Онтологические прогулки

(Окончание)

***

Действительно ли концепция «смерти мозга» разрушила традиционное измерение человеческого бытия – биологическую смерть? Давайте рассмотрим более внимательно этот вопрос. «Биологическая смерть» – такая же социо-культурная конструкция, как и «смерть мозга». Я имею в виду, прежде всего, философскую концепцию «биологической смерти». Она зародилась не так давно – четыре столетия назад руками отца современной западной философии Рене Декарта. Дуализм Декарта до сих пор правит миром человеческого сознания. Окончательно современная смерть была оформлена в эпоху Просвещения. И, наконец, прошлое столетие нарекло смерть «биологической», хотя сама «биология точно так же живет разделенностью души и тела, как и любая христианская или картезианская метафизика, только она об этом умалчивает» _ ¹. Именно благодаря скрытой извечной разделенности и философия, и биоэтика продолжают кружить в кругу неразрешимых противоречий. В случае «смерти мозга» мы имеем, по меньшей мере, две смерти – «прекращение функций головного мозга» и пока неизвестную смерть самого человека. Точнее, – ненужную метафору для медицины. Современная медицина не может, а скорее – просто не хочет, разрешить это противоречие, – если «смерть мозга» с точки зрения права тождественна традиционной смерти, где тогда кроется смерть целого человека? Если смерть это всего лишь точка, поставленная на линии жизни технологиями, но руками врачей, можно ли говорить всерьез о смертной природе человека?

Но то же самое происходит и в том случае, когда мы следуем традиционному критерию смерти. Определение «биологическая» предполагает существование некоей абсолютной, истинной Смерти, поскольку человек – не организм, точнее, не только организм. Отождествлять смерть человека и смерть организма, значит расщеплять единое событие смерти на, по крайней мере, два. Исследованию этих противоречий посвящено немало литературы.

Выходит, в действительности, «новизна» новой смерти, – мнимая величина, – «смерть мозга» является просто усовершенствованной концепцией «биологической смерти».

«Смерть как прекращение жизни человека», «смерть как необратимое прекращение сознания», «смерть, как конец интеграции организма», «смерть как прекращение функций всего мозга» и так далее, – различные определения, но одно и то же понятие – конец биологической жизни. Мы имеем различные тесты, критерии для констатации различных типов смертей, но мы имеем одну и ту же концепцию.

«Смерть – строго биологическая концепция, которая относится только к человеческому организму, а не к личности» заявляет один из отцов современной биоэтики Бернарт _ ². Но мы даже не замечаем того, что когда говорим: «личная», «социальная», «историческая» смерть – метафоры, но «биологическая смерть» – подлинная, настоящая смерть, мы пользуемся все той же метафорой – биологическая смерть существует, как метафора, обнажающая наше незнание, точнее нежелание познавать. В итоге, презирая философию, современная медицина остается в том же пространстве игры чистыми метафорами.

Но философия также не может свысока смотреть на современную биоэтику. Биологическая смерть появилась как мгновенное событие, «математическая точка» _ ³, и, следовательно, – мнимое событие, которое не имеет ни места, ни времени и, значит, никакого смысла для человеческих существ. С самого начала было совершенно невозможно, более того, в этом не было никакой необходимости для философии определять или устанавливать момент смерти – это была забота врачей под руководством Природы. И все, что требовалось для самой философии, так это осмыслять свое отношение к возможному событию, но, однако, никогда не касаться самого события, так будто его действительно не существует. За несколько столетий ситуация мало изменилась – биологическая смерть до сих пор парадоксальным образом выступает символом бессмертия практически любой философской школы или направления культуры.

***

На современном европейском пространстве мы продолжаем пользовать языком экзистенциализма, континентальной философии «героического бессмертия» первой половины прошлого века. В свое время Зигмунд Фрейд блестяще определил болевую точку своего поколения и эпохи – «Между тем вы легко вообразите, что привело меня к выбору этой темы (смерть – С.Р.). Это череда ужасных войн, свирепствующих в наше время и лишающих нас ориентации в жизни. Я подметил, как мне кажется, что среди воздействующих на нас и сбивающих нас с толку моментов первое место занимает изменение нашего отношения к смерти.

