Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Из книги «Ave Media»

1

С тех пор, как Кристина открыла, что на свете существует любовь,
минуло два года уже… Она научилась любить и быть счастливой, но
не могла научиться страдать и скучать так, чтобы это было
не больно. Страдания неразделенной любви были непереносимы, и
Кристина, места себе не находя и кусая подушку, тихо выла и
шептала сквозь зубы: Нет, никогда, никогда я больше не буду
никого любить.

Она занималась любовью на старом заброшенном кладбище неподалеку от
дома, и вот уже два года водила туда своих пацанов: днем –
чтобы посмотреть на красивые могилы, в сумерках – в порядке
проверки на вшивоту…

Эта странная местность непреодолимо влекла Кристину: в шестнадцать
лет мир еще не перестал казаться ей огромным, а время
медленным, а жизнь бесконечной… Кладбище – как бы большой высокий
сад, обнесенный белой оградой, над воротами которой написано
Успение Божией Матери – в сущности, и стало ее
дополнительным миром, сильно всхолмленным, дразнящим, полным таинственных
поворотов, которые, словно неожиданные ходы в любимом
детективе, были не прочь поиграть с памятью в прятки…

Безлюдье, покой, стрекозы и солнце. Крадутся меж кривых и ржавых
оград, опутанных дремучими кустами, впитанных большими
деревьями – так, что стволы растеклись по оградам, и кажется, будто
стоят там какие-то кривые старые люди, тяжело облокотясь на
перила – страшные ржавые люди… Кристине пока ничего не
хочется: ей весело, любопытно и сухо, она поглощена окружающим,
рассеянно принимая или отмахивая петтинг, как будто
прицепилось и летает вокруг какое-то некусачее насекомое – то на
коленку сядет, то на губу… Все мальчишки нетерпеливы, им хочется
побыстрей обкуриться и потрахаться, а тут, в удивительных
изгибах аллей, издали манит и просит о помощи пойманный
далеким овальным портретом солнечный зайчик, и важно его не
спугнуть, точно идти по его лучу, в самую его душу, где,
постоянно теряясь и неожиданно находясь, ждет старый и треснутый
сидящий ангел на заросшей могиле той девочки, которая умерла
почти сто лет назад, и сначала была старше на год, а теперь
вот младше, и очень хочется понять, как она жила-была, в какие
куклы играла, добилась ли любви в своей короткой жизни, и
почему она так быстро закончилась, ее жизнь, и как она попала
сюда, где смерть уютна и солнечна, где трава золота и
черна, где под черными травяными арками растут, в темноте
поблескивая, изумительные золотые грибы…

Кристина сама выбирала могилку, часто новую, но были у нее и
любимые: девочка с ангелом, моряк с якорями, черный купец…

Они усаживались на плиту и быстро курили, передавая друг другу косяк
и пуская «паровозики» с поцелуями, и мир изменялся – едва
заметными толчками, как иногда передвигаются облака, и сразу
хотелось всего, всего сразу – и полюбить парня, и съесть,
выпить то, что они взяли с собой, и побежать, заблудившись
среди могил, и послушать музыку, нетерпеливо выдергивая друг у
друга наушники, прижимаясь друг к другу щеками…

В прошлом году был парень, который любил ее ртом – с таким нежным
терпением, так долго дожидаясь ее счастья, и один палец он
засовывал ей в рот, а другой – в зад, и она наслаждалась его
пальцами, крепко сжимая их всеми мускулами любви…

Его звали Дима. Кристина почему-то так сильно, так пронзительно
скучала по нему, когда его не было рядом – никогда раньше она не
испытывала столь сильных чувств…

Расстались. Он полюбил другую, но Кристина не ревновала: она просто
радовалась за эту новую девушку, понимая, как ей теперь
хорошо и тепло…

Но только уж очень скучала первое время, места себе не могла найти…
Она слонялась по квартире – присядет, встанет, приляжет,
встанет опять. Не было ей места…

Страдание прорастало внутри и не отпускало ни дома, ни в гимназии,
ни на улице, но настоящее страдание начиналось ночью…
Кристина слышала про героиновые ломки, и это было сродни, эта тоска
по утраченному любимому… Ее просто выворачивало наизнанку,
она вкручивалась в одеяло, как бы обрастая раковиной, чтобы
защититься от чего-то внешнего, которое – на самом деле –
было внутри.

Она неистово ласкала себя и часто достигала оргазма, но то были
лживые ласки, ведь себя не обманешь, не заставишь поверить тело,
что эти руки – не твои, и не помогали никакие шелковые
уловки, потому что настоящая любовь не терпит ни малейшей фальши
и лжи.

Потом – неожиданно и внезапно, как это случается всегда – появился
Володя, пианист, он был долгоиграющий, но скромный, и это
оказалось неожиданно трогательным: он просто клал ее на спину и
долго, кончая много раз подряд, любил и любил, не меняя ни
позы, ни ритма, и в этом также была какая-то удивительная
новизна, и Кристина уже забыла, что бывает такая простая и
грустная, такая несовременная любовь… Вот почему она мысленно
называла его пианистом.

