Проза

Начало

Окончание

Это было странное чувство облегчения или, вернее, узнавания чего-то
виденного прежде, к чему всегда мечтал вернуться. Мои привыкшие
к темноте глаза уже фиксировали вдали неровные параллелепипеды
картофельных полей и приютившиеся между ними сарайчики, в которых
чувствовалось какое-то движение – тёплое и живое. Я осознал, что
всё ещё иду голышом и, устыдившись, начал натягивать на себя одежду,
которую подобрал на берегу.

– Холодно? – с насмешкой спросил Влад. – Или ты стесняешься коров?
Ради них я бы не стал стараться, – продолжал он. – Потому что
людей здесь всё равно нет. Ни одной живой души.

Я рассеянно застегнул последнюю пуговицу на брюках и оправил забившуюся
за пояс футболку.

– Всё равно мне здесь нравится, – выговорил я наконец, втягивая
немного пряный воздух, будто приправленный дымом от индийских
ароматических палочек.

– И это великолепно! – сказал Влад. – Подумай только, что всё
это теперь принадлежит тебе!

– Разве весь мир и так не принадлежит каждому из нас? – спросил я.

– Только после того, как мы освободим его от остальных претендентов,
– возразил он.

Влад пошёл вперёд, не разбирая особо дороги и бесцеремонно ступая
прямо по грядкам. Так как мы не надели обуви (наши ботинки, вероятно,
ещё валялись где-то на песке у водопада), рассыпчатая, немного
влажная почва приятно врезалась в голые ступни. Несмотря на все
физические и моральные усилия, которых потребовал от нас минувший
день, идти теперь было совсем нетрудно. В теле чувствовалась только
праздная, расслабленная усталость, как на пляже.

И всё же не верилось, что эти места совсем необитаемы. Возле одного
из деревянных сараев, мимо которых мы проходили, стояло медное
корыто – очевидно для сбора дождевой воды, а рядом – деревянная
лохань с овощными объедками, предназначавшимися, скорее всего,
для свиней или другого домашнего скота. Где-то рядом в подтверждение
моих мыслей даже раздалось приглушённое хрюканье. Прямо перед
нами торопливо пробежала какая-то запоздавшая на ночлег курица.
Влад кивнул мне и, нагнувшись, приоткрыл низкую дверь, сколоченную
из неплотно прилегающих друг к другу заплесневелых досок. Внутри
было темно и душно, с потолка свешивался кусок не то рыболовной,
не то баскетбольной сетки, у стены стояли предметы первой сельскохозяйственной
необходимости, вроде тряпки и граблей.

– Ты уверен, что нам сюда? – с опаской спросил я Влада.

Влад ничего не ответил и вместо этого, по-хозяйски присматриваясь
и ощупывая то, что не могло уловить зрение, обошёл сарай. Наконец
он вынул откуда-то моток нетолстой верёвки и кинул его мне.

– Это то, что нам надо. Пригодится. А теперь пошли!

Я автоматически снова развернулся к двери, через которую мы вошли,
но Влад остановил меня за руку и молча указал на противоположный
конец сарая. Там действительно оказалась другая дверь, которая
со скрипом отворилась, кажется, ещё до того, как мы успели к ней
прикоснуться.

С этой стороны вид на поля и стыкующееся с ними на горизонте мутно-серое
небо был ещё более сногсшибательным. Это был пейзаж, избавленный
от излишеств, очищенный от посторонних деталей, запахов и звуков.
Каждая мелочь имела здесь своё значение, любая случайность в расположении
объектов исключалась (хотя до математической правильности им было
далеко). Пересекать эту местность было и приятно, и тревожно одновременно.

– Ты сказал, что не знаешь, куда мы идём, – попытался я снова
заговорить с Владом. – Но что случилось вокруг – ты ведь должен
знать? Куда всё делось?

