлон на небесах. Не случайно, как свидетельствует Павсаний, парнасские фиады на вершинах горы, славят и Диониса, и Аполлона вместе. Это означает, что страсти отныне контролируются разумом, а дикий оргиазм отошел в прошлое. Я думаю, что и своей уникальной культурой греки обязаны этому счастливо найденному балансу между Дионисом и Аполлоном. Пострадал только Орфей: его, как известно, растерзали вакханки. Видимо, он расплатился за то, что именно благодаря его доктрине, Аполлон получил контроль над Дионисом[33].

 

 

 

Уже пифагорейцы, современники орфической реформы (VI в. до н. э), обратили внимание на тот факт, что в самой сути орфической доктрины содержится философема: Аполлон противостоит Дионису, как начало мужское противостоит началу женскому, как предел противостоит беспредельному, как единица противостоит двойке.

 

Дионис, в этом смысле, олицетворяет собой принцип беспредельного растворения в природе божественного начала. Нисходя, он приносит в жертву свою полноту и цельность, но зато наполняет собой всю вселенную, чтобы проникнуть ее восторгом избыточности жизни, ее переполнения, наконец – исступления[34]. Но беспредельное длится и простирается в бесконечность, что ведет к исчезновению всяческой индивидуальности, рассеивании всех форм, и, в конечном счете, к смерти[35]. Поэтому должен существовать предел, который останавливает это саморастворение, кладет ему границу, очерчивая определенные формы. Этим пределом и является Аполлон – сила связующая и воссоединяющая, возводящая от отдельных форм к объемлющей их верховной форме, от текучего становления к недвижно пребывающему бытию[36]. Это противостояние между Аполлоном и Дионисом и стало главным принципом, на котором пифагорейцы построили свою теорию.

 

Как говорит пифагореец Филолай: «Все сущие по необходимости должны быть либо ограничивающими, либо безграничными, либо и ограничивающими и безграничными одновременно. Но быть только безграничными или только ограничивающими они не могут. Стало быть, так как очевидно, что они не состоят ни из одних лишь ограничивающих, ни из одних лишь безграничных элементов, то, следовательно, ясно, что и космос и вещи в нем были слажены из ограниченных и безграничных элементов»[37]. Но, рассуждает далее Филолай, так как в основе сущего лежали эти два начала, которые не подобны и не родственны между собой, то, очевидно, невозможно было бы образование ими космоса, если бы к ним не присоединилась гармония[38]. Душой же гармонии является число, так как достигается она путем установления пропорции между всем ограничивающим и всем безграничным.

 

Как известно, созданное пифагорейцами учение о пропорции полностью вошло в диалог Платона «Тимей», в котором дается развернутая картина сотворения вселенной. Что же касается учения о взаимодействии предела и беспредельного, то оно получило свою детальнейшую разработку в диалоге Платона «Парменид», где Аполлон и Дионис фигурируют под именами «единое» и «иное»[39].

 

 

 

Итак, мы проследили процесс становления цивилизации от диких оргиастических культов к высочайшим достижениям человеческого гения в виде философии Платона. Этот процесс стал возможен благодаря наложению человеком на себя ограничений. Сначала это были ограничения в области пола, потом появились всевозможные табу, а потом и законы. В цивилизованном обществе, количество ограничений только выросло. Это этические ограничения, нормы приличия, традиции, нормы. Человек как бы живет в золотой клетке, прутья которой и являются ограничивающими его запретами. Но таково условие существования цивилизации, которая может развиваться только в системе запретов, потому что только запрет создает источник энергии, необходимой для ее строительства. Если запрет соблюдается, энергия сублимируется в культурные формы. Тогда она превращается в искусство, философию, науку. Если запрет нарушается, возникают войны и революции, так как энергия направляется на разрушение этих форм. Полная, абсолютная свобода возможно только в условиях природы: там отношения регулируются исключительно законами конкурентной борьбы. Поэтому снятие запретов – это всегда возвращение в состояние стада. Так, сегодняшняя война, развязанная Западом против России, освобождает человека запада от нравственных запретов. А это прямой путь к нравственной деградации и далее в состояние стада.