Онтологические прогулки

(Продолжение)

2. Вульгарный неоленинизм

Конструктивно-концептуальной особенностью философской системы воинствующего материализма В.И.Ульянова-Ленина является грозное и непримиримое отчленение материализма от идеализма; антагонистичность этого отношения создаёт воинствующий характер философии ленинизма во всех её ипостасях; в ленинизме «идеализм» не ярлык, а приговор. Наиболее рьяные апологеты ленинизма признают это качество главным диагностическим критерием ленинизма, дескать, воплощающего дух революционной эпохи, эпохи классовых битв. В чисто философской плоскости антагонистичность системы была показана Лениным как решение основного вопроса философии. В марксизме, где впервые был поставлен основной вопрос философии, тем самым формулировалась проблема, решение которой определяла когнитивную ёмкость любой философской системы, как сконденсированного объёма ноуменальных знаний; Ф.Энгельс провозгласил: «Великий основной вопрос всей, в особенности новейшей философии есть вопрос об отношении мышления к бытию, духа к природе…» (1955, т.21, с.282). В марксизме основной вопрос был решён как «тождество» законов мышления и бытия, в ленинизме – как «разграничение» материалистического и идеального.

Даже при поверхностном целокупном обзоре российского философского творчества после В.И.Ульянова-Ленина не трудно заметить некоторую странную общую особенность: все ноуменальные новации так или иначе сводятся к ограничению ленинского антагонизма или переводу в ненаглядную форму откровенной ленинской непримиримости, не декларируя открыто цель этой операции, но, не скрывая полного почтения к словам вождя. Самым простым, примитивно-вульгарным вариантом при этом выступает способ категорического отрицания первопричины – основного вопроса философии. Полно и наиболее выразительно положения вульгарного неоленинизма обнародовал В.Л.Мерцалов: «Драма философии – это драма иллюзий ложного знания, скрывающего пробелы истинного невежества. И самым выразительным символом этой драмы служит ее «основной вопрос». Это действительно «великий вопрос», но лишь в том смысле, что он символизирует собой великое затмение философского сознания. Он – наваждение и проклятие философии. Своего рода «черная дыра», в которой без следа и пользы пропала гигантская масса таланта, сил и умственного труда многих поколений философов. Хотя сама философия почитает его краеугольным камнем своих построений, на самом деле он является камнем преткновения, на столетия загородившим ей путь к прогрессу и истине. Химии, чтобы прийти на смену алхимии, потребовалось осознать абсурдность поисков «философского камня» и отказаться от них. Философии, чтобы вернуть себе венец науки, необходимо совершить такой же подвиг – необходимо перешагнуть через свой «основной вопрос», а вернее, понять, что он существует лишь в воображении, что в действительности его нет и поэтому научного интереса он не представляет; что единственный способ окончательно «решить» его заключается только в том, чтобы перестать его «решать»; что единственный ответ, который он заслуживает, сводится к тому, что он не заслуживает никакого ответа».

Столь же понятным образом Мерцалов изложил основное следствие этой сентенции: «…идеальное – материально. Материально без каких-либо оговорок и в том же самом смысле, в каком материально и всякое иное свойство материи». В соответствии с чем из системы Ленина исчезает противостояние материального и идеального и в его философии пропадает смысл «воинствующего» материализма, за что Ульянов-Ленин неоднократно критиковал своих оппонентов за отступничество и для борьбы с которым в ленинизме был создан «принцип партийности». Сделав идеальное элементом материального (реального), то есть отвергнув основной вопрос философии, Мерцалов возвысил статус материализма до ранга всеобщего гегемона и демиурга, и тем самым подтвердил ленинскую, коленопреклонённую перед материализмом, позу. Новшество тут заключено в том, что из такого крайнего материализма выводится мания социологизма, в свете которой не социальный мир видится продуктом человеческой практики, а сам человек происходит из социального мира, как первичного. Мерцалов договаривается до того, что «ребёнок становится субъектом социальных отношений, социальным существом», а орудия труда, как самый главный инструментарий социального бытия, показывается единственным средством происхождения человеческого сознания.

