Онтологические прогулки

Как пел инструктор по Гражданской Обороне, “каждому свое”, наверняка имея ввиду не что-то свое, но нечто общее.

До сих пор торчащие из национальной челюсти ошметки Национальной Идеи нет-нет да и ложатся жестковатой лапшой на уши коллективного
тела крэшнутой Империи. В этом отношении субъективная правда жизни представляется спорадической, но неотвязной вытяжкой из серых
промельков ежедневной эмпирической маеты. А Национальную Идею искать вряд ли нужно. Достаточно рассмотреть ее, лежащую без особого
стыда перед всяким беспристрастным взором уже не один век. Суть этой русской национальной идеи сводится к традиционной, банальной,
всем известной и отовсюду заметной паре: 1) водка; 2) тоска. Первый пункт способен раскрыть глаза наблюдателю на практически бездонные
горизонты русского духа, второй - точно намекнуть на наличие определенного разума. Или же наоборот - диалектически это пофиг. Кстати,
именно “Пофиг” может являться как результатом динамического взаимодействия этой пары, так и ключом к ее постижению (что, впрочем, не
гарантировано никем). И 1) и 2) закономерно ведут к агрессии, когда дело касается широких человеческих масс (ибо в русском сознании эта
пара является взаимопорождающей и олицетворяющей собой хотя бы и самсарическое колесо вечного возвращения). Водка в национальном
масштабе - это, мягко говоря, омут, а тоска - это взгляд тонущего наверх. Балалайки, медведи, морозы, просторы, угрюмость, радушие,
бессмысленность и беспощадность отпадают - остаются тоска и водка, водка и тоска. Чем не лаконичный и всеобъемлющий способ
представить себе не вероятностную, гипотетическую, а уже реально действующую национальную русскую идею? Ведь она пронизывает,
охватывает и окрашивает. И вопрос государственной важности тут не в том, чтобы на скорую руку найти/придумать альтернативу, а в том,
скорее, чтобы подробнее рассмотреть всеобщую аддикцию - картину устойчиво сформировавшегося привыкания.

Как известно специалистам, наркомания в запущенных формах поддается исправлению и смягчению в единичных, уникальных вариантах.
Метод (и сама метафора) удаления определенных зон коры мозга вряд ли прокатит в свете разворачивающейся глобальной демократизации
(хотя бы и с ее мафиозно-коррумпированной изнанкой). Не составляет особого труда увидеть, насколько запущена ситуация в стране, не первое
столетие находящейся в крепком капкане легализованного наркотика - “синьки”. Отсюда растут и ноги: отношение к деньгам, как
общественному имущественному эквиваленту, отношение к психическому/физическому здоровью, к “завтрашнему дню”, ко “дню вчерашнему”,
друг к другу. Ни о какой культуре, “культуре употребления” в частности, не может быть и речи, когда синдром отнятия от “горла” и “стакана”
грозит в национальном масштабе тотальной ломкой, а следовательно - социальным, политическим и каким угодно аффектом.

Кажется вполне вероятным, больше того - наиболее возможным вариант действующего сценария, по которому национальная идея в
лице 1) и 2) пунктов активнейшим образом повлияла на возникновение и развитие
Февральской,
Октябрьской революций,
гражданской
войны, всех прочих внутренних “скандалов крупного масштаба”, Перестройки и последующих почвенно-собственнических междоусобных
корчей. Достаточно вспомнить национальную реакцию на горбачевский сухой закон, а также отношение к алкоголическим нюансам
ельцинского правления, чтобы реальность описываемой нами Нац. Идеи представилась в виде отчетливого полотна многомиллионной
аддикции со всеми ее полярными координатами.

Необходимо вовремя подчеркнуть, что речь идет не об исторически сложившемся господстве “русского народного депрессанта” (водочки), но
прежде всего о нависшей у всех на ушах “Национальной идее” или, если кому угодно - “генетической идеологии”.

Глупа и больше похожа на жестокий стеб мысль о “пересадке” алко-зависимого народа на траву или иные облегченные психоактивные
вещества, будь то стимуляторы, релаксанты, галлюциногены, либо - не приведи Господь - психоделики. Кроме того, что это страшно глупо на
данном этапе, это еще и невозможно в ближайшей временной перспективе. Любые прогибиционистские жесты властей по отношению к “ней,
проклятой” могут лишь усугубить и ухудшить ситуацию. Использование внушающе-пропагандистских технологий, например института
PR-промывки-мозгов тоже вряд ли окажется действенным - PR, скорее, заточен под использование сложившейся ситуации, чем под серьезные
изменения в положении вещей.

