Онтологические прогулки

Интерес к исследованиям феномена смерти, возникший в российской культуре в начале и середине 90-х годов прошлого века, к настоящему времени постепенно иссяк. Научные работы, посвященные философским, антропологическим аспектам человеческой конечности, историко-философскому анализу современного пространства биоэтики, встречаются крайне редко. Как отмечал в 1993 году К.Г. Исупов «Сейчас мы переживаем накат четвертой волны эклектической танатологии… В четвертой волне угадываются как традиционные формы кризисного сознания, одержимого страхом жизни и сублимированным страхом смерти, так и попытки новой иммортологии и новой танатологической утопии» _ ¹.

Эклектизм, как особое измерение ментальности, общественного сознания в целом, в переходные периоды истории, требует особой внимательности от любого исследователя. Зачастую в научных статьях, докладах, брошюрах, посвященных проблеме смерти, представлено большое количество информации из различных областей знания, в основном в контексте историко-философского или историко-культурологического исследований. Не протестуя против междисциплинарного характера современных исследований, хотелось бы отметить, что, прежде всего, следует четко представлять – что, собственно, современная западная культура понимает под феноменом смерти.

***

На наш взгляд, российские и зарубежные исследования существуют в различных измерениях, и дело не только в степени отличий развитости экономики, системы права или здравоохранения. В целом, проблема отсутствия интереса к изучению современного феномена смерти в нашей стране, требует отдельного самостоятельного исследования.

Здесь же сразу необходимо отметить распространенную в России ошибку, точнее, – некорректное употребление понятия «танатология». Последний не является синонимом так называемой «философии смерти», области культурологи или истории философии, вбирающей в себя любое упоминание слова «смерть». Понятие «танатология» (thanatos–смерть, logos–наука) было введено в медицинскую терминологию в 1912 г. Рошелем Парком. Объектом исследования является преимущественно процесс умирания, главным образом неизлечимо больных. Как отмечает Юрьева Л.Н. «Интерес к проблемам танатологии заметно оживился в последние десятилетия по нескольким причинам. Прежде всего, в связи с развитием реаниматологии. Психиатрические и психологические аспекты проблемы «оживленного организма» у лиц, перенесших клиническую смерть, терминальные и другие внезапно развившиеся и опасные для жизни состояния вызвали бурное обсуждение этических проблем, а перед психиатрами и невропатологами поставили задачу лечения, реабилитации и восстановления психической деятельности у лиц с постреанимационной болезнью» _ ².

Именно в этом смысле употребляется понятие «танатология» в бестселлере доктора Моуди «Жизнь после смерти», в известных книгах «Ошибка Ромео» Лайеля Уотсона и «Переосмысляя жизнь и смерть» профессора Питера Зингера. Современная танатология в развитых странах представлена как широкой сетью хосписов, так и непрекращающимися спорами о правомерности эвтаназии, о проблемах продления жизни; борьбой со старением и растущим движением трансгуманистов и имморталистов. Для того чтобы понять, насколько современная западная танатология, «death studies» в целом, специальные издания по биоэтике и исследовательские центры далеки от проблематики «бытия-к-смерти» (М.Хайдеггер), «смерти как дара» или «невозможной возможности» (Ж.Деррида), достаточно просто обратиться к зарубежным официальным сайтам танатологии и биоэтики.

Необходимо подчеркнуть, что отнюдь не классические тексты, не культурологические аспекты «идеи смерти», не история философии, не этнография, а культурное пространство биоэтики является сейчас единственным местом, где феномен смерти находится в центре внимания. В широком спектре философских работ, как западных, так и отечественных, посвященных традиционной «танатологической» проблематике, обнаруживаются тревожные признаки безнадежного отставания за стремительным развитием современной науки.

Как самостоятельная область культуры биоэтика возникла на рубеже 60–70 годов прошлого века, заняла свое прочное место на американском континенте, в Европе и Азии. Необходимо признать, что эта наука не пользуется особым уважением профессиональных философов не только в России, но и за рубежом, особенно в Европе – родине так называемой «континентальной философии», а именно: феноменологии, экзистенциализма, герменевтики, постструктурализма и др. Каждый, изучающий историю философии, знаком с хрестоматийной истиной: философия – размышление о смерти или, можно сказать, философское любопытство начинается с вопроса о смерти. В то же время, концепция и критерии смерти, поиски сущности смерти – одна из фундаментальных проблем биоэтики. Казалось бы, эти два течения современной культуры должны понимать друг друга очень хорошо, но, увы, ничего подобного не происходит. Основные европейские философские школы игнорируют споры о понятии и критериях смерти, которые ведут исследователи в медицинском, правовом и политическом аспектах. В лучшем случае, философия хранит молчание. В худшем, заявляет, что эти споры не имеют под собой серьезной научной философской основы. Философия не видит для себя ничего нового: никакой «новой» смерти, такой как «смерть мозга», и, следовательно, никакого нового смысла смерти. Забегая вперед, отметим, что философы правы.