Отвержение основного вопроса философии означает, по сути дела, отказ от древнейшей философской традиции, ибо диахронический характер философского мышления давал о себе знать ещё в милетской культуре древней Греции. Всякая более или менее значимая философская система любого автора составляется из двух подсистем: материализм и идеализм, реализм и спиритуализм, аналитика и диалектика, эмпиризм и критическая философия; великий Фридрих Шеллинг заявил: «Идеализм – душа философии, реализм – её тело; лишь вместе они составляют живое целое. Реализм не может дать философии её принцип, но он должен быть основой и средством, тем, в чём идеализм осуществляется, претворяется в плоть и кровь» (1998,с.964). Сформулировав основной вопрос философии, марксизм упорядочил философскую сферу и придал процессу познания вид строгого определённо обусловленного мышления, избавляя последнее от произвольных, несущественных экскурсий разума. Но как раз этого не понимают в вульгарном неоленинизме, и Мерцалов, отвергая системообразующий элемент в мышлении, лишь подтверждает то в философии, от чего хочет избавиться. Он вещает: «…мы под «философией» подразумеваем тот особый род литературы, который характеризуется претензией на «преодоление косных границ рационального, детерминистского познания» (чем и отличается от всей остальной научной литературы); ту форму мышления, в которой исследование действительности подменяется искусством глубокомысленного погружения в несуществующие проблемы; тот способ многозначительного усложнения реальности, когда, скажем, простая чашка рисуется объектом едва ли не мистического наваждения».

Подобная позиция давным-давно была отвергнута в мудролюбии, и после разительных слов Ф.Энгельса она ожила только в вульгарном неоленинизме: «…те, кто больше всех ругают философию, являются рабами как раз наихудших вульгаризованных остатков наихудших философских учений. Какую бы позу не принимали естествоиспытатели, над ними властвует философия. Вопрос лишь в том, желают ли они, чтобы над ними властвовала какая-нибудь скверная модная философия, или же они желают руководствоваться такой формой теоретического мышления, которая основывается на знакомстве с историей мышления и с её достижениями» (1955,с.165). Именно достижения философской мысли не нашли своего места в ленинской философии и в последующих её разновидностях, а прогресс ноуменального познания проследовал по линии основного вопроса философии. Русского философа-материалиста Г.В.Плеханова аналитики-ленинцы числят только талантливым популяризатором марксизма, но на деле Плеханов был отнюдь не пассивным распространителем, а активным творцом: марксистское решение основного вопроса философии – тождество материи и духа – он развил в «единство». «Материалисты утверждают не тождество субъекта и объекта, а их единство» (1958, т.111, с.634), – утверждает Плеханов и указывает на человека, как на натуральное решение основного вопроса философии, воочию единство. Плеханов первый заявил о роли личности в истории, сделав, таким образом, человека главной фигурой философии. В ленинской системе воинствующего материализма человек в таком качестве отсутствует полностью, будучи пассивным носителем мысли и исполнителем коллективной воли социального (экономического) демиурга. В ореоле человека, как решения основного вопроса философии, она (философия) делается единой, и нелепо говорить о материалистической или идеалистической философиях как таковых, – они суть не более, чем методологические модификации одного философского ведомства, а мыслить между ними противостояние попросту niaiserie (вздор). Так что для Ульянова-Ленина Г.В.Плеханов не только политический, но и философский враг.

Вульгаризация философского знания, – и это основная примета ноуменального климата в Стране Советов, – суть отнюдь не персональный эффект отдельных мыслителей, а выступает продуктом общегосударственного акта – социализации знаний. Знания, как объект духовной природы, в ленинской системе только тогда принадлежат к рангу высших ценностей, когда их источником служит коллегиальная деятельность, и когда, – второе непременное условие, – они выдерживают идеологический контроль. В условиях социализации знания как таковые становятся средством для получения должностных званий, а само знание обращается в административную силу. Высшее значение социализации знания заключено в регламентации и коллективизации процесса получения знаний, в результате чего оценочное мерило истинности знания, являющегося исключительно личностным произведением, принадлежит административно-коллегиальному органу, а удостоверение знания, присуждение степеней, позволение к публикации предоставлено коллективному мнению, – пресловутым учёным советам во главе с достопамятным ВАКом (Высшая Аттестационная Комиссия). Речь идёт об укоренённой в государстве процедуре получения знания и аппарате приобретения научных званий, на которых зиждется атмосфера ноуменального творчества в обществе и соответствующего уровня мысли, а также дело воспитания научных кадров. Такими условиями определяется удельный вес истинности в вульгарном неоленинизме и правомерность их наличия.

