Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Из книги «Ave Media»

Начало

Продолжение

3

Глубоко внизу, во втором, более важном слое бытия, лежали они,
вытянув свои тонкие ножки, лежали и смотрели в небо сквозь толщу
земли, как сквозь мутное стекло смотрели: ходят там,
наверху, перевернутые живые человечки… Ничего они не успели в своих
жизнях – не наелись досыта, не напились вжажду, не
налюбились всласть. И лежат они теперь все рядом, кто три года, кто
тридцать лет, кто сто. Враги смертельные, которые раньше и
близко друг к другу не подходили, теперь рядом лежат. Мужья с
женами, которые раньше друг на друге лежали, теперь все
рядом лежат. Как рыбы зимой, когда сверху на льду расчистили
снег и устроили каток… А рыбы на дне лежат, рты разевают и
корма ждут. И вот кто-то, кружась, на повороте вдруг вспарывает
лед, машет руками нелепо и кукольно, вскрикивает, булькает
и нет его… А другие все катятся и кружатся, и обнимаются, и
целуются, и смеются сквозь поцелуи, меж тем как внизу
шевелятся рыбы, медленно приближаясь к тому, кто упал… И нет
никакой надежды.

Лежа на спине, жадно слизывая любовь с родных губ, уже уходя, уже
покачиваясь на самом пороге забвенья, Кристина почему-то
всегда думала об этих мертвых девушках, которые так же лежат там,
в глубине на спине, и машут, машут бедрами навстречу
несуществующей любви, пытаясь сцепить своими костлявыми пальцами
пустоту. И не встать им уже на колени – там, в тесных
гробиках – не закинуть ноги на высокие плечи, нет, никогда они не
будут больше любить…

А тут, наверху, лишь протянув руку, она познала тигровую, теплую,
крепкую любовь Светозара, зажмурилась и больно сжала ее в
горсти…

– Любимый мой, – тихо и благодарно прошептала она и уткнулась ему
головой в плечо.

Ей хотелось зарыться и исчезнуть в этом запахе, в этом небе, в
облаке, в этом теплом весеннем ветре…

Светозар мягко гладил ее волосы, пальцем лаская ложбинку шеи, а
другой рукой нащупал и осторожно раскрыл ее цветок. Кристина так
и видела себя – стоящей с огромной розой меж ног, хищной
красной розой, разинувшей рот в ожидании восхитительного
лакомства…

– Хочешь сначала немного поесть, любимая? – его шепот истекал
нежностью и лаской.

– А что у тебя? – спросила Кристина, недоверчиво отстранясь.

– Эклеры, – выдохнул Светозар.

Ногой он пододвинул свой рюкзачок, нагнулся и развернул его и – о
чудо! – там было много, наверное, целый килограмм – маленьких
румяных эклеров, покрытых гладким шоколадом сверху и
пористой корочкой с брюшка…

Никогда любимый не делал ей такого роскошного сладкого подарка.
Кристине захотелось зарыться в эклеры с головой и жадно хватать
их ртом, глазами, ушами… Она почувствовала, как вывалилась и
поползла по ее подбородку капля… Светозар все увидел,
улыбнулся нежно и выпил эту каплю с ее лица. Потом он вытащил из
пакета один, самый первый эклер…

Так наступило затишье перед бурей. Кристине всегда очень нравился
именно этот момент в любви, когда голова еще полнилась
какими-то мыслями и можно было осознать и запомнить происходящее,
когда созревала внутри нее и медленно стекала к самому ее
краю горячая влага, вязкий и прозрачный сок, наверное, очень
вкусный и сладкий, потому что мальчишки так любили его лизать…

Когда-нибудь – Кристина об этом чисто и ясно знала – будет у нее
подруга… Не друг, а именно подруга, взрослая девушка, как бы
опять – Мещерская Оля, которая поймет ее лучше, чем все вместе
взятые пацаны, и вот тогда… Тогда и сама она узнает вкус
этого сока, и тоже полюбит его.