– Знаешь такое стихотворение: «Одеяло убежало, улетела простыня,
и подушка, как лягушка, ускакала от меня»? – он засмеялся. – Когда
реальности перестаёт нравиться, как с ней обращаются, она уходит.
Понял?

– Ты всё врёшь! – вскипел я. – Я всегда нормально обращался со
своим миром. Это ты его нарушил! Кто при беременной жене соблазняет
школьниц? Кто целыми днями торчит в барах или валяется в постели?
Кто лжёт на каждом шагу, а?

– Сейчас не время для разборок, – тихо остановил меня Влад. –
Мир бежит не от меня. Хотя бы потому, что я давно ему не принадлежу.
Он убегает от каждого из вас – в отдельности. А я просто даю тебе
возможность уйти в другую сторону...

– В другую сторону – это куда? – спросил я дрожащим не то от гнева,
не то от волнения голосом.

– Это ты должен будешь разведать сам.

– А ты?

– Последний отрезок пути каждый обязан пройти самостоятельно.
Вон там, – он показал на еле видневшуюся впереди линию железной
дороги, – мы расстанемся.

– Ты уедешь на поезде? – я всё ещё плохо контролировал своё раздражение.

– Поезда, которые здесь ходят, не берут пассажиров, – усмехнулся
он. – Мне бы хотелось немного другого. Маленький эксперимент,
или шутка, для которой мне, впрочем, потребуется твой литературный
талант.

– Мой литературный талант? – это звучало как насмешка.

– Вернее, писательское чутьё или, ещё точнее, авторский почерк,
– добавил он весело.

– Я давно ничего не пишу, – ответил я тихо.

– Писать и не надо, – успокоил меня Влад. – Надо действовать!
Забавно, что именно в отсутствие реальности можно отойти от теории
и начать наконец делать реальные вещи.

– Что ты имеешь в виду? – мне всё ещё чудился здесь какой-то подвох.

– Просто я хочу, чтобы ты помог мне воплотить на деле один из
эпизодов твоего рассказа.

– Какого именно?

– Ну, того, где мальчик попадает под поезд, – судя по выражению
его лица, он находил, что это очень весело.

– Это повесть, – поправил я. – Очень, кстати, жалею, что дал тебе
её почитать.

– Почему же? Мне очень понравилось. То есть произвело большое
впечатление. Иначе бы я не просил тебя сейчас помочь мне повторить
то же самое.

– Как это – повторить?

– Очень просто. Маленький плагиат, – он хитро сверкнул зрачками.
– Хотя ведь плагиат в соавторстве с самим автором уже не считается
плагиатом, не так ли? Потому я и прошу тебя привязать меня как
можно крепче к рельсам вот этой верёвкой, чтобы, когда подойдёт
поезд, мне точно никуда уже было не деться.

– Ты сошёл с ума? – спросил я с интересом,

– Это не вопрос ума, – ответил он. – Это вопрос свободы выбора
– выбора развлечений. Если жизни нет, то смерть превращается в
аттракцион. Ты согласен?

Я отвернулся и прибавил шаг. Странным образом я чувствовал, что
с приближением железнодорожной насыпи во мне нарастает какое-то
возбуждение, как будто я и сам уже лежал на рельсах в ожидании
поезда...

– Нет, – сказал я после затянувшейся паузы. – Я не собираюсь в
этом участвовать.

– Почему?

– Потому что это просто больная, жестокая фантазия.

– Твоя фантазия, – напомнил Влад.

– Ты вырываешь сцену из контекста. У меня она имела совершенно
конкретный смысл. Тем более, там никто никого не привязывал к
рельсам. Мальчик попал под поезд совершенно случайно. Это трагическая
сцена, понял? И социальная критика!

– Случайно? – задумчиво переспросил Влад. – Не думаю, что случайно
можно добиться такой точной расчленёнки, которую ты описал: руки
и ноги были отделены от тела почти полностью, а от лица остался
только рот. «Полуоткрытый рот», если ты позволишь мне процитировать...

