Онтологические прогулки

О «Божественной комедии»[1]

Есть две прямо противоположные точки зрения на эту поэму. Первая принадлежит Вольтеру, вторая Мандельштаму. Оценка Вольтера уничижительна: «Слава Данте пребудет вечно, ибо его не чи­тают» [«Философский словарь»]. Оценка Мандельштама восторженна: «Немыслимо объять взглядом или наглядно себе вообразить этот чудовищный по своей правильности тринадцатитысячегранник» [«Разговор о Данте», III]. Начнем с первой.

Если следовать логике Вольтера, не сложно заметить, что в его высказывании содержатся два утверждения. Во-первых, что поэму Данте не читают. И, во-вторых, что ее слава находится в прямой зависимости от нежелания ее читать. Иначе говоря, если бы поэму читали, никакой славы она бы не заслужила.

То, что поэма не вызывает читательского ажиотажа – факт, не требующий доказательств. В лучшем случае читают «Ад», «Чистилище», как правило, бегло просматривают, а в «Рай» не заглядывают вообще. «Ад» достоверен: грехи здесь взяты из самой жизни, а пытки вполне реалистичны. Иное дело «Чистилище» и «Рай». Здесь, как добродетели, внушаемые грешным душам в «Чистилище», так и награды праведникам в «Рае» сугубо христианские. Они не от мира сего и не имеют с реальной жизнью ничего общего. Поэтому читать, как души испытывают райское блаженство от того, что водят хороводы и поют хвалу Господу, земному человеку не интересно.

Но нельзя не согласиться и со вторым утверждением Вольтера. Рискую быть побитым камнями, но не могу не сказать, что «Божественная комедия» не заслужила своей славы, потому что в ней нет ни единой оригинальной мысли. В поэме не содержится ничего, кроме облеченного в форму аллегории христианского вероучения. Правда, Данте демонстрирует весьма обширные познания из области науки, философии, политики, богословия, но высказанные им идеи ему не принадлежат. Они принадлежат Аристотелю, Птолемею, Августину, Аверроэсу, Фоме Аквинскому. А учитывая, что с XIV века эти идеи несколько устарели, читать об этом просто скучно.

Но читать Данте скучно не потому, что «Божественная комедия» произведение XIV века: мы с удовольствием читаем гораздо более древние тексты – «Илиаду», «Гильгамеш», «Книгу Иова», «Екклесиаст». А греческих трагиков не только читаем, но до настоящего времени ставим на сцене. Причина в том, что каждое из этих произведений по своему дает ответ на вечные вопросы, которые во все времена ставил перед собой человек: о роке и судьбе, о смерти и бессмертии, о добре и зле. В «Божественной комедии» все эти ответы заимствованы, они отражают официальную точку зрения католической церкви. Вот и получается, что чтение «Божественной комедии» – пустое занятие, ничем не способное обогатить читателя[2]. 

О причине, по которой Данте предпринял столь огромный труд можно только догадываться. Принято считать, что он написал его в честь своей возлюбленной, Беатриче. И действительно, в последних строках своего раннего сочинения «Новая жизнь» Данте пишет о том, что принял решение «сказать о ней то, что никогда еще не говорилось ни об одной». Но в поэме Беатриче является действующим лицом только в одном эпизоде, при первой своей встрече с Данте на вершине горы Чистилище. И там ее облик далек от идеала, описанного в «Новой жизни»[3]. В других местах она исполняет роль статиста, предназначенного для произнесения богословских сентенций. Да и любовь, которую питал Данте к земной девушке Беатриче, здесь уже не та. Теперь он называет это «дурной любовью», а любит скорее Бога в Беатриче, нежели саму Беатриче. Так что, со времен юношеской влюбленности его приоритеты, видимо, претерпели серьезные изменения.

Чтобы понять стимулы, владевшие Данте при написании столь грандиозного, при всей своей бесполезности, труда, следует обратить внимание на тот факт, что пространство «Божественной комедии» переполнено огромным количеством персонажей, роль которых в истории ничтожна. Если бы не поэма, мы вряд ли когда-либо вспоминали всех этих многочисленных пап, королей, герцогов, графов, гвельфов и гибеллинов. Но им посчастливилось (или напротив, не повезло) быть современниками Данте, и они, как мухи в варенье, остались в его огромной поэме. Поэтому я вряд ли ошибусь, если предположу, что целью Данте в этой работе было сведение счетов с политическими противниками и прославление политических единомышленников[4].