А пока началась любовь, полная удивительных приключений и света.
Все, что было в ее голове, вообще, у нее внутри, вдруг
завертелось, словно карусель в парке, все ее цвета слились в полосы,
а затем и вовсе исчезли, превратившись в сухую пыль,
которая вылетела из нее короткой дымной струей, как дедушкин табак
из гриба… Осталась пустая оболочка, сосуд, готовый доверху,
до самых глаз наполниться живительной влагой…

Кристина опустилась на колени, потому что Светозар превратился в
дивный резной храм. Храм гостеприимно раскрыл свои врата,
раздвинул тигровые занавески, и она увидела алтарь, на котором
возлегал огромный пышный бутон. Розовые лепестки были раскрыты
и истекали нектаром, и Кристина с жадностью приникла к
нему, потому что уже была пчелой, и за плечами напряжено дрожали
ее крылья…

Он был одновременно и храмом и боевым офицером, настоящим талибом,
сильным, веселым и злым, потому что на его плечах неожиданно
выросли две белых лилии, которые они обычно носят вместо
эполет.

Он умел создавать маленькие эклеры и посылал их Кристине один за
другим. Кристина тоже, оказывается, могла создавать эклеры, да
и не только…

Она широко расставила руки и выпустила сияющий шар. Она сделала это
для своего любимого человека, и была горда своим творением,
любовалась им… Светозар подхватил ее шар и осторожно, чтобы
не повредить радужную оболочку, отправил обратно к ней, и
так они долго играли в шар, улыбаясь друг другу через шар и
наслаждаясь своим удивительным шаром, пока вдруг не оказались
внутри него, в ослепительной области тепла и света, как бы
внутри самого солнца… Но там, глубоко внутри солнца,
почему-то было темно.

Там, внутри самого солнца, были чудесные звезды – созвездие Рыб, с
его яркой, неповторимо оранжевой звездой Пескадо, созвездие
Северной Пчелы, с его неповторимым орнаментом еле заметных
звездочек, коричневых карликов, созвездие Хеллуин, смеющееся
огромным беззубым ртом, и таинственная, полная разноцветных
брызг, одинокая звезда Эруктар… Они играли звездами, бросая
их друг другу горстями, значит, они были очень большими,
Кристина и Светозар, они сами состояли из длинных звездных
цепочек и были прозрачными внутри, но твердыми, если смотреть
издали… Все было светло и радостно, и лишь только оставалась на
поверхности мироздания, как пена под водопадом, странная и
глупая мысль: ну почему, почему?

Почему внутри самого солнца так пусто и так темно?

4

Измучившись своей любовью, Кристина задремала, и стал ей сниться
страшный, самый, пожалуй, страшный сон в ее недолгой жизни…

Она стояла у широкой мраморной лестницы, а по ступеням шли ей
навстречу фигуры: придурковатый полковник Чтобс – усатый и тощий,
в остроконечной медной каске кайзеровского образца,
Благородный Баран Вася – белый такой, гладкий, при галстуке-бабочке
и новеньких золотых часах, а за ним – хитрый, по пояс голый
кот Попугаев…

Лестница венчалась большими каменными урнами и уходила вдаль, а
девочка стояла, прижав кулачки к груди, и совершенно казалось
странным, что лестница не сужается в отдалении, а уходит,
оставаясь одной и той же ширины, то есть, как бы расширяясь
кверху, но это неправда, потому что все идущие были видны
одновременно и одинаково крупно, и шли-шли-шли, не сходя с этой
лестницы, иначе бы они давно задавили ее, маленькую девочку с
кулачками к груди: хитрый и, как всегда, по пояс голый, кот
Попугаев – в своей засаленной кепке и грубых охотничьих
сапогах, Серая Косыночка – с корзинкой сушеных груш, Бронзовый
Трубач – со своей неизменной воронкой у рта, бледный старик
Жмурча…

Кристине было холодно и страшно, хотя она очень хорошо знала, кто
это тут идет: это идут хорошо знакомые сказочные герои,
известные каждому маленькому человечку на Земле, герои добрых и
вечных сказок со счастливым концом, много раз нарисованные
художниками, воспетые в песнях, оживленные в мультиках и
сыгранные-переигранные в человечьем кино: белый как мрамор старик
Жмурча – вечно зажмуренный, будто щурясь от солнца, даже в
темноте подвала, где его пытал Злобный Король Ых, а вот он и
сам, вышагивает рядом, Злобный Ых – с гитарой и скипетром в
руках, наигрывая скипетром на гитаре, как на скрипке, а
дальше, хотя, кончено, сказать про эту лестницу дальше было
нельзя, потому что все шли по ней как бы рядом, – идет, мерно
раскачиваясь из стороны в сторону, белоглазая кукла Гла…