От всего этого возникает тоска даже у непьющих граждан. Рука тянется к огненной воде. Истина глотается и закусывается “чем Бог послал”. А
Бог, похоже, послал... Национальная вегетативная система уже сильно втянулась в процесс. Тот факт, что пьющим прекрасно известно -
алкоголь, как и все его “собратья” есть классический паллиатив - ничего не меняет. Употребление водки обросло весомым статусом традиции,
что нашло характерные отражения в виде устойчивых оборотов русского языка. Традиция, традиционность сами по себе являются лишь
терминами, в какой-то мере описывающими свод доступных фактов действительности, но когда речь идет о психофизической зависимости
от “вливаний”, эта терминология приобретает зловещий оттенок.

В принципе, все это понятно. И поиск альтернатив или способа завязки так или иначе происходит.
Юрий Мамлеев, к примеру, мог бы
предложить свою модель (как в его книге “Россия вечная”) - какой-нибудь достойный образ Н.И., вроде того, как мы все сидим на дне
красивых деревенских колодцев, в полном мраке и сырости, и как мы с тоской и надеждой смотрим на недоступную оглоблю “журавля” - там,
наверху - способного поднять нас со дна и вознести к звездам русского ночного неба... Кто попроще-порадикальнее - предложил бы
коллективное “зашивание” или кодирование, а то и научную работу с генной информацией, так сказать, выдавить из себя по капле зеленого
змия искусительной мудрости - где-нибудь на клеточном уровне. Запустить Георгия-победоносца в резервуары национальной
наследственности, отрядить бригаду ДНД в ДНК...

Касательно же тоски, то как полноценный компонент нашей Н.И. она уже создала на мировой арене пугающе романтический образ “русских”,
в своих крайних положениях доходящий до образа “ущербных проазиатских варваров”, что особенно возмущает/впечатляет нашу
интеллигенцию, а значит - в некоторых сознаниях недалеко от истины (Юпитер сердится, значит он заблудился). Тоска как символ
избранничества и богопознания как раз и была поднята на знамена национального достояния лучшими интеллектами России; вероятно, им
пришлось работать уже со сложившимся психофизическим пластом русской реальности, в котором они и сами пребывали зачастую по самое
горло. Тоска наша - не сплин. Ее апология (конечно, невольная) в русской литературе дошла до редкостных метафизических высот, чем и
снискала нашим классикам беспрецедентную мировую славу. Ненависть объединяет, любовь обособляет, а тоска - выносит за скобки суеты
сует. Спекулировать на эту тему - одно из самых соблазнительных и вольготных занятий. Взять в качестве ярчайшего примера Н.Бердяева -
при всем уважении к его интеллекту и его заслугам, стоит сказать, что именно на стремительных и страстных спекуляциях подобного толка,
выраженных в словаре эсхатологического христианства, он и достиг предельной яркости в глазах современников, в том числе и в
просвещенной умеренной Европе.

Современные русские конспирологи и адепты евразийской концепции в геополитике на первый взгляд не выказывают никакой тоскливости.
Напротив - четко видят свои цели и задачи, имеют солидный пакет предложений, смело и бодро работают с ситуацией. Но растут из того
самого пласта народной аддикции. Без бутылки не разберешься. С кем поведешься, с тем и наберешься. И, если не пить с тоски, то пить,
ее разгоняя. Бодрость наших евразийцев достойна их энтузиазма, однако, картина будущей Империи Света все-таки тонет в своей утопичности
посреди разливанного моря доступного и привычного алкоголя. Национальная Идея завязана на неименуемом, но все же жизненно важном
шансе выйти когда-нибудь из запоя. Это можно считать сложившимся исторически руслом веры. И в этом ничуть не меньше метафизического
порыва или национального богопознания, чем в религиозном, традиционном преодолении греха и искуса. Не знаю точно, правда или нет, что
русскую водку изобрели стародавние православные монахи.

Можно без натяжки сказать, что практически все сферы деятельности нашего народа окружены плотным кольцом органических соединений,
содержащих в молекуле характерную группу атомов ОН - т.е. гидроксил. Общенациональная негласная блокада алкоголем русского сознания
принята как факт во всех слоях общества - от элиты до низовых маргиналов. Возможно, официальное признание национальной идеей водки и
тоски стало бы небольшим шагом в сторону оптимизации хотя бы социально-экономической сферы, которая вообще-то подобна тонущей
Атлантиде или погружающемуся “Титанику”. Этот шаг мог бы вызвать некоторую реакцию “от противного”, свойственную русскому
менталитету. Хотя, надо признать, что это рискованный путь (в длинной очереди иных путей).

Подлинная картина русской реальности способна открыться смелому оку наблюдателя лишь изнутри классического запоя. Там и ненависть, и
любовь, и сокровищницы безумной мудрости, и алхимия русского духа, и нирвана, и зеленые человечки. А снаружи - ощущения глубокой инфильтрации народной печени.

Все это, естественно, касается прежде всего Провинции, Периферии, которая вообще говоря и есть - Русь, Россия. Потоки тоски в теленовостях и ровный блеск непочатых бутылок в миллиардах магазинов, ларьков и кабаков сходятся ровным клином в провинциальном самоосознании.

