Онтологические прогулки

Лаборатория бытийной ориентации

Внучка

Когда внучка подросла, я все чаще брал ее к себе. Мне хотелось, чтобы она удивлялась, какой у нее такой не старый, в общем-то, дедушка. Между нами была чудесная тишина, ну и слова, понятное дело, тоже были. Мы с ней сразу узнали друг друга, как будто встречались уже на протяжении сотен лет. Мне, жалкому глупцу, мало было обещанной Вечности: мне еще нужны были, как минимум, несколько жизней позади.

Внучка спрашивала у меня значение разных слов, и я ей отвечал, как мог. И еще спрашивала: почему? Почему ветер? Я неуклюже начинал ей объяснять, что ветер – это перемещение воздушных масс над землей. А воздух перемещается из-за изменения температуры: при нагревании воздух расширяется, становится легче и поднимается вверх. На его место устремляется поток более тяжелого холодного воздуха. Это и есть ветер. Она кивала головой, но, я чувствовал, – все равно меня не понимала. И вдруг и сам я переставал понимать, что за воздушные массы такие...

Больше кукол она любила разные машинки, конструкторы и солдатиков. Еще любила смотреть фотографии. Вот я с друзьями стою в заснеженном Тобольске; вот лето, цветы и кошка Катя; вот Париж. И за каждой фотографией словно бы играет своя музыка: то сказочно-лубочная, то мужской хор Спасо-Преображенского монастыря, то шарманка.

Она любила наших собак. Паша начинала улыбаться, как только ее увидит, а Атос норовил всегда лизнуть ее в лицо. Она и картинку такую нарисовала, как мы идем гулять вчетвером. И ярко светит Солнце. И цветы вокруг. Когда мы гуляли, я украдкой смотрел на нее, стремясь угадать будущего мужчину, для нее предназначенного, но она явно не была Фабией для Овидия, не была Беатриче для Данте, не была Лаурой для Петрарки, Мартой для Лопе де Веги, Гретхен для Гете или Шарлоттой для Шиллера. В то время русские, быстро забыв про коммунистический дьяволизм, отстроили разрушенные церкви и вновь охладели ко Христу. Мне же хотелось, чтобы внучка выросла настоящей православной христианкой. И это было легко, поскольку рядом с нами всегда была несомненность Христа. И это было трудно, поскольку вокруг клубились масоны и розенкрейцеры, тамплиеры и спиритуалисты, друиды и шаманы, сатанисты и иллюминаты, внеконфессиональные мистики, арии, атланты и пришельцы.

Произошло то, чего я особенно боялся, и произошло так гадко, как и не придумаешь. Попался на ее пути не прыщавый почитатель Рудольфа Штайнера, не зачуханный даос, не шепелявый трактователь "Первого Адама" Кузмина – "Йони-голубки, йонины недра, о, Иоанн Иорданских струй! Мирты Киприды, Кибелины кедры, млечная мать, Маргарита морей! Вышел вратами, немотствуя Воле, влажную вывел волной колыбель. Берег и ветер мне! Что еще боле? Сердцу срединному солнечный хмель. Произрастание – верхнему севу! Воспоминание – нижним водам! Дымы колдуют Дельфийскую деву. Ствол богоносный - первый Адам!". Оказывается, внутри всего этого нужно было еще и увидеть определенность "иорданскиХ стрУЙ" и "ПроИЗрастание – воДАм". Нет, получилось все гораздо хуже – ей повстречался некий Венедикт, глава созданной им не понять на какие деньги "Сибирской ассоциации метапсихики". Он утверждал, что все противоборствующие эгрегоры повержены их молодым натиском и отныне они – и только они – "охранители Центральной Дороги в Космос". В отличие от Терешковой, в космос я никогда не собирался и меня совершенно не интересовала ведущая туда центральная дорога. Но, очевидно, были люди, которым в космос было нужно позарез. Они выходили на дорогу и тут-то их и ожидали молодые, резвые рэкетиры. Бога они не боялись, потому что, по их мнению, Бог – это "Мировой Разум", Сверхразум, являющий собой безбрежные психо-энергетические поля. В этих безбрежных психо-энергетических полях, в этой, с позволенья сказать, психосфере и плавают гигантские энергетические инфузории, называемые "эгрегорами". Они имеют автоматизм и машинность поведения; встречая враждебную инфузорию, они поглощают ее, встречая дружественную инфузорию, они с нею сливаются. По мнению Венедикта, йог, достигший освобождения, полностью выходит из-под контроля Мирового Разума и, разумеется, эгрегоров, которые отныне представляют из себя нечто вроде его домашнего скота; он ими манипулирует, сталкивает их, уплотняет.

Венедиктом двигала энергия распада, он разрушал тело пьянством, наркотиками и совершенно невероятным образом жизни. Сидя в своем кабинете вместе с единомышленниками, тоже освободившимися йогами и прочими продвинутыми существами, он пил коньяк, нюхал кокаин и улучшал карму России (иногда приходилось – и всей Земли). Я пришел к Венедикту и спросил, что он может сказать о Христе. "А сам-то ты что знаешь про Христа?", – спросил он. "Что Христос – это Сын Божий, отдавший за нас жизнь на кресте, распятый и воскресший". Но Венедикт не слушал меня и не хотел меня понимать: он стал назидательно и высокомерно бормотать о том, что только йог, правильно владеющий медитацией, может понимать, что такое Христос, ибо он может, в отличие от необразованных малограмотных фанатичных бабок, молящихся в церкви, входить в идею Христа и мгновенно набирать повышенный энергетический баланс. И так все у него было просто и предельно рационально, что я подумал, что Венедикта, должно быть, раздражает поэзия с ее ритмами и рифмами, учащая человека непредсказуемости и случайности. "Ну, что ж, – говорю, – попробуй-ка брат и ты воскресни". И стреляю ему несколько раз в грудь и голову.

На суде внучка сказала, чтобы я был проклят, что я убил ее любимого человека, что я поломал ее жизнь и разбил ее молодое сердце и что теперь она назло мне продолжит дело Венедикта и его "Сибирской ассоциации метапсихики", а для меня будет лучше, если вскоре я загнусь в лагере и меня сбросят в большую яму с биркой на ноге. В камере я взмолился Богородице (она не раз уже мне помогала); взмолился, чтобы устроила она как-нибудь по-другому – я не хочу загнуться в лагере и лежать в большой яме с биркой на ноге, я не хочу, чтобы моя внучка возглавляла "Сибирскую ассоциацию метапсихики" и любила застреленного Венедикта. И все произошло по-другому...