Каково ныне наше отношение к смерти? По-моему, оно достойно удивления. В целом мы ведем себя так, как если бы хотели элиминировать смерть из жизни (курсив мой – С.Р.); мы, так сказать, пытаемся хранить на ее счет гробовое молчание; мы думаем о ней – как о смерти!» _ ⁴.

Увы, – современный человек остается тем же самым фактически «бессмертным» человеком, т.е. человеком, для которого его собственная смерть не более чем прежняя «невозможная возможность», но которую теперь можно не только обойти, но и уничтожить, как таковую – современные нанотехнологии, исследования в области продления жизни дают надежду на то, что в ближайшем будущем мы можем вкусить плоды собственных безграничных возможностей, и отодвинуть прежнюю смерть в далекую историю культуры.

Да, мы говорим, – смерть пока неизбежный исход жизни каждого. Но, пожалуй, уже никто не принимает, что человеческая смерть не только неизбежный конец, но необходимый процесс любого человеческого существования. И, в этом абсолютном неприятии необходимости смерти, мы – прямые потомки эпохи смерти бога, мы следуем за теми же символом нашего бессмертия, биологической смертью, рассыпая ее в бесконечное множество смертей. «Биологическая смерть», «смерть мозга», «смерть ствола мозга», «смерть коры головного мозга», «смерть личности» – взаимозаменяемые символы одного и того же события – смерти человека. Для чего нам нужно это расточительное изобилие, когда каждый предчувствует, что смерть – одно единственное событие? Но, именно изобилие дарует нам покой забытья бессмертием, но теперь уже вполне реальным, земным бессмертием, вооруженным немыслимыми ранее технологиями. Да, нам нужно бессмертие, и как обитатели общества потребления, мы ненавидим саму мысль о возможном абсолютном прекращении возможности потреблять и воспроизводить потребление.

***

Но, на мой взгляд, в современной культуре появляется место, где человек может попытаться сделать действительно новый шаг и выйти за пределы круговорота бессмертия, в котором вращается мысль со времен появления дуализма Декарта, парадигмы Нового Времени в целом. Я думаю, что основное внимание исследователей должно быть сконцентрировано на пока что постоянно упускаемой возможности для следующего шага – событие смерти утратило природный, «биологический» субстрат. Иными словами, традиционная смерть организма, как критерий смерти человека утрачивает свой смысл. И хотя эта утрата происходит на очень опасном и скользком пути, я думаю, что спокойный и взвешенный анализ современных споров о концепции смерти, прежде всего, жестоких споров о возможности использовать органы ананцефалов или пациентов в пассивном вегетативном состоянии, позволит нащупать действительно новые перспективы понимания феномена смерти.

Дело в том, что с момента своего возникновения, концепция смерти мозга, говоря точнее, – концепция смерти всего мозга несла в себе очень серьезный недостаток. Не говоря уже о том, что весь человеческий организм редуцировался к функционированию одного единственного, пусть и интегрирующего всю жизнедеятельность органа – головного мозга, оказалось, совсем непросто объяснить, что значит прекращение функционирования «всего мозга», и, самое главное, зафиксировать это прекращение. Оказалось, что даже после проведения установленных тестов и констатации «смерти мозга» у того или иного пациента, «весь» головной мозг совсем не прекращает функционировать – сохранены такие важнейшие его функции, как нейро-гуморальная, т.е. мозг продолжает вырабатывать определенные гормоны, на отдельных его участках продолжается электрическая активность, которая фиксируется электроэнцефалографом.