Конкретно механизм социализации знания выражается в классификации знания на низший, зрелый и высший типы и соответствующей соподчинённой иерархии научных званий: кандидат наук, доктор наук, член-корресподент, академик. Данная операционалистика сама по себе есть не более, чем quid pro quo (недоразумение), ибо знание есть знание только тогда, когда едино, неповторимо и вечно. Действующий ныне механизм социализации знания представляет собой плодотворную почву для соискателей не знаний, а званий, обеспечивающих карьеру, славу и благополучие, серых посредственностей и филистёров в сфере мысли. Для талантливых же натур, истинных творцов и подлинных созидателей, вменено в обязанность защищать свою диссертацию, и эта защита нередко оборачивается жуткой жизненной трагедией автора. Н.Паньков красочно описал сцену защиты диссертации одним из выдающихся советских филологов М.М.Бахтиным, о гении которого речь будет идти в дальнейшем: «С одной стороны, фактически на защите решается участь Бахтина. Больше пятнадцати лет огромного труда, неудачи, уступки, но плод компромиссов – всего только право отчаянно штурмовать академическую Бастилию. Победа, прорыв означают выход из полулегального положения, в перспективе хоть какие-то публикации и возможность продолжать свои разыскания. А обстоятельства сугубо враждебны: как раз вскоре после сдачи документов для защиты в ИМЛИ – знаменитый доклад Жданова, знаменитое постановление ЦК о журналах «Звезда» и «Ленинград»... Шансов почти нет, но Бахтин не уклоняется от битвы и сражается, как лев. Присутствовавший на защите Б.И. Пуришев рассказывал, что Бахтин в кульминационные моменты кричал своим противникам: «Обскуранты! Обскуранты!» – и гневно стучал костылями об пол (мне это любезно сообщила Ю.М. Каган)…. А с другой стороны – возникает неуловимый привкус комедии. Нет, не веселой и легкой, но идейной, витийственной, с резонером и сатирическим колоритом «стаффажа» (вроде «Мизантропа» или «Горя от ума»). Четыре месяца назад этот же самый Ученый совет единогласно постановил присудить степень доктора филологических наук «без защиты диссертации» А.М. Еголину, работнику Отдела культуры ЦК, человеку «абсолютно безликому», не обладающему особыми заслугами перед наукой. И вот сейчас они буквально ДЕМОНСТРИРУЮТ безрассудную принципиальность, хотя в то же время – и душевную широту: концепцию диссертанта в корне опровергают, но его самого склонны и похвалить. Причем с работой, естественно, никто по какому-то недоразумению не познакомился. Случай скользкий, они и начеку: пробьется Бахтин – хорошо (они ведь его, в общем-то, поддержали), не пробьется – так ведь они же проявили бдительность... Прочитав же работу, надо было сразу определяться. Это нелегко – риск!» (диссертация М.М.Бахтина называлась «Франсуа Рабле в истории реализма»).

М.М.Бахтину удалось защитить диссертацию, но другому русскому гению, смелому реформатору современного естествознания, Н.Е.Мартьянову было отказано в самой низшей научной степени. В своих воспоминаниях Мартьянов говорит об отзыве эксперта ВАКа на его диссертационную работу: «Вот что он написал: «Работа в высшей степени интересная и в такой же степени спорная. Автор рассматривает злободневный вопрос – о происхождении подводных долин, привлекает к рассуждению самые разнообразные материалы, демонстрируя отличное знакомство с литературой, чётко формулирует выводы. Импонирует полная самостоятельность мышления автора, оригинальность его построений редкий и красивый язык, логичность текста». Казалось бы, что ещё требовать от кандидата наук? Не правда, ли? Так вот, всего этого мало! А что же нужно? Далее следует 6(!) страниц машинописного текста замечаний редакторского характера и выводы: «Работа Н.Е.Мартьянова, несмотря на ряд несомненных достоинств, вряд ли может быть принята в качестве диссертации. Она может вызвать столь много критических замечаний, что это может отразиться на результатах голосования». Мартьянов, однако, не отчаивается, ибо ему понятен мыслительный тонус общества, воспитанного на идеологии воинствующего материализма, и в письме он разъясняет своему адресату: «Поймите, дорогой, что в наше время ни Эйнштейн, ни де Бройль не смогли бы опубликовать своих идей. У нас идёт в печать только тривиальность и то, когда её автор имеет связи, попросту «блат». Один из умнейших людей земли Русской Александр Герцен, сто лет назад, писал: «Исследование, которое преследует какую-нибудь цель, кроме познания – не наука!» Но заметьте, а диссертации? А публикации «для счёта», для проникновения на Олимп науки? Что это?! А ведь именно эти цели преследуют все эти «доктора», «членкоры», «академики» и прочая сволочь. Всё это не имеет никакого отношения к науке, но именно эти люди решают вопрос о публикации» (2006).