Конечно, чтобы репутация его противников была испорчена даже у потомков, произведение должно было остаться в веках. А для этого надо, чтобы оно поражало воображение. И Данте создает не просто аллегорическую иллюстрацию христианского вероучения, а действующую модель Космоса, каким его понимали во времена Данте. Это и есть то, чем восторгался Мандельштам, когда говорил о чудовищном по своей правильности тринадцатитысячеграннике. Причем, метафизику христианского вероучения Данте воплотил в структуре поэмы, сконструировав ее в соответствии с числами 3, 9 и 10. Что же касается христианской морали, то она, как раз, и была использована в качестве кнута и пряника для наказания противников и восхваления сторонников. Таким образом, поэма представляет собой уникальный случай сочетания изощренной формы и бедности мысли. Я бы сказал, что как литературное произведение, «Божественная комедия» – это своеобразный курьез, идеальный по форме и ничтожный по содержанию.

О странствиях души

Роберто Ассаджоли, известный итальянский психолог и врач-психиатр, в ходе своей врачебной практики обратил внимание на весьма интересное явление. Оказывается, духовное развитие любого человека всегда происходит по одной и той же схеме[5]. Процесс включает в себя несколько этапов. Первый характеризуется растительным существованием, ориентированным на удовлетворение физических потребностей. На втором появляется чувство недовольства собой, возникает ощущение тупика, что ведет к мучительному поиску выхода. На третьем этапе наступает прозрение истины, понимание собственного предназначения, сопровождаемое чувством эйфории. Четвертый этап характеризуется отрезвляющим пониманием того, что это прозрение – только начало пути, требующего больших усилий для достижения цели. На пятом этапе, в результате упорной работы сознания, происходит процесс преобразования личности, сходный с превращением гусеницы в бабочку. Наконец, если человеку удается преодолеть эти пять этапов, наступает шестой этап – состояние гармонии с миром.

Именно этот процесс мы и наблюдаем на страницах «Божественной комедии», где Данте, сам того не подозревая, создает модель становления личности. Начинается он со второго этапа, когда к нему приходит осознание жизненного тупика и невозможность продолжения пути («Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу, утратив правый путь во тьме долины» [А., I. 1-3]). Осознание это приходит в результате сравнения своей жизни с идеалом, который воплощен в его возлюбленной – Беатриче (анима). Начинается мучительный поиск выхода из тупика, который осуществляется при помощи Вергилия (разум). Путь идет через все круги Ада и завершается у подножья горы Чистилища, где наступает первое прозрение и понимание собственного предназначения. Трудный подъем на гору Чистилище и есть процесс преобразования личности, аллегорически выраженный в стирании ангелом у Данте со лба семи его грехов. Наконец, на вершине горы, в Земном Рае, происходит достижение им своего идеала (анимы). После чего открывается путь к лицезрению Бога (истины).

Таким образом, поэма Данте это, с одной стороны, литературное произведение, которое можно рассматривать с точки зрения, как его достоинств, так и недостатков. Но с другой – это больше, чем литературное произведение. Это архетип процесса, в ходе которого происходит становление человеческой личности.

Об истоках европейской ментальности

У «Божественной комедии» есть еще один сопутствующий смысл, о котором Данте, скорее всего, тоже не подозревал. Это произведение, как никакое другое, позволяет проникнуть в самые сокровенные глубины психики средневекового европейца. Такая возможность открывается благодаря тому, что заполняя Рай персонажами, Данте производит их отбор. Анализ этого отбора и покажет, какие качества Данте, а вместе с ним и католическая церковь, считали достойными райского блаженства. А значит, позволит понять, на какие ценности реально ориентировалось средневековое западное общество.

Не трудно убедиться, что при подборе кандидатов на заселение Рая, Данте далеко не всегда исходит из высоких нравственных критериев. Возьмем, например, Адама. Ведь он, если следовать христианской доктрине, не только является главной причиной врожденной человеческой греховности, но и виновником крестных мук Бога, вынужденного из-за него идти на самопожертвование. Причем сам Данте прекрасно осознает степень вины Адама[6], но помещает его при этом в одно из самых почетных мест Рая, рядом с Богом.