Но, пожалуй, самый радикальный шаг в направлении отказа от биологических критериев смерти человека был сделан, когда всерьез заговорили о том, что можно использовать органы анэнцефалов для нужд трансплантологии. Анэнцефал – ребенок с врожденной аномалией, – у него нет коры головного мозга. В остальном такой новорожденный ведет себя так же, как и обычный младенец, – он даже чихает и улыбается. Такие новорожденные нежизнеспособны, во всяком случае, даже при интенсивной искусственной поддержке, они очень скоро погибают. Их рождается не так уж и мало – два три на тысячу. Но вот диллема, которую поставили перед современной биоэтикой детские врачи оказалась действительно неразрешимой. Можно ли относиться к ним так же, как мы относимся к полноценным младенцам, даже с серьезными дефектами, но с сохраненной психикой сознанием? Можно ли, не дожидаясь их естественной (биологической) смерти, признать анэнцефалов своего рода «социально мертвыми» людьми, т.е. так же, как и в случае с обычной «смертью мозга», изъять жизненно необходимые органы для нужд…. таких же неизлечимо больных детей, которые страдают, например, врожденными пороками сердца, и неминуемо погибнут без трансплантации чужого, но здорового органа. Ведь, в отличие от анэнцефала, они могут не только чихать, улыбаться, но и реагировать на окружающее и окружающих как сознательные человеческие существа. Они вырастут и будут жить полноценной жизнью: говорить, читать, страдать, думать…. Сознание человека базируется в коре головного мозга, но именно коры нет у анэнцефалов. И, если человек есть существо, прежде всего разумное, сознательное, то отсутствие коры, иными словами, возможности сознательной, психической жизни, может служить оправданием современного жертвоприношение на алтарь здоровья другого человека. А значит, и давать законное право поступать по отношению к новорожденным анэнцефалам так же, как в отдельных странах поступают по отношению к неизлечимо больным.

Проблема заключается не только в отношении к детям с серьезными врожденными дефектами развития, но и в отношении к больным в пассивном вегетативном состоянии (ПВС), т.е. к тем, кто «ведет» растительный образ жизни на больничных койках. Тема эта достаточно обширна и опасна, – появление концепции «смерти коры мозга» это не только теоретические споры профессионалов, но и конкретные действия, например, в медицинском центре при университете Питтсбурга. Печально известные «питтсбургский протокол» до сих пор является одним из самых серьезных аргументов против использования критерия «смерти мозга» на практике.

Перенос акцента в констатации смерти со всего мозга на функционирование коры головного мозга, т.е. отсутствие признаков сознания для констатации «социальной смерти» человека действительно подводит радикальную черту под вековыми представлениями, спорами о сущности смерти человека. Можно быть мертвым, и при этом дышать, улыбаться, шевелить бровями, двигать губами…. Можно быть традиционно живым, и, в то же самое время, совершенно мертвым, или, иными словами, психофизиологические характеристики организма утрачивают свое господствующее положение в иерархии последних судей. Смерть человека отнюдь не смерть человеческого организма, по крайней мере, на настоящем этапе, функционирование человеческого организма не может выступать безусловным критерием смерти всего человека.

Более того, принимая во внимание уровень развития современных биотехнологий, можно с уверенностью сказать, что в ближайшем будущем человеческое тело превратиться в сложную конструкцию искусственных тканей, чипов и… – вот вопрос вопросов: обретет ли человек долгожданное бессмертие, или, в действительности вынужден будет признать, что человеческая смерть, его фундаментальная конечность измеряется отнюдь не длительностью или эффективностью функционирования его тела, неважно естественного или искусственного? Что он смертен весь, без воскресения, даже будучи собранным с чистого листа на конвейере биотехнологий? Но что же тогда есть человеческая смерть? И, самое главное, – что скрывается за потребностью вновь задавать вопрос о месте и смысле смерти человека?

Здесь мы вступаем в область скорее догадок, чем фактов, скорее фантазий, чем реального положения вещей, скорее наших вытесненных, потаенных желаний и устремлений потребителей постиндустриального общества, чем трезвой самоиронии, но, кто знает, какой следующий человек появится на арене истории уже в ближайшие десять – двадцать лет на границах информационного общества…

***

Подводя итог краткому экскурсу в современную проблематику широкого круга дисциплин, различных сфер человеческой деятельности, сосредоточенных на исследовании феномена смерти, следует подчеркнуть, прежде всего, что традиционный взгляд «в сторону» смерти исчерпан. Главный урок, который дает нам современное развитие науки, заключается в следующем: смерть человека невозможно констатировать, оставаясь в пределах его биологических механизмов жизнедеятельности, а, значит, требуется найти совершенно новую точку отсчета для самоосмысления, где смерть является не запредельным событием, «невозможной возможностью», а процессом, доступным человеку здесь и сейчас на земле, процессом, начало которого не укладывается в привычные рамки биологического измерения. Отказ от биологической (организменной) концепции смерти открывает возможности для постижения пределов человека не как внешних границ, которые человек научается обходить, в конце концов, преодолевать, но пределов, благодаря которым удерживается процесс саморазвития, а, значит, в конечном итоге, саморазрушения.