Я не очень люблю писать о том, что происходит в провинции. В основном потому, что здесь практически не происходит ничего отличного от тривиальной жизнедеятельности. То, что можно было бы назвать традиционным укладом (это после почти века смелого революционного эксперимента?) провинциальной жизни мной зачастую воспринимается как “выжидательная инертность”. Это очень наглядно проявлялось в дни ГКЧП, когда по центральному телевидению уже практически отплясали танец маленьких лебедей столичные крепостные балерины. Народ на базарах-вокзалах напряженно высказывал осторожные версии и ждал реакции местных властей. А их реакции были отточены годами аппаратной практики - ждать распоряжений сверху. Ситуация была, как кисель, из которого безболезненно удалили цвет и вкус - осталась только вязкость. Или - ситуация напоминала вдруг окаменевшую живую пирамиду, у которой неожиданно сорвало башню - в смысле, верх. Усеченная ситуация инертного выжидания.

К чему я это вспомнил? Это станет ясно из следующего примера. Итак, один из городов Донбасса - двухсотлетний Луганск образца 2002 года. Ситуация показательная. 24 августа отмечался государственный праздник - День Независимости Украины. К вечеру русскоязычное население города (а это практически все луганчане) стало стекаться в центр, дабы по традиции “народных гуляний” посмотреть на праздничный салют. Не знаю, как где, а в Луганске “смотреть салют” - это святое для всех слоев и уровней общества. Огромные толпы народа заполнили Театральную площадь и прилегающие улицы. Внушительные пробки в гастрономах и виноводочных магазинах смотрелись тоже, в принципе, традиционно для выходного праздничного дня. К назначенному сроку салюта не произошло. Вернее, он подло происходил в другой части города - на стадионе, где честно отрабатывал свои у.е. российский певец Газманов. Я наблюдал разброд и разочарование людей, приехавших в центр города за своей порцией пирокатарсиса. Независимость Украины была всем глубоко безразлична - это я могу сказать с точностью до градуса. Русскоговорящий Луганск вообще в этот день не проявлял никаких политических реакций, кроме редкого и вялого юмора по поводу самого термина “Незалежність”. Зато активно - и до и после “перенесенного” салюта - потреблялся алкоголь в виде пива, вина и водки. Если что-то и “отмечалось”, то только - нерабочий день еще одного уходящего лета. Следующий день , 25-е, припадал на День Шахтера, а ближайший понедельник принимал на себя календарную функцию выходного. По всем признакам начинался Большой Алкогольный Оттяг (или же Жатва для работников милиции). Так вот, уже через полчаса после “салюта” я наблюдал в гуляющих массах большое количество мужских групп в серьезнейшей кондиции. Клиенты созревали, как груши в хорошо “окучиваемом” саду. Повсюду слышалась русская речь, всем было наплевать на “Россию”, на “Украину”, а нарезавшиеся молодые мужчины (если так можно выразиться “классом ниже среднего”) один за одним впадали в плохо сдерживаемую агрессию. И враг искался среди себе же подобных, как и обычно, чтоб далеко не ходить. На студентов-индусов или на редких чернокожих товарищей здесь смотрят скорее с любопытством, а ненависть направляют сугубо на своих земляков. Я даже не услышал какого-то возмущения непредсказуемостью городских властей. Во всем ощущался лишь алкоголь в особо крупных количествах и соответствующие вибрации - наиболее выпуклые у “обманутого поколения” 18-25-летних. Таков был, вкратце, упрощенный вариант Элевсинских мистерий на местах. Иначе говоря, всеобщий Пофиг на спиртовой настойке ненависти.

Как говорил пелевинский таксист из романа “Поколение П”: национальная идея - это чтоб на ханку хватало и мордой об стол никто не бил. А если не хватает и бьют - это ж тоска тогда. А когда тоска - ... В общем и целом, не трогая высокую культуру пития крепких напитков, оба вышеозначенных пункта, как то водка и тоска, емко и цельно представляются базовыми компонентами действующей издавна русской национальной идеи. Это можно наблюдать, проверять и перепроверять. В принципе, можно принять возражения, что алкогольная зависимость не является исключительно русской нац.идеей, что это вещь общечеловеческого ранга. Да. Я даже знаю еще одну нацию, тотально охваченную алкогольной аддикцией. Австралийские аборигены. Уходящий древний народец. Ну, может быть, еще индейцы в резервациях Америки. Тоже уходящие.

Так что же - каждому свое? А на фоне культивируемого пьянства - отдельным даже чужое?

Нет, внутренний положительный стержень все-таки должен иметься, иначе нас давно уже не было бы на карте жизни. Может быть, так: построить, посадить, родить, а потом уже - бухать и бухать.