– Прекрати! – почти закричал я на него. – Я не хочу это слушать!
Я никогда не перечитывал эту сцену, ясно?

– А я, напротив, перечитывал её много раз, – продолжал он безжалостно.
– И хочу теперь дать тебе шанс реализовать твой творческий потенциал
и повторить эту сцену в реальности.

– Этого не будет никогда, – я почувствовал, как моя рука всё ещё
сжимавшая прихваченную в сарае верёвку, покрывается липким потом.

– Послушай, – окликнул меня Влад. – Я должен объяснить тебе одну
вещь (если ты сам, конечно, ещё не догадался). Мы можем идти здесь
долго, хоть целый год, но как бы далеко мы ни зашли, мы не встретим
больше ни одного живого человека. Понял? Совсем никого. Целую
вечность. – Теперь ты понимаешь, что лучше покончить с этим как
можно скорее? И как можно интереснее.

Мы остановились в нескольких шагах от железнодорожной насыпи.

– Даже если это правда, – проговорил я, – и на свете больше не
осталось никого, кроме нас с тобой, разве это повод, чтобы уходить
насовсем? Почему мы не можем начать где-нибудь новую жизнь? Наверняка,
здесь можно как-нибудь прокормиться. Вдвоём это будет легче!

– Мне не нужна такая жизнь, – сказал Влад, доставая сигарету.
– Быть одной из последних особей вымирающего вида – такое нельзя
выдержать дольше пары часов. Но эти часы были прекрасны, ты не
находишь? – он закурил сигарету и протянул её мне. – Это последняя,
извини.

Я сделал несколько затяжек и снова передал её ему. Он глубоко
затянулся

– А что будет со мной? – неуверенно спросил я, ожидая своей очереди.

– Только то, что ты решишь сам, – ответил он.

– Я не сдамся так просто, – сказал я ему с упрёком. – Мне ещё
слишком много надо от жизни!

– Что, например? – поинтересовался он.

– Ну хотя бы написать всё, что не успел. То есть я ещё практически
ничего не успел из того, что действительно стоило бы записать...

– Подумай, кто будет всё это читать! – засмеялся Влад. – Впрочем,
как хочешь. А сейчас нам пора за дело, – он без сожаления отбросил
недокуренную сигарету и, взобравшись вверх по насыпи, приложил
ухо к рельсам. – Пока не слышно. Но скоро будет. Надо торопиться!

– Ты хоть представляешь себе, как это больно? – спросил я.

– Ты ведь тоже не представляешь, – заметил он, забирая у меня
из рук моток верёвки. – Твоя беда в том, что ты пишешь о том,
чего не знаешь. Учти на будущее! – он снова засмеялся и, вынув
из кармана складной ножик, отрезал им от верёвки два одинаковых
куска. – Если всё делать правильно, то этого должно хватить. Я
ведь хочу оставить немного и для тебя. На всякий случай. На такую
прекрасную смерть, конечно, уже не хватит. Но, думаю, некоторую
пользу из этого ещё можно будет извлечь.

Он отбросил оставшийся моток в сторону и внимательно осмотрел
рельсы. Между ними и каменной насыпью оставался зазор в несколько
сантиметров. Влад легко продел в него верёвку и лёг на шпалы так,
что его затылок упёрся в одну из рельс. Руки он вытянул наверх
и слегка раскинул в стороны.

– Ну что, справишься? – спросил он, покосившись на вьющуюся змейкой
по насыпи верёвку. – Только вяжи крепче. Я не хочу, чтобы у меня
был соблазн сбежать.

Я наклонился над ним и с любопытством заглянул ему в глаза.

– Не тяни, – сказал он нетерпеливо. – Поезд может показаться в
любую минуту.

Его целеустремлённость заразила меня, и я, заботливо обмотав верёвку
вокруг его рук, начал аккуратно привязывать их к отполированной
колёсами составов прохладной стали.

– Можешь затянуть ещё потуже, – разрешил он.