И он не любил целоваться, и Кристина понимала, почему: он болел
чем-то желудочным, и всегда у него пахло изо рта, поэтому она
чаще всего видела его темя и затылок, и никак не могла
исчерпывающе заучить его лицо, а когда он лежал на ней и упорно
ковал ее счастье, она ощущала себя как бы в одиночестве, потому
что видела небо, а в небе – птицу, и была настолько
свободна, что могла даже поесть пирожное… Удивительное было
чувство, когда в такой момент что-то еще глотается и скользит
внутри – как другая, уже совершенно запредельная сладость.

И этот парень всегда заставлял ее думать про жизнь, смерть и любовь
той девочки, у ног которой сидит вечный ангел – Оля
Мещерская ее звали: как все это случалось в начале века, который
теперь закончился, когда девственность берегли до замужества,
словно какой-то святой источник, вывешивали на окна кровавые
простыни и, если говорить откровенно, – вовсе не знали
никакой любви.

На излете Кристину пробивало так крепко, что она теряла сознание,
почти каждый раз… Впрочем, она не могла понять, что именно
происходит: она протыкала время, как бы выныривая на
поверхность, и там, где только что шла великая борьба, неистовые
встречные толчки, где язык вываливался, неимоверной лягушачьей
длины, и кто-то крутился у нее во рту, орал чужим голосом, –
там вдруг наступала тишина, и возникала обновленная Кристина,
умиротворенная и чистая, будто и впрямь только что из
святого источника…

Потом они ели, смеясь и облизывая пальцы, слушали музыку,
перебрасываясь наушниками, а позже нападал страх, как будто бы
портилась погода: и надгробья уже как бы не те, и лицо любимого
человека – чужое лицо, и как отсюда выбраться – неизвестно…

Они долго блуждали по аллеям, карабкались по склонам, пачкались…
Кладбище было бесконечно. Откуда-то берутся новые могилы и, что
самое удивительное – новые покойники. Раньше они прятались,
словно грибы под листьями, и скрывали свою смерть, как если
бы оказалось, что трава вызывает к смерти дополнительное
количество людей, переписывая историю города и человечества
вообще…

И деревья, чьи стволы растеклись по оградам, действительно
превращались в каких-то кривых старых людей, тяжело облокотившихся на
перила, и печально, черно смотрели своими дуплами, черной
стоглазой смертью…

Внезапно они оказывались на улице, и кладбище со своими каменными
воротами уходило в заспинное небытие. Кристина возвращалась
домой уже почти чистая, бабушка радовалась ее аппетиту, мама –
остаточному ха-ха в глазах, куклы смотрели укоризненно,
ревнуя ее к взрослости: придурковатая Ляля в своей кружевной
кремовой шляпке, плаксивая Оля, онемевшая много лет назад,
голубоглазая Элла, воплощение грусти и чистоты… И лишь тонкая,
классная, сама непоправимо взрослая Барби, круто торчащая
грудью, одна она понимала все.

2

Он как-то окликнул ее на улице, Кристина оглянулась и в тот же миг
поняла, что влюблена. Он был в тигровых брюках, так сильно
обтягивающих, будто стоял перед нею голый, как статуя, и
казался не вполне человеком, щеголяя какой-то умопомрачительной
тигриной кожей… Он понял, куда она смотрит, смутился и
покраснел, как человек. Все это напоминало изысканную, брызжущую
светом и грациозными жестами рекламную паузу, внезапно
перебившую ровное мерцание жизни…

– Я тебя знаю, – сказал он. – Ты в розовой высотке живешь, на улице
Бунчикова… – и этот указующий взмах ладони был красив и
точен, словно движение атакующего хищника.

– Типа того… – пробормотала Кристина, почувствовав, что и сама
краснеет, так как она была влюблена, и он тоже не мог не
заметить, что она уже влюблена.

Она подумала, что человек отличатся от животного еще и своей
способностью краснеть…

– Я к пацану тут хожу, – проговорил он. – Подолбитья на хате. Только
его дома нет. А ты сама куришь?

И Кристина рассмеялась в ответ, понимая, что выиграла первый раунд,
заставив партнера сбиться, задать невозможно глупый вопрос…

Потом они познакомились и пожали друг другу руки. Парня звали
Светозар, что уже совсем доконало Кристину. Его рука была сильной
и любящей, теплой и твердой, как само слово мужчина. Он был
старше ее на два года, то есть – давно и законно жил за
порогом взрослости, куда Кристина проникла пока еще только с
черного хода…

– Можно поехать в Свердловский парк, – предложил он, – там менты в
это время не ходят.

Кристина рассмеялась, радуясь, что еще кое в чем она сильнее и больше:

– Тут рядом есть такое место, где никогда не ходят менты!

