Проза

Павел неопределенно пожал плечами и положил трубку. Звонила какая-то
девица, сказала, из журнала – кажется, «Интерьер». Спрашивала,
что он предпочитает получать в подарок. Хотелось сказать, он предпочитает,
чтобы к нему не вламывались с идиотскими вопросами. Что его профессия
– скульптор, а не кинозвезда. Что кому это может быть интересно.
Но девушка говорила терпеливо и дружественно, как с умственно
отсталым. Он стал припоминать, оформлять в слова. Перечислил подаренное
на день рождения: домашний кинотеатр, видеокамеру… Звучало глуповато.
Знаете, сказал он, я не люблю получать подарки. У меня все и так
есть. Мне нравится дарить. Вот своей жене недавно… А все-таки,
перебила журналистка, что запомнилось из подаренного вам? Мне,
переспросил. Мне жена подарила сына…

И действительно – подарила, хитрющего ангела с русыми волосами
волной и тонкими губами. Он рос веселым и капризным, как все здоровые,
балованные родительской суетней дети. Когда Ирина впервые вошла
с ним домой, она переоделась в лиловый халат и заплакала. Это
было нехарактерно и совершенно ей не шло. Ирина боялась прикасаться
к маленьким, розовым пальчикам. А гости разливали шампанское,
трогали ее за плечо, улыбались понимающе: привыкнешь. И она привыкла,
держала Константина (Павел всегда знал: мальчик будет Константин)
крепко, не прислушиваясь ни к всезнающим родственникам, ни к перестраховщикам
врачам.

Что же ему все-таки дарили? Он не мог обозначить ничего из многочисленной
груды презентов, определяемых скорее его профессией, чем желаниями.
Да и какие у него желания? Технику он передаривал; не станешь
же, в самом деле, раздражаться на репертуар одновременно включенных
четырех телевизоров или пить свежевыжатые соки – по стакану из
каждого агрегата.

Ирина дарила ему дорогие портсигары и коллекционные галстуки.
Законным браком они сочетались давно, а может, и недавно; Ирина
стала беременная, и Павел женился. Она ему нравилась, высокая
непроницаемая блондинка, лицом похожая на Бриджит Бардо. Она и
сейчас ему нравилась. С ней хорошо выходить на люди; она была
сильна своей салонной грациозностью, которую нельзя приобрести,
лишь получить в наследство от далеких прабабок. Она была красива
всеми частями и чертами, но все вместе, по какой-то странной прихоти
природы, не складывалось в гармонию. Глядя на нее, Павел иногда
вспоминал, что до него Ирина общалась с китайцем по имени Дзын.
И мысль, что у нее мог родиться Константин Дзынович, хмурила лоб;
впрочем, он предпочитал такие мысли не додумывать.

Коллеги-конкуренты обыкновенно дарили Павлу помпезные сувениры.
Антикварные часы, ручки с золотым пером, статуэтки с глубоким
посеребрением или высокие напольные вазы. Кое-что удавалось довольно
удачно приспособить, но быстро выяснилось, что предметам, как
и людям, нужно свое пространство. Натренированный художественным
образованием глаз открыл: под любую вещь нужно перекраивать весь
интерьер. Выделить по комнате каждому сувениру было делом фантастическим,
даже при не критичном метраже жилплощади. Стрельцовы стали аккуратно
выносить дары за балконную дверцу. Получалась причудливая кладка,
которую при необходимости вполне можно было выдать за творческий
замысел.

Почти десять лет назад у Павла появилась собственная мастерская
–поистине царский дар, если бы дарителем не был он сам. Иногда
ему хотелось быть статуей, стоять чуть правее незанавешенного
окна, розоветь по утрам и отсвечивать вечерами. Или хотя бы эскизом
– если не статуей. Он бы просто стоял, молчаливый и спокойный;
неважно, хорош ли он, талантлив ли – или одномерен и вторичен.

Заказов было много, кто сегодня не стремится себя увековечить.
Варианты будущих скульптур мастерились с помощью нехитрой компьютерной
программы, демонстрировались заказчику. Тот смотрел сосредоточенно,
водил руками по распечатанному эскизу, что-то редактировал неточенным
карандашом и утверждал макет, предложенный во второй раз. Павел
заранее делал итоговый рисунок, предлагаемый на повторной встрече
– и его всегда утверждали.

Случалось творить и для искусства. Иногда лучшие, с точки зрения
Ирины и тех немногих коллег, мнению которых Павел доверял, его
работы выставлялись в художественных галереях. Они стояли там
некоторое время, свободные для взоров строгих критикесс, рафинированных
мамаш и ничего не замечающих влюбленных, а потом заменялись другими
– чужими. И те стояли отмеренное им время, так же окутанные людским
равнодушием.