И вдруг Кристина, еще сильнее прижав кулачки к груди, понимает,
почему ей так страшно, так тоскливо и мертвенно… Да потому что
она забыла, она не помнит ни одной из этих сказок… Она не
помнит, о чем эти сказки, и кто их написал, и Кристина бьет
себя кулачками в грудь, пытаясь вспомнить, и никак, никак не
может вспомнить, что делала в своей сказке белая фарфоровая
кукла Гла – раскачиваясь из стороны в строну и мерно вращая
головой, в то время как зрачки ее оставались на месте,
пристально глядя в одну точку, и кому носил письма в своей сказке,
да и в какой именно сказке? – грузный Почтальон Луч: вот он
– с неизменной синей сумкой в серебряных замочках, и за что
пытал несчастного Жмурчу Злобный Ых, вставляя ему в зад
раскаленный докрасна скипетр, или Красавица Застенчивая Козочка
– с золотым колокольчиком на тонкой шейке – что она делала в
своей волшебной сказке и что делали с ней, или Страшный
Черный Муха…

Кристина глядит на процессию расширенными от ужаса глазами: почему в
этой многолюдной толпе нет ни Чиполлино, ни какого-нибудь
Незнайки, ни Волка с его семерыми козлятами и Красной
Шапочкой, ни Железного Дровосека, ни Страшилы… Кристина
всматривается, поводя головой, словно кукла Гла, вытягивая шею, словно
Простуженный Жираф… Да вот же он, Страшила! Но нет… Это и,
вправду, какое-то чучело, да, соломенное чучело Почун – с
круглыми зеркальными пудреницами вместо глаз, плавно несет свою
голову над толпой, хлопая серебряными крышками пудрениц… А
вот там, рядом, железный, но не Дровосек – это всего лишь
Чугунный Чван, старина, – в своей черной выпуклой шляпе, с
хитрецой в глазах, с вечно клокочущим кипятком в голове… Или
вот этот, круглый и маленький, постоянно подбрасывающий над
собой шар – крошка Дзебхец по прозвищу Дзерентиц…

И почему у них такие странные, неудобные в произношении имена…
Почему у них такие жуткие, чуждые всему земному лица? Неужели?
Сердце замирает в груди, и страх сменяется радостным трепетом:
да, это и вправду сказочные герои, но с другой какой-то
планеты, и они несут маленькой Кристине тысячи новых сказок,
столь же чудесных, что и наши: вот он, фруктовый принц, весь
состоящий из фруктов – в глазах апельсиновые дольки, и
арбузные у него щеки, и борода у него из винограда, или тот,
рядом: Полевой Принц, весь состоящий из урожая – кукурузные
волосы, а в усах колосья, или этот, Овощной Принц, весь состоящий
из овощей – морковные руки, огуречные плечи, а вместо
головы – тыква…

Тыква со свечкой внутри… Пламя трепещет в тыкве и кажется, будто ее
глаза мигают, а рот – говорит… И внезапно Кристина понимает,
что все эти фигуры – мертвы. И не идут они вовсе по
лестнице, а стоят на месте, раскачиваясь, серые, потому что давно
мертвы они, и не могут никуда идти, а просто раскачиваются от
холодного кладбищенского ветра: Криминальный Чип с
простреленной головой – головой своей простреленной крутя, с
удивленным распахнутым ртом, грустная девушка Бю с петлей на шее –
высунутый язык полощется на ветру, как увядший лист,
Ебулдыня Булдикова покачивает бедрами на ветру…

И тогда Кристина понимает, откуда взялись эти сказочные герои и
почему она не помнит этих сказок: да потому что все они были
написаны мертвыми сказочниками, уже после их смерти,
знаменитыми сказочниками человечества, которые при жизни сочиняли
такие добрые и счастливые сказки, но вот они умерли, и все пошло
прахом, расклеилось и расшаталось, истлела их желтая
бумага: Ебулдыня Булдикова покачивает бедрами вперед-назад, а за
ней громоздится – широкий и смуглый, седой и трупный, мертво
делающий свое ночное дело, в неизменном дырявом презервативе
– Пиздахуев Ёб.

И Кристина, отняв кулачки от груди, вдруг увидела, какая у нее грудь
– тощая и сморщенная, свисающая до пупка, и какие у нее
сморщенные колени, и сморщенные, пузырчатые ляжки, потому что и
сама она, Кристина Субботина, только что живая и любящая,
незаметно состарилась, сморщилась и умерла.

(Окончание следует)