Еще одна праведница – Роавва. Несмотря на то, что по роду своих занятий она блудница, что, согласно христианской морали, само по себе уже является смертным грехом, она попадает в Рай одной из первых («из душ всех ране в Христовой славе принята она» [Р., IX.119-120]). Оказывается, ее заслуга заключается в том, что она, предав свой народ, способствовала поголовному истреблению всех жителей Иерихона. Казалось бы, ее место в Антеноре, там, где казнятся предатели родины и единомышленников. Но она на третьем небе Рая, где вкушают наслаждение любвеобильные.

Столь же спорной фигурой является Иисус Навин. Этот великий завоеватель земли обетованной отличался от других великих завоевателей тем, что на всех завоеванных территориях местное население уничтожалось полностью, включая детей и женщин. Как известно, ни Александр, ни Цезарь никогда не ставили перед собой подобной цели. Им достаточно было победы над армиями. Между тем Иисус Навин упоминается у Данте среди праведников[7].

Кроме того, Рай у Данте – сугубо христианский. Как объяснил воплощающий идею справедливости имперский орел, «Сюда, в чертог небесный, не восходил не веривший в Христа, не ранее, ни позже казни крестной» [Р., XIX.103-105]. И это понятно, так как только крещенные, благодаря жертвоприношению Христа, избавлены от первородного греха. Но все вышеназванные персонажи жили задолго до рождества Христова и крещенными быть не могли. Значит, по какой-то причине, для них было сделано исключение.

Одно из объяснений заключается в том, что, согласно церковному преданию (не подтвержденному, впрочем, текстами Евангелий), на второй день после распятия, Христос спустился в Ад, вышиб двери и вывел оттуда всех ветхозаветных праведников. Казалось бы, если Христос принял крестные муки за все человечество, то и вывести он должен был всех, кто родился от Адама и Ад должен был бы опустеть полностью. Но это не произошло. Как объяснил Апостол Павел, этой чести могли удостоиться только наследники Авраама[8]. Остальные, видимо, к человечеству не относятся. Вот почему даже те, кого сам Данте считает праведниками (в том числе Вергилий, предсказавший в IV эклоге рождение божественного младенца, Аристотель, на труды которого опирались христианские богословы) в Рай у него не попали. Правда, сознавая несправедливость такого решения, он придумал для них Лимб, но это все равно Ад, хотя и гуманный.

Все эти противоречия легко разрешаются, если применить к ним критерий «свой-чужой». Представители ветхого завета свои, даже если их моральный облик не бесспорен. Все остальные – чужие, даже если их праведность не вызывает сомнений. Этот принцип распространяется и на современников Данте. Так, епископ города Фельтро Алессандро Новело назван «мерзостным пастырем» [Р., IX.53] за то, что предал доверившихся ему феррарских эмигрантов, в результате чего те были казнены. И одновременно провансальский трубадур Фолько Марсельский, который, став епископом Тулузы, устроил кровавые расправы со своими земляками альбигойцами, назван «драгоценным самоцветом» [Р., IX.37], радостью, которая «всплыла, озарена, как лал, в который солнце луч вонзило» [Р., IX.68-69].

Иными словами, своим можно все, чужим нельзя ничего. Это и есть то, что мы называем двойными стандартами. Основанием же для такой дискриминации является убежденность в обладании истиной, которая заключена в церковной доктрине. Поэтому древнюю дохристианскую культуру Данте называет «языческим смрадом», ее носителей «развращенным племенем» [Р., XХ.125-126], альбигойство у него – «дебрь лжеученья» [Р., XII.101], а Савелий и Арий – глупцы, портящие божьи книги [Р., XIII.127-129]. Причем, чтобы познать истину, не надо блуждать наугад, как делали античные мудрецы Брис, Парменид и Мелис [Р., XIII.125-126]. Достаточно уверовать в непогрешимость церкви, и можно получить ее в готовом виде. 