Известность и, наверное, лучшую его работу Павлу подарила София.
Модная в арт-кругах галерея собралась проводить выставку–протест:
никаких гламурно исхудавших дам, сплошной Рубенс. Победитель получает
грант на собственную галерею. Предложили поучаствовать, и Павел
охотно стал искать подходящую по колориту натурщицу.

София не была толстой или хотя бы крупной женщиной. Она была просто
женщиной. В том исконном смысле, который изничтожается бесконечной
борьбой с полумифическими калориями. У нее была большая нефотогеничной
формы грудь, широкие бедра, узкие лодыжки и маленькие аккуратные
стопы. И совершенно невычисляемый зрительно возраст.

Появившись в первый раз, София негромко поздоровалась, разделась
и спросила, куда ей лечь. Или может быть – встать? Павел прикрыл
окно, боясь сквозняком уязвить эту невозмутимую женщину.

София приходила раз в неделю, ложилась на теплое покрывало узкого
дивана, подпирала голову рукой и замирала. Работалось легко, но
бестолково; скульптура выходила реалистичная, слишком, без искрящейся
силы вдохновения.

– Хочешь меня? – спросила София спокойно.

Павел не хотел. Он вообще не привык хотеть, а мужское тщеславие
с верхом окупалось аристократичным ореолом жены. Это было естественно:
не нагружать себя женщинами. Однажды он попробовал; она была шумливо
очаровательна, а потом позвонила Ирине: мне нужен ваш муж. Павел
сжался в точку: привычная женщина может вмиг смениться непривычной.
Она станет вытаскивать с длинного балкона позолоченные сувениры
и расставлять по полочкам, тумбочкам и шкафчикам. Но все исчерпалось
неправдоподобно легко: взглянув на жующего мужа, Ирина не поверила
звонящей. Поклонница твоего таланта, засмеялась она, кивая на
телефон. Надо же, быстро усмехнулся он…

– Не хочешь? – не поверила София.

– Хочу, конечно, – соврал Павел, – но я устаревший вариант мужчины.
Верность храню.

– Тебе бы функционеров лепить, – сказала София, – а не живую женщину…

Скульптурная София почти родилась, оставались нюансы. Самое место
ей – на уроках анатомии, а не на выставке, гнал от себя Павел
нельстивые мысли.

– Есть только один способ сделать так, чтобы мужчина хоть что-нибудь
понял, – однажды сказала София и подошла к нему. Посмотрела в
глаза, медленно, глубоко. И положила свою полную грудь в его ладони.

На открытии выставки около работы Стрельцова толпились хорошо
одетые люди. Вглядывались, отвлекались от вкусных маленьких канапешек,
разносимых официантами. Неподвижная София получилась похожей на
реальную, но казалась совершеннее; до нее, молчаливой, покорной,
хотелось дотрагиваться теплыми ладонями.

София протянула Павлу бокал шампанского:

– Поздравляю, – сказала ласково.

– Поехали ко мне, – сказал Павел, – в мастерскую.

– Ты уже закончил свою работу, – она подняла серые прозрачные
глаза. – А я – свою.

Павел ничего не понял. А через пару месяцев в центре города открылась
«Стрельцовская галерея», подаренная лучшему скульптору выставки.
Павел вступил во все городские и федеральные творческие союзы,
и даже в один европейский. На стенах мастерской вразнобой висели
дипломы: благодарности за вклад в современное искусство. И было
уже не до Софии.

Что за вздор, Павел приблизил к лицу сигарету. Какая разница,
что ему дарили… Пора было ехать в министерство, открывать бронзовый
бюст. Он в подробностях знал все заранее. Министр, невысокий человек,
втиснутый большим животом в дорогой костюм, станет длинно говорить
слова. О преемственности, значимости и вкладе. Как всего в целом,
так и каждого в частности. Фотографы замрут в стойке готовности.
Павел отдернет белую тряпку, явив миру знакомое бронзовое лицо
с пустым взглядом. И все зааплодируют.

– Ты готова? – сказал Павел.

Ирина сосредоточенно красила глаза. Она была готова разделить
еще один вечер его холеной, монотонной обыденности.

…На пятилетие Павлика собрались гости – нарядные дети семейных
приятелей. Хорошенькая Маша взяла яблоко и подошла к окрашенному
холодным солнцем подоконнику. Протянула руку к воробью на тонких
точеных лапках.

– Он через форточку?.. – спросила сияющего именинника.

В это утро родители подарили ему огромную коробку с рифлеными
брусками пластилина пятидесяти разных оттенков. Через час Павлик
держал в руках маленькую перламутрово-бежевую птичку. Воробей
получился с таким иступленным размахом неправдоподобных крыльев,
что казалось – сейчас он прямо с ладони взлетит к самой макушке
еще зеленых деревьев.