Пройдя через арку кладбища, они будто оказались в четырех стенах:
шум улицы отрубило, как взмахом огромных крыльев, и аллея,
смыкаясь в вышине, потекла вперед и вниз, увлекая их, взявшихся
за руки, сонно перебирающих на одном месте ногами… Кристина
понимала, что Светозар тоже влюблен – с самого первого
взгляда, и глубоко в ее груди как бы распустился огромный
красный цветок. Краем глаза она видела, что с каждой минутой
крепнет его любовь, и ей безумно хотелось сжать ее сильно в обеих
ладонях – так всегда хочется схватить и никогда больше не
отпускать златокудрый солнечный зайчик…

Она привела Светозара на маленькую могилку с ангелом. Это было чуть
ли не самое уютное место на кладбище – со всех сторон
заросшее густыми кустами, переливавшимися через ограду и
сплетенными в купол, и поэтому Кристина называла это место часовней.
И правда – маленькая могилка была чем-то похожа на алтарь:
склонивший голову ангел с пухлыми щечками смотрел на
серенькую плиту, куда всегда тянуло что-то положить, какое-то
жертвоприношение – яблоко, сигарету или пластинку жевачки…
Кристина всегда оставляла там что-то, и любой предмет всегда
исчезал, и это было странным, это значило, что кто-то еще ходит на
кладбище, столь же часто, что и она, то есть, почти каждый
день, и может, это было именно оно – Привидение…

Она несколько раз видела его, но ни капли не боялась, потому что
всегда была не одна, а с другом. Это было дневное Привидение,
поэтому оно было не белым, а черным – черная фигура вдали,
всегда где-то очень далеко, но было ясно, что оно смотрит на
нее издали, и оно всегда убегало, стоило только пойти в его
сторону. Впрочем, идти в его сторону Кристине не особенно и
хотелось…

Одна старушка рассказывала, что много лет назад, когда Кристина была
еще совсем маленькой, на кладбище работал маньяк. Он следил
за влюбленными, которые гуляли по кладбищу, и убивал их
топором. Маньяк почему-то представлялся Кристине красивым
высоким мужчиной с длинными белыми волосами. Он стоял отрешенно,
поблескивая своим черным топором в руке, и ветер развевал
его волосы…

Однажды ей померещилось, что она сама и есть этот маньяк: стоит у
развалин церкви и оттуда, с самого высокого холма кладбища,
высматривает свою жертву, часто подергивая головой, словно
орел, а жертва идет, мелькая шляпкой среди могил, но странное
дело – в Кристине поднимается не злоба, но любовь, и ей
хочется петь, танцевать, сочинять стихи и летать над облаками…

Кристина сочиняла стихи, записывала их на золотце от сигарет, на
кусочке коры, на собственных ляжках, будто шпаргалки к
экзамену… Стихи казались чудесными, необыкновенно красивыми, они
изливались свободно, как обыкновенная речь, Кристина вся
дрожала, записывая, думая, что наконец-то ей повезло и вот –
поймала она жаркую птицу: рок-группа положит ее стихи на музыку и
утром Кристина проснется знаменитой, и всю оставшуюся жизнь
будет богата и счастлива, как та женщина из рекламы,
контроллер, которая прямо рычит от счастья, когда ей кажется, что
ее окружают красивые сильные мужчины… Но как только кайф
проходил и Кристина собиралась переписать эти стихи в тетрадь,
задирала юбку, рассматривала свои каракули на ляжках и
видела, что все это глюк, травяной обман: стихи были
бессмысленным и корявым набором слов, и никакая рок-группа не захочет
иметь с ней дело…

Светозар был весь переполнен любовью, он шумно дышал, его руки
дрожали, когда он разворачивал пакет. Кристина чувствовала
слабость в ногах и сильное, теперь уже непрерывное замирание в
груди. Она очень волновалась. Здесь, на этих самых плитах, с
ней часто происходила любовь, но каждый раз это было как бы
впервые. Она смотрела на камни, заросшие вековыми мхами, и
ничего не могла представить себе… Она почему-то вообще не
могла, как ни напрягалась, представить себе, что все это бывает,
и бывает именно с ней: вот они сидят рядом, чужие, холодные
друг другу люди, но пройдет несколько минут, и здесь, в том
же самом воздухе, закипит новая жизнь…

Первые затяжки они сделали молча, Кристина прислушивалась к тому,
что происходит внутри, боясь, что незнакомая трава окажется
слабой, и пытаясь поймать самое начало прихода, но как всегда
прозевала… Так бывает, когда ждешь какого-то момента в
песне, баса или ударника, вслушиваешься и ждешь, но вдруг
оказывается, что этот момент уже позади…

– Смотри, это никакой не лопух, в просто маленькое дерево, – сказал Светозар.

– Нет, – серьезно возразила Кристина, – это нормальное дерево,
беспонтовое совсем. Просто мы сами стали очень-очень большими.

И тут она поняла, что ее уже тащит, и поняла, что она всегда-всегда
была такой, только почему-то не замечала этого раньше.

(Продолжение следует)