Ленинское учение о воинствующем материализме, то есть материализме, воюющем с идеализмом, однако, лишено столь наглядной примитивности, ибо в противном случае оно не смогло бы быть философским обоснованием государственной диктатуры. Материализму придан статус воинствующего в силу того, что он является воителем против инакомыслия, а не просто идеализма; против внешнего инакомыслия советское государство задействует военную силу, против внутреннего инакомыслия – силу государственных репрессий. Парадокс здесь заключается в том, что ленинская философия материализма, как и положено, ставит во главу угла коллектив, а человек-одиночка выпадает из её поля зрения, но при репрессиях, при борьбе с инакомыслием, карательная мера присуждается каждому индивиду в отдельности. Одна из жертв советских репрессий В.Буковский писал в предисловии к книге В.Корчного «Антишахматы»: «…Человек, пытающийся отстоять свою независимость в любой сфере, в любом вопросе, – неминуемо объявляется врагом всего государства. Вся мощь Советского Союза, весь его аппарат немедленно мобилизуется на борьбу с таким отчаянным смельчаком. И с самого начала ему предстоит неравная борьба одиночки с системой. Любые средства будут оправданы, лишь бы задавить сопротивляющегося». Таким своеобразным способом сказывается эффект принципа идеологической первичности, а по-другому сказать, монополизация идеологии. Последняя, сохраняя насильственную суть, при этом не остаётся постоянной в своих формах: принцип идеологической первичности перерастает в принцип партийности, а затем – в учение об общественных формах сознания. Общественное сознание есть коллективная активизация в области духа, где ленинское решение основного вопроса философии посредством «разграничения» материи и духа дано в виде максимальной сглаженности острых противоположностей, – самое внушительное достижение системы воинствующего материализма в послеленинский период.

Вульгарный способ притупления ленинской остроты важнейшего отношения сущего (дух – материя, мысль – тело) при помощи «закрытия» основного вопроса философии явно не состоялся. Общественная инстанция, данная в форме общественного сознания, является более изощрённым средством прикрыть ленинскую обнажённость вражды материализма и идеализма, но при этом сохраняя монополизацию идеологии. Сущность неоленинизма заключается в том, чтобы при всех данных формах ленинского воззрения, – унаследованных, преобразованных или нововведенных, – непременно царила монополизированная идеология, стремящаяся к коллективной природе общественного сознания. А.К.Астафьев указывает: «С возникновением человека разумного (то есть современного типа) на первое место выходит освоение им созданной общественной среды. Биологические особенности человека органически вписались в его общественную деятельность и ни в коей мере не могут быть ей противопоставлены. Человек является социально-духовным существом и его биологические качества сами оказались предпосылкой и результатом его общественного развития. Таким образом, ведущую роль в процессе формирования Homo Sapiens стали играть социогенные адаптации (приспособления)». Здесь неоленинские рассуждения получают мощную поддержку в лице вульгарного дарвинизма, исповедующего борьбу за существование и учения о приспособлении (адаптагенез) в его грубом прямолинейном виде (социум – человек).