Но я работал как можно осторожнее: мне не хотелось причинять ему
лишней боли. Обмотав верёвку несколько раз вокруг рельсы, я пропустил
её ещё раз для надёжности через отверстия в скобах, которыми крепились
шпалы и завязал с каждой стороны узлом на торчавших шляпках проржавевших
железных штырей. С ногами я постарался не меньше, даже для надёжности
провозился над ними чуть дольше. Освободиться самостоятельно из
этих пут было почти нереально.

Когда последний узел был затянут, я прилёг рядом с ним на рельсы
и почувствовал всем телом неуловимую вибрацию.

– Теперь иди, – сказал Влад. – Он скоро будет здесь.

Я развернулся к нему и попытался снова поймать его взгляд, который
теперь как будто уходил от контакта и игнорировал все внешние
раздражители.

– А может, не надо, – горячо проговорил я, наклоняясь к самому
его лицу. – Может, всё-таки уйдём вместе и что-нибудь придумаем?
Вдвоём не так страшно.

Влад улыбнулся одними губами (его глаза уже совсем ничего не выражали
и казались почти прозрачными).

– Мы ещё встретимся. Наверняка. Но уже не здесь. А теперь иди
скорее. Я не хочу, чтобы ты это видел.

Дрожь в рельсах всё нарастала, хотя я не был уверен, что могу
отличить её от своего собственного озноба. Я вскочил на ноги и
в последний раз взглянул на него в упор сверху вниз. Даже сейчас,
распятый на рельсах, он излучал какую-то власть.

– Ты будешь жалеть меня, как того мальчика из повести? – поинтересовался
он насмешливо.

– Ты этого хочешь? – спросил я.

– Не исключено, – сухо проговорил он.

– Так знай, – неожиданно даже для самого себя я слегка пнул его
голову ногой, – я никогда не жалел его. В этой сцене не было ни
трагики, ни социальной критики. Я просто хотел его убить. Вот
и всё.

Я перешагнул через рельсы и быстро пошёл прочь. Горизонт заволокло
мутной тучей, которая дёргалась и расползалась у меня перед глазами
от слёз. Больше всего я боялся услышать крик о помощи, поэтому
шёл как можно быстрее и мысленно заполнял слух каким-то навязчивым
гитарным рифом, который очень кстати всплыл из моего подсознания.
Постепенно он сливался со стуком колёс приближающегося поезда.
Я не оборачивался, но чувствовал его продвижение почти физически,
будто он вместе с мурашками поднимался у меня прямо по спине.
Пронзительный стон ударил мне в уши. Только через секунду я осознал,
что это паровозный гудок и в ужасе замер на месте. Обернувшись
назад, я увидел цепочку пересекающих поле безликих товарных вагонов.
Сами рельсы было уже не разглядеть. Я догадывался, что всё кончено.

Торопиться теперь было некуда. Бежать от чего-либо не имело смысла.
Напротив, следовало быть предельно осторожным и обдумывать каждое
движение. Не только для того, чтобы чем-то занять потенциально
бесконечное время, с которым я оставался теперь один на один,
но и чтобы исключить в дальнейшем все случайности и повысить свои
шансы на выживание.

Кусок верёвки, доставшийся мне от Влада, я до сих пор сжимал в
руке. Простая вещь, которая, однако, за неимением лучшего, способна
подарить уверенность в завтрашнем дне какому-нибудь одинокому
ковбою или привыкшему к ежедневным схваткам с природой Тарзану.

«Нет, меня так просто не возьмёшь, – думал я со злостью. – Я ещё
поборюсь за себя и за своё будущее. Даже если мне придётся объявить
войну всему миру».

Медленно, как будто нехотя, начало светать. Поле вокруг приобретало
более ласковые очертания, словно надеясь примирить меня с мысль,
что, кроме него, у меня на данный момент ничего не осталось. Но
я упрямо шёл дальше, пытаясь нащупать взглядом какие-нибудь ориентиры.