Но, с другой стороны, биоэтика (особенно американская) игнорирует континентальную философию. Биоэтика, в лучшем случае, хранит молчание. Либо просто заявляет, что такие формулировки как «смерть личности», «идея смерти», «историческая смерть» не более чем метафоры. Конечно, следует признать, что биоэтика тоже права, ведь, по крайней мере, за спиной у философа, рассуждающего в кресле о смысле смерти, не стоит Закон, и окончательное определение смерти или сам «осмысляемый» факт констатации смерти не может служить основанием для судебного разбирательства.

***

Итак, одной из главных задач для современного исследователя феномена смерти становится определение предмета исследования. Известно положение Гегеля о том, что человек «в общем» не существует, напротив, тот, кто существует, – всегда человек определенного времени и определенного места. То же самое относится и к человеческой смерти, – смерть «в общем» не существует. Смерть человека – социально-культурная конструкция и всегда была таковой. Не только философская «идея смерти», но и сам факт смерти. Но, как ни странно, до сих пор считается само собой разумеющимся, что единственная, действительная, подлинная смерть и для философии, и для биоэтики, и для танатологии – это «биологическая смерть». Например, когда Robert Truog задает вопрос «Не пора ли оказаться от «смерти мозга?» _ ³, то ответ таков, – мы должны вернуться к традиционной концепции смерти человека – биологической смерти. Когда философия предпринимает очередную «Одиссею» в мир смерти, то обычно предупреждает в начале – да, есть подлинная смерть, – т.е. биологическая, но в ней не заключается ничего существенного, это забота медицины и прикладной этики. Например, в самом начале своей знаменитой книги «Символический обмен и смерть» Жан Бодрийяр предупреждает – «смерть ни в коем случае не должна пониматься как реальное событие, происходящее с некоторым субъектом и телом, но как некоторая форма – в известных случаях форма социальных отношений…». И мы часто пишем, – «биологическая смерть» – это традиционная смерть или, произнося или написав слово «смерть» подразумеваем и биологическую, и естественную, и традиционную.

О чем мы, в действительности говорим и пишем? В чем проявляется безнадежное отставание современной философии?

Следует внимательно рассмотреть вопрос о формировании концепции феномена, определяемого в настоящее время как научный термин «биологическая смерть». Без этого, разобраться в проблемном поле современных исследований феномена смерти совершенно невозможно.

Начало истории биологической смерти принято относить на четыре столетия назад, к трудам отца современной западной философии Рене Декарта. Дуализм Декарта не только продолжает управлять миром человеческого сознания, но и находит свое отражение в современных научных конструкциях социальной философии. Окончательное формирование понятия смерти произошло в эпоху Просвещения. Наконец, во второй половине прошлого столетия смерть приобрела привычный для нас статус – впервые понятие «биологической смерти» было предложено академиком В.А. Неговским, отцом современной реаниматологии. Первый шаг, который делает советский академик на пути становления новой науки – разделение смерти клинической и смерти биологической.

***

Основной блок работ, концепций, теорий, в которых традиционная «философская» смерть играет основную, фундаментальную роль, был создан в первой половине ХХ века. Смерть была инструментом ХХ столетия. Новая история «сверхчеловека» в Европе (эпоха «человекобога» в России) требовала смерти старого человека. Эта историческая эпоха приобрела простое название индустриальной, или возвышенное – «эпоха смерти бога» _ ⁴. Она определялась первыми шагами нового человечества в тени мертвого бога развитием индустриальных гигантов, господством убийства в первой половине ХХ столетия в мировых войнах или реальностью политических систем коммунизма и фашизма.

Ни одна философская школа не могла обойтись без смерти как таковой. Более того, смерть стала «альфой и омегой» бытия человека в работах таких континентальных философов как М. Хайдеггера, Ж-П. Сартра, А. Камю, М. Унамуно, К. Ясперса. Но что более важно, в этой концепции смерть имела свое особое значение. Это не была смерть в современном определении. Все виды спокойной, обыденной смерти в собственной кровати, в кругу близких были отнесены в одну область и названы «естественной смертью». Экзистенциальная философия не рассматривала «естественную» смерть. Она принимала и понимала только жертвоприношение, жертву или угрозы быть убитым, смерть как пограничную ситуацию, т.е. достойную смерть для «сверхчеловека» или «человекобога».