Растворив идеальное в материальном, то есть если не убрав, то завуалировав их несовместимость по-ленински, мыслители-ленинцы оказались перед апорией субъекта, с которым связано идеальное, и всем тем комплексом признаков, благодаря которым совершенно очевидно и естественно субъективное идеальное отличается от материальной объективности. В результате явилась мысль о наличии двух типов сознания: субъективного сознания и объективного сознания. Тот же А.К.Астафьев провозглашает: «Сложность сознания выражается в том, что оно предстает как единство субъективного и объективного разума. Ясно, что субъективный разум представляется как то «ментальное пространство», в котором «живут» идеи, социальные стереотипы, образцы поведения, идеалы и мысли каждого человека. Обычно полагают, что объективность – это то, что находится за пределами субъекта, то есть объективно-реально, оказывается внешним, связано с материей как совокупностью атрибутов (форм существования и основ ее бытия). Принято думать, что субъективное всегда противостоит объективному и поэтому разум изначально субъективен, противоположные же мнения якобы приводят к кризису философского мышления. Однако, в конечном счете, оказывается, что и сам разум столь же объективен, как и материя, ибо выступает в качестве «объективного разума». Более того, объективный разум не только вполне возможен, но и является действительным и в то же время может быть рационально истолкован. Объективный дух предстает здесь в качестве основы социальности, создавая на базе морали, права и нравственности государство, которое Гегель характеризует как «шествие Бога по земле». И продолжает: «Отметим, что объективный разум выступает в качестве результата духовной деятельности людей, которая стимулирует их материальное производство и фактически определяет проекты трудовой активности и их осуществление. Объективный разум опирается на созданные умственной деятельностью людей формы их поведения, духовные и материальные ценности, существенно отличающиеся от природных феномены культуры… Можно думать, что объективный разум связан со спецификой его функционирования в обществе, с тем, насколько признаются людьми его установки, требования и нормы, соответствуют ли они интересам личности и социума. Иными словами, в сфере объективного разума не только происходит обмен информацией, но и формируются идеалы, нормы и ценности, относящиеся и к каждому человеку, и к обществу в целом» (2000, с.с.6,7,8).

Требуется заметить, что употребляемые в приведенной импликации словоформы «идеалы и мысли каждого человека», «интересы личности» не имеют своего подлинного значения, ибо они поданы в контексте разума, который «столь же объективен, как и материя». Природу этого, в буквальном смысле homunculus’а, раскрыл Э.В.Ильенков, внесший значительный вклад в советскую философию послеленинского периода. Свои представления об идеальном Э.В.Ильенков раскрыл в следующем силлогизме: «Ясно, что идеальное, т.е. активная общественно-человеческая форма деятельности, непосредственно воплощено, или, как теперь любят говорить, «закодировано», в виде нервно-мозговых структур коры мозга, т.е. вполне материально. Но материальное бытие идеального не есть само идеальное, а только форма его выражения в органическом теле индивида. Идеальное само по себе – это общественно-определенная форма жизнедеятельности человека, соответствующая форме ее предмета и продукта. Пытаться объяснять идеальное из анатомо-физиологических свойств тела мозга – такая же нелепая затея, как и попытка объяснять денежную форму продукта труда из физико-химических особенностей золота. Материализм в данном случае заключается вовсе не в том, чтобы отождествить идеальное с теми материальными процессами, которые происходят в голове. Материализм здесь выражается и том, чтобы понять, что идеальное как общественно-определенная форма деятельности человека, создающей предмет той или иной формы, рождается и существует не в голове, а с помощью головы в реальной предметной деятельности человека как действительного агента общественного производства».

Итак, основное здесь заключается в утверждении идеального через материальное, и потому суть идеального раскрывается в общественном сознании – в «социально значимых формах культуры». Ильенков, в сущности, оккупировал всю зону идеального в ленинской философии, то есть попросту вошёл в наименее почтенную сферу системы воинствующего материализма. Но Ильенков не переступил пределы дозволенного в ленинской идеологии и авторитет материализма (в любом виде: коллективном, народном, общественном) у Ильенкова непоколебим. Можно даже сказать, что Ильенков числит за собой патенты немалого количества изобретений, где идеальное доказывает, показывает, указывает на совершенство и богатство превосходящего материализма. Нигде у Ильенкова понятие идеального не коснулось, хотя бы по касательной, индивидуальной личности человека.

А.К.Астафьев пишет: «Ильенков трактует идеальное как мир понятий и представлений, как он усматривается в «коллективном» – безличном – «разуме», в частности, в языке, в его словарном запасе, в его грамматических и семантических схемах связывания слов. Но не только в языке, а и во всех формах выражения общественно значимых представлений. Ильенков вслед за Гегелем, но, бесспорно, с иных позиций полагает, что «духовное» («идеальное») вообще противостоит «природному» не как отдельная «душа» «всему остальному», а как некоторая куда более устойчивая и прочная реальность. Эта реальность истолковывается в качестве «инварианта» изменяющихся и преходящих психических состояний, если хотите, индивидуальных «душ», даже не коснувшихся «идеальности», «духа». Ильенков справедливо полагает, что мыслит не мозг, а с помощью мозга индивид, вплетённый в сеть общественных отношений» (2000, с.8). Воззрения Э.В.Ильенкова пользуется большим спросом у советских философов и это справедливо, ибо он дал советской философской мысли глотнуть свежего воздуха, уведя из ленинского тупика с одуряющей скукой вечного противостояния; Ильенков обладал своей школой единомышленников более, чем какой другой авторитет в советской философии. Пока функционировала, онтологически и гносеологически, созданная В.И.Ульяновым-Лениным система воинствующего материализма, школа Ильенкова блистала оригинальностью и внутренними мыслерождающими противоречиями. Но когда случился советский государственный апокалипсис, и, главное, когда стихийно встал вопрос о пригодности и ответственности всей философской системы воинствующего материализма, творческий потенциал воззрений Ильенкова сильно упал.

