Проза

В рецепте было написано: очищенные клубни топинамбура две минуты
бланшировать в кипящей воде. Отваренный топинамбур размять с молоком.
Взбить топинамбуровую смесь в две чашки для кофе-капучино, добавить
по ложке сливок. Подавать, украсив красной икрой.

– Килограмм топинамбура, – говорит Элеонора.

– Пожалуйста, – говорит белорукая продавщица.

«Что это значит?» – думает Элеонора без особого любопытства. Диковинный
рецепт аккуратно вырезан из дамского журнала. Любимые напитки
ваших кумиров. На фотографии дымится кофейная чашка. Ее держат
чуткие, как у музыканта, руки. Заказывали? Пейте…

Элеоноре не нравятся все те слова, которыми обозначают его профессию.
Она зовет его – мой мальчик. В своих кругах его знали. Заметная
карьера. Где он учился, Элеонора не знает, да и учился ли, да
и нужно ли. У него было призвание, которое ни с чем не спутаешь.

Сегодня он вернется домой, в те полчаса, которые отделяют ночь
от рассвета. Он всегда возвращается, безмолвный, как прибрежное
утро. Время делится на него и без него; Элеонора, изысканная Элеонора,
всего лишь женщина, попавшая в обветшалую ловушку.

Бисероплетение, повторяет она как заклинание, бисероплетение.
Красная бусинка нанизывается на белую, красную, красную, белую,
узелок, красная бусинка. Элеонора плетет длинные цепочки, приковать
которыми можно любого, привязать легким прикосновением; кроме
него, кроме него, кроме.

Александр. Нанизываясь на длинную нитку, он разрушает орнамент,
проверенный временем. Он был ее только после многих – после всех.
Он был

ее – так же, как были ее тонкие руки или уставшие под макияжем
глаза; она знала.

Вечера зажигают огни, и анонимно одинокие женщины большого города,
поблескивая золотом в мочках ушей, выходят из лакированных автомобилей.
Они ловко скидывают шубки на податливые холуйские руки, размачивают
губы мартини, изящно отогнув мизинец. Лениво просматривают меню,
ковыряют ножичком лобстера, причмокивают и поворачиваются к сцене.

Щемящий голос саксофона и пульсация барабана. Поблескивая неправдоподобно
золотистым загаром, Александр двигается пластично, завораживающе.
Словно змея под умелую дудочку фокусника. Он манит рельефным телом
и протягивает руки – ваше удовольствие, леди, мой хлеб насущный.
И дыхание учащается, хочется взять его и лишить воли; властно,
как женщину.

– Сколько? – говорит затянутая в новую кожу блондинка.

Александр целует ей руку:

– Дорого.

И улыбается.

В гримерке пахнет потом, сигаретами и сладковатым парфюмом. Со
стен безжизненно улыбается Александр, еще пять чем-то похожих
мужчин. Яркие буквы поперек обнаженных тел: «наслаждение для избранных».
Холеные дамы меняют молодых тюремщиков в надежде обнаружить заржавевшие
ключики, отпирающие их женскую полноценность. Ищут тщательно и
безуспешно, довольствуясь лишь попутными удовольствиями поиска.

Александр отражается в зеркалах. Красивое тело. Мишура, которую
можно продать, недорого. Золото платят за созвучные иллюзии, истинно
ценные. Он знает толк в удовольствиях. Продает главное.

Фонтаны-ангелочки, диваны причудливой формы, небрежно разбросанные
лепестки роз, прозрачный столик с легкими закусками. Он сажает
даму напротив, наливает шампанское, проводит рукой по ее волосам,
говорит обворожительное. Всего несколько слов – необходимых, достаточных.
И слушает.

Слушает внимательно, подолгу, искренне вникая в оттенки чужой
неприкаянности. Они всегда были замужем, они всегда были в разводе;
шикарные и уродливые, они заставляли и унижались, искали и отпускали…
Обыкновенные женщины. Их никогда никто не слушал, потому что они
никогда ни с кем не говорили. Сотни женщин, играющие послушными
руками в блестящие камушки. Они спасаются от жизненного хаоса
куплей-продажей; и все – в молчании, и все – в забытьи.

– Я больше не могу, – говорит миниатюрная брюнетка, теребя крупное
кольцо. – Он уйдет. Завтра. Я чувствую.

Александр целует ее мягкое белое плечо.

Смотрит понимающе, отражает светлыми глазами эту незнакомую женщину.
Одну из многих, что ангажировали его на час. Все хорошо, шепчет
он извечное, все будет хорошо… И она плачет, и верит, и порывисто
целует его, захлебываясь от желания и благодарности.

– Ты такой славный, – говорит крупнотелая, разноцветная женщина.
– Похож на моего Алешеньку… маленького… А сейчас он бросает трубку.
Некогда ему. Трахается со своей шушерой...

Александр целует ее мягкое белое.

– А что теперь? – чуть слышно говорит девушка, похожая на зверька.
– Что с тобой можно? Я не знаю, что с тобой можно…

Александр целует ее мягкое.

– Я делаю икебаны, – говорит ухоженная азиатка, – красивые, дорогие
икебаны. Орхидеи, лилии. В них не страшно умирать…

Александр целует ее.

– Они говорят, я идиотка, – немолодая женщина смотрит вопросительно.
– Говорят, я никогда не видела настоящего мужчину. Не понимала,
зачем он нужен. Скажи, ты – настоящий?..

Александр целует.

– Ты выглядишь усталым, – говорит маленькая округлая дама. – Мне
кажется, ты похож на меня. Ты умный, ранимый. Тебя никто не понимает…

Александр.

Элеонора нанизывает бусинки, считает минуты. Еще немного – и негромкий
звук поворачиваемого ключа, несильное нажатие, хлопок. Она кладет
шелковую подушку под голову, бусинки рассыпаются, цокаются о старинный
паркет…

Огромное поле, заросшее топинамбуром. Клубни разрастаются, тянутся
побегами к небу, пускают корни. Элеоноре нужно выбраться. Нужно
вспомнить, с какой стороны она пришла. Длинные ветви с южной стороны,
думает она, короткие с северной. Ветви сплетаются, цепляются друг
за друга, не разобрать. Топинамбур цветет крупными красными цветами,
четные лепестки. Нужно найти три лепестка, или пять, или семь;
сорвать их, сглотнуть, на счастье. Терпкий аромат бьет в голову,
цветы застилают бесконечное поле…

Короткий звук вырывает Элеонору из тревожного забытья. Александр
снимает обувь, осторожно, как кошка, проходит в комнату, молча
садится рядом. Она смотрит в его гладкое лицо, на его темные ресницы,
малейшее движение которых отдается в кончиках ее пальцев.

– Твой любимый кофе, – Элеонора кивает на журнальную страницу.
– Я прочитала. Сейчас принесу.

Наливает вновь разогретую мутноватую смесь в чашку с серебряной
ручкой, перемешивает. Сливки, ложка красной икры, не отступает
она от рецептуры. Ставит на мельхиоровый поднос. Уходит с кухни
мелкими шажками.

Александр пьет по-индейски короткими глотками, крепко обхватив
чашку.

– Вкусно? – говорит Элеонора.

– Нет, – Александр откидывается на спинку кресла и делает еще
один глоток. – Но звучит божественно. Ты только послушай: каппучино
из топинамбура… ка-пу-чи-но-из-то-пи-нам-бу-ра…

Элеонора обнимает его своими морщинистыми руками.

– Мой мальчик, – она прижимает его к своей высохшей, аккуратно
уложенной в декольте груди, – мой глупый мальчик…