Этот набор «героических смертей» был отвергнут ходом истории, по крайней мере, сейчас мы не находим смыла в подобной смерти героических субъектов. Времена прошли – нет мировых войн, нет революций. Наступила постиндустриальная эпоха, или, иными словами, господство общества потребления. Интерес культуры к человеческой смерти в ней строго ограничен сферой здравоохранения, биотехнологий и ритуальных услуг. Вопрос о «героической» смерти, ее смысл ускользнул от исследования и застыл в исторических, культурологических текстах, в которых смерть осталась как «невозможная возможность» (Ж. Деррида) _ ⁵ . Наши попытки анализа безнадежно обречены на провал, не только потому, что ни у кого нет, и не было опыта «быть мертвым», но и потому, что никакой потребности умирать, тем более во имя любых прежних, и новых ценностей у нас нет. Наши попытки осмысления нового отношения к новой смерти ускользают в пространство парадоксального смысла деконструкции литературных текстов.

Медицина – единственное место в современной науке, где процессы естественного умирания и смерти доступны наблюдению и анализу. Но, всякий раз, когда медицина полагает, что оснований признать пациента мертвым достаточно, видимая ясность лабораторных тестов и четкая последовательность внешних признаков смерти рассыпаются под натиском новых знаний и открытий. Медицине нужно четкое и точное определение, констатация смерти, по крайней мере, чтобы знать, когда окончить необходимые врачебные процедуры, но все, что предлагает ей общество потребления, или, иными словами эпоха постмодернизма – это смерть, как произвольная, поставленная наугад точка руками уже не природы, а врача.

***

Неуклюжее молчание западной философии или снисходительно отношение к проблемам биоэтики, к спорам о концепции и критериях смерти вполне объяснимо. Постиндустриальное общество (или общество потребления) владеет совершенно иной социо-культурной конструкцией смерти, или, пользуясь языком раннего постмодернизма 60-х, мы можем сказать, что не только «Субъект» или «Автор» оказались мертвы, но и сама смерть субъекта, то, что мы называем биологической (естественной, традиционной) оказалась мертва.

К началу шестидесятых годов прошлого века появилась принципиально иной облик человеческой смерти – концепция «смерти мозга». Иными словами, прежняя смерть (точнее, – угроза насильственной смерти) не только исчезла из поля зрения общества, но и сама стала совершенно другой. Так называемая «традиционная» смерть определялась как мгновенное, необратимое прекращение важнейших психо-физиологических функций человеческого организма. На данном этапе для нас неважно, «психо-физиологические» функции или, например, «прекращение жизнедеятельности» является определяющими в определении смерти. «Мгновенность» и «необратимость» – вот базовые константы «традиционной» концепции смерти, которые сокрушил советский академик В. А. Неговский. Именно он раскрыл феномен смерти как динамический процесс, выделив в нем терминальные состояния и клиническую смерть и именно реаниматология ниспровергла «необратимость» фатального исхода. Оказалось, что в процесс смерти можно и нужно вмешиваться. Возникшая в 60-е крионика тут же нашла радикальное применение этому открытию – тела умерших необходимо заморозить до … лучших времен, когда медицина научится бороться с прежде смертельными недугами.

Но главный удар по прежней концепции смерти нанесла, конечно, трансплантология. До 1968 года главными критериями смерти человека считались остановка дыхания и сердцебиения. На смену этому кардио-пульмонологическому критерию пришел совершенно иной – нейрологический. Человек мертв в том случае, когда прекращается деятельность головного мозга, иными словами, «смерть мозга» и «биологическая смерть» равноценные и взаимозаменяемые понятия и критерии, коль речь идет о констатации смерти человека. Концепция «смерть мозга» была представлена в знаменитом докладе специальной комиссии Гарвардской медицинской школы в 1968 году, однако следует заметить, что работа этой комиссии была далеко не единственной, – и в Австралии, и в Германии, и в других странах медицина вплотную подошла к необходимости радикального пересмотра традиционных представлений о жизни и смерти человека, благодаря возникновению, прежде всего реаниматологии и трансплантологии.