Школа Ильенкова раскрыла некоторую долю идеального в материальном, но не дошла до человека, того «человека», который Г.В.Плеханов поставил в качестве решения основного вопроса философии, – стало быть, ни ленинизм, ни точка зрения Ильенкова познавательно не возвысились до подлинного материализма. А это означает, что воззрения Ильенкова не могут быть отчленены целиком от ленинизма, и, если в системе воинствующего материализма видеть философские предпосылки советского обрушения, то аналогичное должно распространяться и на суждения Э.В.Ильенкова. Эти последние есть не что иное, как высшая изощрённая форма вульгарного неоленинизма. Вульгарными эти суждения называются по причине того, что в основе их лежит предвзятая идея ослабить бремя ленинского максимализма, выйти за пределы категорических ленинских запретов, и для того применяются надуманные и необдуманные средства (типа отвержения основного вопроса философии, постулата о материализации идеального). В сущем не существует ни субъективного сознания, ни объективного сознания, ни общественного сознания, а наличествует только одно сознание, которым владеет только человек, и без человека невозможна истинная философия. Отношение к человеку есть типологический критерий философии, но философия также одна, объединяющая в себе идеалистическую и материалистическую разновидности. Если за основу взята европейская философская концепция человека как члена человечества, то явится не идеалистическая и не материалистическая, а европейская философия как самобытный синтез оных разновидностей; если же предпочесть русскую философскую концепцию человека как культ личности, то появится русская философия в своеобразном симбиозе тех же методических разновидностей.

Уже говорилось, что в наши дни в российской философии «Дом А.Ф.Лосева» есть единственный антипод не совсем сплочённому ленинскому лагерю. Теперь же к этому следует добавить, что наследие Лосева выступает и как единственный представитель того идеологического философского течения, которое вначале было политически разгромлено большевиками-ленинцами, а сейчас через советское крушение волей истории оказалось в победителях над системой воинствующего материализма. Следовательно, в оценочных критериях должны находиться суждения А.Ф.Лосева, а Лосев писал: «Значительная часть всей истории философии бьётся над задачей объединить идеальное и реальное или представить в этой антитезе приоритет какому-нибудь одному из обоих членов. На самом деле эти эпохи в истории философии просто загипнотизированы абстрактными методами и не умеют видеть простых и живых вещей». Следовательно, Лосевым не признаётся не только ленинский антагонизм идеализма и материализма, но и неоленинские реновации о растворении идеального в материальном или материализации идеального. В такой ситуации «Дом А.Ф.Лосева» на Арбате спонтанно заявляет о своих альтернативных претензиях в российской философии, а главная максима в лосевской претензии касается представления об индивидуальной личности человека, которое Лосев унаследовал из мудрости русской дореволюционной духовной школы. В исполнении Лосева эта великая максима звучит следующим образом: «Личность, во-первых, есть личность, т.е. она есть прежде всего сама по себе, вне своей истории и вне всякого становления. Что это такое? Она есть нечто остающееся совершенно неизменным в течение всего своего изменения и истории… Итак, личность есть прежде всего некое неизменное единство, как бы парящее в процессе всего изменения и само по себе существующее вне всякого изменения и истории. Только в силу этого и возможна сама история. Но, во-вторых, реальная личность есть личность историческая» (1999, с.с.511,354).

Однако, дабы лосевская альтернатива не ограничилась только возрождением загубленного богатства русской духовной школы, хотя само по себе это означает духовный подвиг, а стала импульсом к сотворению некоего нового российского философского вида, необходимо обнаружить в неоленинизме на фоне оглушающего ультраматериализма и гиперсоциологизма творческие предпосылки того, сугубо русского позыва о человеческой личности, что будет способствовать к переходу в иную мыслительную ипостась. С этой стороны привлекает к себе внимание воззрение М.М.Бахтина.

(Окончание следует)