Феномен смерти – не мгновенное событие, а процесс. В момент, который определяется как «биологическая смерть», смерть человека не «происходит», не «случается», а завершается, иными словами, процесс смерти подходит к концу. Процесс этот не представляет собой некий унитарный феномен, неизменный, неизбежный для каждого человека в любую эпоху или период истории. Не только в том обыденном смысле, что каждый человек умирает «по-своему».

А, значит, – смерть как длительность, как процесс, обретаемый человеком, как особым существом на планете, различна. Иными словами, нет единой на все времена смерти. Речь идет не только о символах, метафорах смерти, различных ритуалах: похоронных обрядах или обрядах жертвоприношения. Да, феномен смерти – конструкция культуры, которую невозможно осмыслять, интерпретировать вне конкретного социально-экономического контекста. То, что, например, возможно для индуса, т.е. смерть как круговорот возвращения, то не просто недоступно, но и невозможно для человека христианского мира. Но и само событие смерти – различно. Индус, так сказать, умирает по-другому, его смерть, неизбежная и необходимая, как закономерный итог становления и развития целого длится иным образом на земле. Возможно, именно это действительное различие в процессах смерти находит свой язык в разнообразии культурной символики.

Смерть как исчезновение, как простая биологическая точка уравнивала всех и, как таковое мгновение, была недоступна человеку. Именно поэтому биологическая смерть выступала своего рода символом бессмертия для прежнего человека постхристианского мира. Но смерть как реальная длительность различна, и это различие касается не только рас, народов, но и поколений в пределах одной культуры. Именно современное развитие биотехнологий ставит последнюю точку в эклектическом блуждании современной культуры в попытках найти один единственный ответ на все смертные вопросы человека там, где этот ответ невозможен.

Вся наша пост-христианская история есть история преодоления человеческих пределов. Способны ли мы по-иному посмотреть на пределы собственного могущества, на фундаментальные пределы современного человека? Иными словами, способна ли современность по иному постичь свое конечное существо?

***

В ответах на эти вопросы кроются главные препятствия на пути к самому себе для современного человека. Отрицая необходимость собственных пределов, человек по-прежнему остается бездумным сверхчеловеком, которого, в конечном итоге, ждет «традиционный» крах. Задача мысли на настоящем этапе нашей истории должна заключаться в осмыслении природы современного смертного (т.е. предельного) человека, и, соответственно, конечности (необходимой предельности) технологического прогресса и культуры в целом. И здесь опыт недавней российской истории, осмысленный в перспективе будущего может указать вектор осмысления конечности, т.е. предельности любых устремлений безграничного человека. Именно здесь, на постсоветском пространстве, вопрос о необратимом процессе смерти как необходимой стадии развития любого человека, любого процесса находит ответ, – любые замыслы конечны так же, как конечен человек. Они не просто конечны, т.е. уходят со временем в историю или неизбежно подходят к пределам своего существования, но они должны становиться, в итоге, конечными в-себе, чтобы нести земное существование от начала и до конца. Конечно, никто не в праве остановить человека в стремлении создать и воплотить бессмертие потребления. Но, как подсказывает нам новейшая история, «создать можно все, что угодно, но созданное являет себя в наших руках целым и завершенным, приступая к спокойному саморазрушению, несмотря на безумные человеческие попытки удержать непротиворечивые, ясные, никому не нужные истины. Угасая бессмыслицами и хаосом, системы отсчета покоряют эпохи и человечество, позволяя и познавать, и действовать» _ ⁵.

–––––––––––––––-

Примечания

1.1 Жан Бодрийяр «Символический обмен и смерть». – М.: «Добросвет» 2000, С. 287

1.2 James L. Bernat, Refinements in the definition and criterion of death// The Definition of death: contemporary controversies, The John Hopkins University Press, 1999, p. 83.

1.3 Жан Бодрийяр «Символический обмен и смерть». – М.: «Добросвет» 2000, С. 285.

1.4 З. Фрейд, «Мы и смерть», в кн. С. Рязанцев «Танатология (учение о смерти)» Европейский Институт Психоанализа, 1994

1.5 С. В. Роганов, «Евангелие человекобога. Посмертно. Собственноручно.», АСТ, 2005, С. 298.