Утреннее солнце уже достигло своей максимальной интенсивности,
когда я заметил в некотором отдалении одноэтажный крестьянский
домик из оранжевого камня. По силуэту было видно, что его строили
основательно, по-хозяйски, но со временем он пришёл в упадок,
о чём свидетельствовала наполовину осевшая крыша и тёмные подтёки
на стенах. Подойдя ближе, я понял, что состояние дома ещё намного
хуже, чем мне показалось вначале: стены в некоторых местах были
раздроблены почти до внутренностей, дверной и оконный проёмы зияли
пустотой. Судя по всему, дом пережил пожар и был теперь непригоден
для жилья. Однако ещё снаружи я заметил болтающийся на потолке
абажур и приставленный к стене остов железной кровати. Впрочем,
планировка комнат практически полностью потерялась. Внутренние
стены, видимо, более слабые, чем наружные, превратились в горки
обугленных камней. Всё нутро дома было теперь как на ладони.

Я перешагнул то, что раньше называлось порогом, и осторожно, чтобы
не поранить босые ноги, обошёл дом по периметру. Несмотря на тотальность
разрушения, помещение всё ещё сохраняло в себе следы человеческого
пребывания. Они воспринимались даже острее, чем в обжитых квартирах:
как будто бытовые предметы, уцелевшие после пожара, давали какое-то
особенно чёткое свидетельство о несуществующей уже реальности.

Я подошёл к столу, стоявшему прямо у бывшего окна. Ещё сейчас,
сидя за ним, можно было наслаждаться прекрасным видом. На столе,
к моему удивлению, лежала нетронутая огнём общая тетрадка и авторучка.
Моё сердце забилось сильнее. Я схватил тетрадку со стола и, изнемогая
от надежды и ожидания, пролистал её от начала до конца. Но она
была абсолютно пуста. Я снова опустил её на стол и взглянул в
пустой оконный проём, за которым до самого горизонта тянулось
ровное поле. Мне предстоял ещё долгий, очень долгий путь.

Я осмотрел верёвку, натянул её в руке, проверил на прочность.
Затем взял один из стульев, который показался мне наиболее выносливым,
и приставил его к свисающему с потолка абажуру. Встав на стул
и осторожно сняв проржавевший абажур, я привязал к освободившемуся
крючку верёвку и сделал на конце петлю. Убедившись, что верёвка
легко скользит и петля мне в пору, я накинул её на шею и рывком
оттолкнул ногами стул. Сознание неизбежности конца пришло раньше
всего остального.

«Этого не может быть, – подумал я. – Разве может человек так просто
умереть? Я буду бороться!»

И когда мои мысли уже затягивало в бесцветный туннель небытия,
я всё ещё надеялся выкарабкаться оттуда или хотя бы не потерять
контроль до тех пор, пока не доберусь до той грани, где жизнь
превращается в свою противоположность. Я знал, что у меня это
получится, что главное – не расслабляться до определённого момента,
не провалиться безвольно в чёрную дыру и тогда у тебя будет шанс
начать всё сначала. И действительно, скоро стало легче. Я понял,
что кризис позади и что если я и позволил себе забыться и выпасть
из окружающей действительности, то всего лишь на какие-нибудь
секунды. Зато теперь я снова твёрдо стоял на полу и даже не ощущал
никакой боли в области шеи. Петля тоскливо болталась надо мной,
как сдувшийся шарик. Я сделал несколько шагов. Теперь мне уже
не надо было обходить осколки: они не оставляли на моих ступнях
никаких следов. Времени было достаточно, но всё же мне не хотелось
тратить его впустую. Я сел за стол, раскрыл тетрадку и проверил,
достаточно ли чернил в ручке. За моей спиной что-то зашуршало.
Я обернулся. В дверном проёме стоял Влад, улыбаясь своим немного
хищным оскалом. Я знал, что он не будет мне мешать, поэтому снова
наклонился над тетрадкой и начал писать...