Разумеется, необходимы различные тесты и критерии для констатации той или другой смерти, но самое главное, подчеркиваю, заключалось в другом – юридически и «смерть мозга» и «биологическая смерть» оказались равноценны, и в том, и в другом случае, человек (пациент) признавался мертвым. Необычный труп появился во второй половине ХХ века – в отличие от прежнего, покрытого знаменитыми трупными пятнами, коченеющего, со всем зловонным набором разложения, новый труп был… теплым, с розовой кожей, его сердце … билось, а легкие продолжали «вдыхать» и «выдыхать» воздух, пусть и с помощью искусственных аппаратов, но, никаких пятен, никакого зловония и разложения. Разумеется, мало кто готов был признать дышащее человеческое тело трупом, органы которого можно безнаказанно изымать и использовать для пересадки и началась отчаянная и долгая борьба сторонников традиционного подхода и нового. В результате долгих споров, уже в семидесятых все штаты Америки приняли концепцию и критерий «смерти мозга», за ними последовательно европейские страны, и уже в 1991 году – Япония.

***

В чем причины столь быстрого распространения и закрепления в различных культурах концепции новой смерти? Ответ на этот вопрос потребовал бы специального исследования, здесь же отмечу, что трансплантология, оформившаяся в науку к началу 60-х, использовала для пересадки органы, взятые у трупа. Но если почки и отдельные ткани можно было пересаживать, то трупные сердце, легкие, печень, селезенка оказались непригодны. Возникла острая необходимость – найти новые источники любых органов – успехи трансплантологии открывали невиданные горизонты для десятков тысяч смертельно больных людей, и тогда практичные американцы признали (не изобрели!), что, оказывается, врачи в госпиталях давно используют нейрологический критерий констатации смерти, принимая решение о прекращении реанимационных мероприятий или просто видя бесперспективность поддерживать «на плаву» тех пациентов, которых никоим образом невозможно вернуть к нормальной жизнедеятельности. А, кроме того, это довольно дорогостоящее занятие – месяцами, а то и годами искусственно поддерживать пациентов в палатах интенсивной терапии, тех, кому уже не суждено больше ни открыть глаза, ни услышать слов, ни узнать родных. Общество потребления не желает, не только смотреть в глаза возможной гибели, но и на страдания умирающих и, тем более, осмысленно приближаться к той последней черте, за которой сплошное ничто. Избежать старения, смерти любой ценой – вот один из основополагающих девизов постиндустриальной эпохи.

Конечно, общественность прореагировала немедленно на появление новой смерти и… трансплантология начала развиваться невиданными темпами, а с ее развитием и появилась биоэтика, появились новое направление в правоведении, появились новые общественные организации и движения, в целом, сформировалась отдельная отрасль, сфера культуры, где главным объектов исследования оказались право, этика и современные биотехнологии. Разумеется, сейчас биоэтика охватывает гигантскую сферу человеческой деятельности, от генной инженерии и клонирования до нанотехнологий и искусственного интеллекта, но начало было положено в 60-х, в период развития и становления принципиально нового критерия человеческой смерти – «смерти мозга».

К сожалению, в России, в отличие от Запада, где ежегодно проводятся сотни междисциплинарных конференций, издаются десятки тысяч книг, реализуются национальные программы по формированию общественного мнения, по защите прав пациентов и т.д., с 1991 года не проведено ни одной междисциплинарной конференции, не разработано ни одной национальной программы, объединяющей и координирующей работу всего общества. Равно как и не издано ни одной(!) книги, посвященной гуманитарному анализу критерия смерти мозга, за исключением редких специальных статей, недоступных широкой публике; никогда не проводилось ни одного специального исследования отношения общества, различных слоев и групп к смерти, в частности, к концепции «смерти мозга». И, как результат – сотни операций в год, одна (!) пересадка сердца и легких руками академика Шумакова в прошлом году, «дела врачей» и судебные процессы в России – родине современной трансплантологии. Иное дело на Западе, где ежегодно проводятся сотни тысяч уникальных операций! Если этические, правовые аспекты всего комплекса проблем, связанных с трансплантологией еще и затрагиваются в нашей культуре, то философским анализом самого понятия никто не занимался; в нашей культуре в силу, прежде всего, неразвитости российской системы здравоохранения, а, значит отсутствию целенаправленных исследований работ, посвященных серьезному анализу новой смерти ХХI века нет.

–––––––––––––––––––

Примечания

1.1 К.Г. Исупов «Русская философская танатология», Вопросы философии.- 1994.- №3

1.2 Юрьева Л.Н. Кризисные состояния: монография. - Днепропетровск: Арт-Прес, 1998

1.3 R.D. Truog, «Is It Time to Abandon Brain Death?» Hastings Center Report 27, no.1 (1997), p. 53

1.4 М. Хайдеггер «Слова Ницше «Бог мертв»» (Хайдеггер М., Работы и размышления разных лет. М.: Издательство «Гнозис», 1993, С.179.

1.5 Joshua Schuster «Death Reckoning in the Thinking of Heidegger, Foucault and Derrida». Other Voices, 1997, v.1, n.1.

(Окончание следует)