Литературная критика

Интонация и интуиция

Евгений Попов отвечает на вопросы Дмитрия Бавильского (Часть 2)

Некоторое время назад я решил расспросить Евгения Попова, одного из лучших наших рассказчиков о том, что происходит сегодня с жанром рассказа. Попов, издавший несколько сборников замечательных рассказов, как никто другой имеет право «ответствовать за жанр».

Однако в творчестве Попова все так взаимосвязано, что начав разговор о рассказах мы невольно перешли и на его романы, сложности и отличия работы над большой формой. Тем не менее, так или иначе, но разговор наш все время шел вокруг да около творческого процесса, куда великодушный Попов разрешил заглянуть читателям «Топоса».

Часть первая

Часть Вторая. Романы

– А какая, в смысле творческого предчувствия, разница между
рассказом и романом? Как, отчего Вы понимаете, что на этот раз
рассказом не обойдёшься?

– Роман невозможно писать без плана и предварительных разработок.
Роман на интуиции не вытянешь, потому что в романе много
картинок и, если угодно, рассказов. Сел писать рассказ, так пиши
рассказ. Но если тебя озарило, и тебе вдруг помнИлся роман –
откладывай в сторону рассказ и начинай придумывать роман. И
будь готов к тому, что дело это долгое, нудное, с
сомнительными конечным результатом.

– То есть, роман придумывается, а рассказ изливается как есть?

– Да, если судить совсем схематично. Я уже излагал, что и рассказ
кто-то пишет по клеточкам, но чаще всего – это действительно
излияния случайного вагонного спутника, пытающегося (в лучшем
случае) рассказать человеку, которого он скорей всего
никогда больше не встретит, все САМОЕ ГЛАВНОЕ, порою тайное и
интимное.

Роман ВСЕГДА придумывается, даже если выглядит бурным потоком сознания.

– А что вы считаете для себя более естественным и органичным –писание
рассказов или нахождение внутри бОльших прозаических
периодов?

– Писание рассказов. Рассказов у меня на несколько порядков больше,
чем романов. Да и романы эти при желании и некотором усилии
зачастую членятся на отдельные рассказы, как сборная мебель.

– А чем цикл рассказов с повторяющимися лейтмотивами и общими
героями принципиально отличается от романа (если на Ваш взгляд
отличается)?

– Принципиально отличается тем, что у романа должен быть общий
механизм. А сборник рассказов – это коллекция автономных
механизмов, каждый из которых работает сам по себе. Производя в
лучшем случае (даже если мотивы и общие герои повторяются)
коллективное, а не единое действие. «Сандро из Чегема» – это
великий эпос, а не роман. А вот «Между собакой и волком» –
роман.

И если автор все-таки намерен создать роман из рассказов (может быть
и такой вариант романа) он должен обеспечить эти рассказы
мощными, конгениальными рассказам связками.

Сейчас многие называют сборники рассказов романами, чтобы втереть
очки издателям, которых мало интересуют сборники рассказов, и
выдвинуться на какую-нибудь премию, которые тоже в
большинстве своем интересуются романами. Да еще магический слух,
идущий от издателей: сборники рассказов не продаются!

– Мне нравится как свои циклы делает осязаемо едиными Людмила
Улицкая. Сквозные герои, четкость причинно-следственных связей,
когда каждый последующий текст оказывается новой ступенькой,
новым витком развития метасюжета. Однако же, главным здесь
(роман или цикл рассказов) мне видится то преобразование,
которое текст способен сотворить над своим автором. Серьёзные
внутренние изменения возможны лишь при написании большого,
протяжённого (не дробного) текста. Или я не прав?

– Я не являюсь таким уж большим знатоком новых текстов Людмилы
Улицкой, поэтому мне придется принять Ваши слова на веру и
порадоваться вместе с Вами четкости связей, легкому преодолению
ступенек и плетению витков. Не знаю, сотворил ли текст
преобразование Людмилы Улицкой, это Вы спросите у нее. А что
касается меня, то я каким был, таким и остался, как романтический
персонаж фильма «Кубанские казаки». Упаси меня Боже от
«серьезных внутренних изменений»!

– Подождите, а разве вы пишите не для того, чтобы (в том числе и)
измениться – что-то понять, сформулировать?

– Разумеется, не для этого. Я пишу, потому что мне нравится писать.
Потому что я ничего другого делать не умею и не хочу. Если
мне надо что-то сформулировать, я в церковь пойду.

– А нравиться просто так или для чего-то? Должна же быть ещё
какая-то цель, помимо убийства времени?

– «Нравится» – это не убийство времени, а радость от того, что
нравится РАБОТАТЬ.

Нравится именно работа по написанию текстов. Я времени не убийца, к
тому же его всегда очень мало. В слове «нравится» у Вас,
надеюсь, опечатка. Потому что «нравитЬся для чего-то» – слишком
много чести этому «чему-то» или даже кому-то.

– Опечатка вызванная удивлением – насколько разными бывают у людей
мотивации. У меня же всё совсем не так. Вот и думаешь, что
все на тебя похожи, а оказывается, что всё иначе. Возвращаясь
к романам и рассказам. У Кортасара есть известное выражение
о том, что рассказ выигрывает нокдауном там, где роман
выигрывает по очкам. Как Вы думаете, что в данном случае является
нокдауном – неожиданный поворот сюжета, интонация, веер
ассоциаций или что-то ещё?

– Это сравнение Кортасара наверняка взято из какого-нибудь интервью,
которые созданы для того, чтобы дурачить публику и
направлять ее в книжный магазин за приобретением томика автора
такого блестящего афоризма, доступного убогим. Надо же, как НАШ
писатель-то сказанул! «Нокдаун», говорит! Ох уж эти писатели!
Да и о рассказе и романе не хотелось бы рассуждать в
терминах мордобития. Прямо не ожидал этого от тонного Кортасара,
все ж не грубый Хемингуэй! Веер ассоциаций, интонация,
сюжетный поворот – это все ремесло, а не мастерство. И это равно
можно отнести и к рассказу, и к роману. Рассказ должен
обладать ЭМАНАЦИЕЙ, но мне трудно сразу объяснить, что это такое.
За Вас же я очень рад, что Вы с моей невольной помощью
обнаружили, что люди не похожи друг на друга. С чего, кстати, они
должны быть похожи, а в особенности на Вас?

– А это один из самых фундаментальных вопросов различия людей – одни
думают, что все люди одинаковые, другие, что человек
человеку – марсианин, вполне себе поле для онтологического
размежевания…

И всё-таки, если не с наскока, если не «сразу», можно как-то разъять
«эманацию» на составляющие? Хотя бы в первом приближении?

– Эманация – это силовое поле текста, воздействующее на читателя. От
одних стихов дрожь берет и холодок бежит за ворот, от
других, даже самых искусных, хочется спать, напившись чаю с
булкой. Эманация напрямую связана с «тайной пружиной» рассказа,
но это не одно и то же. Эманация выше рангом, чем «пружина».
Тексты без эманации – несущественны.

– А как её, эманации, добиться? В какой транс себя ввести нужно? Или
необходимо что-то иное? И как вы считаете, силового поля
текста «легче» добиться в коротком или протяжённом тексте?

– Добиться эманации доступными материальными средствами вроде
опускания ног в теплый таз, поедания гнилых яблок или мухоморов
невозможно. Эманация дана свыше, а что там наверху я не знаю.
Это всё тоже подводная часть айсберга сочинительства.

Силового поля легче добиться по законам физики в коротком тексте.
Бьешь в одну точку.

(Окончание следует)