Так, на основании убежденности в обладании истиной, у средневекового европейца возникает уверенность в собственной исключительности. А значит, в праве, поступать с теми, кто имеет отличное от церкви мнение, методом принуждения. Не удивительно, поэтому, что одно из самых почетных мест в «Божественной комедии» отведено св. Доминику, одному из основателей ордена иезуитов и яростному гонителю инакомыслящих. Его кровавая роль в знаменитом альбигойском походе, Данте, судя по всему, хорошо известна[9].

Конечно, вовсе не борьба за чистоту веры была главной целью искоренения инакомыслия. Целью было физическое уничтожение идеологических конкурентов для сохранения власти над умами. Так, в ходе того же альбигойского похода, при взятии крепости Безье, было убито за один день 20 тысяч человек, а сам город разграблен и сожжен. Но здесь возникает противоречие. С одной стороны, все эти зверства не могут не совершаться во имя Христа, иначе они не имели бы оправдания. Но с другой, проповедь Христа – это проповедь любви и с убийством конкурентов никак не вяжется. Это противоречие и привело к возникновению идеологической нормы, которая сохранив само понятие «любовь», полностью изменяла его смысл.

Главная цель Христа – научить человека быть свободным, способным делать самостоятельный, осознанный выбор. Поэтому в качестве критерия выбора, Христос предложил любовь. По мысли Христа, если человек в своем выборе будет руководствоваться любовью, он не совершит ошибку. Отсюда призыв, на котором настаивает Христос, любить всех людей, и своих, и врагов[10]. Напротив, цель католической церкви – лишить человека самостоятельности, сделать его послушным. Отсюда призыв любить Бога, что означает требование рабского подчинения церкви, как представителю Бога на земле.

Именно такую трактовку любви мы и находим у Данте. Отвечая на вопрос апостола Иоанна куда стремится его душа, он говорит, что вся его любовь устремлена к Богу (к «Святому Благу неземных палат» [Р., XXVI.16])[11]. А чтобы не возникло подозрений, будто он может любить кого-то кроме Бога, называет любовь земную «дурной любовью»[12]. Таким образом, происходит полная подмена смысла, в результате чего становится возможным не только сжигать на кострах европейских еретиков, не желающих любить католического Бога, но и нести свет истины в другие страны и континенты.

Забавно наблюдать, как, вставляя слово «любовь» едва ли не в каждую строчку, он старательно избегает употреблять его в исконном значении: любовью у него пламенеют души [Р., XXI.69]; «любовью чистых сил эфира» вьется душа апостола Петра [Р., XXIII.103]; «жар любви в улыбке озаренья» пылает «в свирельном звоне» душ, поющих хвалу Господу [Р., XX.103]; из скрытой в душе любви раздается голос Петра Дамиани [Р., XXI.82]; «любви горящей мчит круговорот» [Р., XXV.108]; «любовь движет солнце и светила» [Р., XXХIII.145]; наконец, император Троян, будучи язычником и попав в Ад, вернулся в смертное тело и, уверовав,  зажегся такой любовью, что сразу попал в Рай [Р., XX.112-117]. Понять из этих строк, что же такое любовь, невозможно, но это точно не то, что под этим словом разумеют люди.

Зато, благодаря Данте, мы можем теперь судить о тех качествах, которые сформировались у средневекового европейского обывателя под влиянием католической церкви. Это чувство превосходства над чужими и убежденность в своем праве навязывать им свою волю, рабская покорность перед авторитетом, а также привычка лгать, используя двойные стандарты и подмену смыслов.

Конечно, после трудов энциклопедистов и, в особенности, после Французской буржуазной революции, церковь утратила свою доминирующую роль в европейском обществе (хотя, последние костры инквизиции горели еще в XVIII веке), но качества, воспитанные ею за полтора тысячелетия, остались. Сегодня мы наблюдаем ту же веру в обладание истиной и ту же рабскую покорность перед авторитетом. Только вместо истины христианского догмата – истина либеральной идеи, а вместо авторитета церкви – авторитет американского президента. Что же касается двойных стандартов и подмены смыслов, то здесь все почти по Оруэллу: война – это мир, либеральное рабство – свобода, ложь мейнстримных СМИ – правда, а нацистский переворот на Украине – борьба за демократию. Ничего не изменилось, алгоритм мышления европейского обывателя остался тем же, что и 700 лет назад.