Литературная критика

Там, внутри

Юлия Кокошко отвечает на вопросы Дмитрия Бавильского

Юлия Кокошко, екатеринбургская фея пузырьков минеральной воды, издала три книги – «В садах» (1996, «Сфера», Екатеринбург, тираж 500 экз.), «Приближение к ненаписанному» (2000, Челябинск-Екатеринбург, тираж 300 экз.) и «Совершенные лжесвидетельства» (2003, Екатеринбург, университетское издательство, тираж 300 экз.). Были так же публикации в журналах «Урал», «Лепта», «Комментарии», «Уральская новь» и премия Андрея Белого (2003)– рубли, яблоко и бутылка водки самая адекватная награда самому изящному и несуществующему экспериментатору на поле нынешней изящной словесности. Плюс Бажовская премия (2006) от благодарных земляков.

Описать её тексты так же сложно, как и прочитать, однако, тем не менее, делать это нужно. Важно. В одном уральском журнале публикацию текстов Кокошко, которая, кажется, пошла намного дальше всего нашего авангарда, арьергарда и андеграунда, включающих Сашу Соколова и всех метаметафористов, вместе взятых, предуведомляло либретто – жест, конечно, варварский, но верный.

В современной русской литературе я знаю только ещё одну такую же уникальную женщину-проект, ткущую свою прозу, подобно Пенелопе, она живет ещё дальше, чем Кокошко, хотя и тоже получила пару лет назад премию Андрея Белого. Конечно, я имею ввиду Маргариту Меклину

Но Меклину я никогда не видел, а вот с Кокошко один раз, все-таки, встречался. На каких-то Курицинских чтениях ко мне в кулуарах тихо, неслышимо почти подошла барышня, похожая на улыбку чеширского кота перед самым её, его исчезновеньем. Юля, обитающая на лингвистической кафедре уральского университета, посвящённой риторике и стилистике русского языка, оказалась и похожа и непохожа на свою прозу. В облике её много мягкости, застенчивой застенчивости и нет ничего от радикальности преобразования реальности, которая так ценится мной в её текстах.

С другой стороны, кажется, именно такое подпольное существование подпольного (в Достоевском смысле) человека и способно породить странное вещество странной прозы, укрывающее нас покрывалом Майи, отгораживающее нас от всего, от всего…

Часть первая. Забывчивость повторяющейся реки

Мы пишем книги, которых нам не хватает и которые мы бы
хотели прочитать?

Боюсь, мне так и столько не написать, сколько хочется прочитать.
Есть скромники, кто возделывают узкую полосу садика вкруг себя,
но любят – больше по ту сторону границы и весьма широко. Мне не
хватает, например, новых текстов Борхеса, новых стихов Бродского,
новых романов Пола Остера – и всегда не хватает книг М.Ямпольского,
сколько бы у меня ни было. Я обожаю поэзию – или, например, тонкие
литературоведческие труды, и мне никогда так не то что не написать,
но даже и не помыслить, посему я сочиняю скорее – обратное своим
читательским предпочтениям, нечто частное, на малых любителей,
и вообще исторгшееся из себя опасно приближено – к области очищения
организма, по крайней мере – это не то, в чем хочется копаться.

А для чего нужна такая «обратность»? Из чего у Вас возникает
то, что возникает – сложные, вязкие тексты для «небольших любителей»?

Начинаешь писать в неслыханной простоте и видишь – какая ересь!

Слова так простодушны, а описанное событие могло бы стать менее
скучным – по крайней мере, в слове. Поправляешься, уточняешься,
видишь – новые упущения и смыслы, иногда – прямо противоположные.
Поднимаешься на другие уровни, ощущаешь в карманах все больше
брильянтов, чтоб оторваться... и, увлёкшись открытиями, исчезаешь
вообще – как и смысл.

А потом перечтёшь и с неприятным изумлением обнаружишь: опять
не Павич и не Зингер, и даже не Хемингуэй! Снова – не то, что
мне страстно хочется прочитать!

– Что значит «начинаешь писать в неслыханной простоте»?
Мне кажется, ваши тексты, Юля, с самого первого слова выстроены
крайне изощрённо. Может быть, (выдвину гипотезу) всё меняется
когда «простой» замысел опрокидывается на бумагу и затвердевает
не так, как задумывалось?

Когда строишь дом – начинаешь с простых грубых камней, и разбиваешь
сад – с наивных саженцев. Был бы ствол, а если дальше ничто на
нём не произросло, можно привязать сладкие игрушки… это я все,
как Барт, о райском саде слов и удовольствии от текста. На одном
из виражей говоришь своему отражению в ручье: так ли мне необходимо
изъясняться на языке толпы и оставаться в общественном саду с
загаженными дорожками, посреди прутьев и блеклых, занюханных цветов,
если можно проследовать – в более пышное место, сместиться – к
розам…

А что касается зазора между намерениями и конечным результатом…
хрестоматийная цитата: начиная стихотворение, поэт, как правило,
не знает, чем оно кончится, и порой оказывается очень удивлён
тем, что получилось… Или другая ближайшая – поэта далеко заводит
речь... Вероятно, ради этого расхождения и стоит писать. Чтоб
принять сюрприз, получить нежданную прибыль – кое-что, внесённое
в твой текст – сторонними силами. Каковые вмешались – дабы не
позволить тебе приблизиться к совершенству, никто ведь не сомневается,
что его замысел был – само совершенство. Зато даже и те, кто не
верит ни во что, могут надеяться: они не оставлены.

А что такое «язык толпы» и почему говорение на нем противопоказано?

«Язык толпы» – это, видимо – говорить так, чтоб все тебя понимали,
и тем предаваться большому счастью.

Но у этих счастливцев есть шанс – заполучить круг основных, стандартных,
естественных событий, которые должны произойти с человеком, измеренных
«мерой всех вещей», а не расхлебывать – дальний, провинциальный
круг. И правда славно – прийти на все готовое и уже не тратить
время на размышление: что есть что, но посвятить всего себя –
исключительно удовольствиям.

Так что, докатившись до старой, недоброй позы романтического поэта,
противостоящего черни, и заподозрив, что и эта позиция – из тех
же арсеналов, спешно откатываюсь назад. И признаюсь, что вообще-то
люблю язык толпы, формулы, штампы, нерасчлененные значения. Это
не нулевая степень говорения – а такой сочный звон и шум в солнечный
полдень лета, комариный гул, скрип травы, песнь вечной жизни.
Я даже коллекционирую эти клише – и люблю покатать во рту, надкусить,
распробовать – и переложить надкушенное, наджёванное – в уста
кого-нибудь не вполне подходящего персонажа.

Как изменилась ваша жизнь (если изменилась) после того,
как вы начали писать такие тексты?

Со скрежетом зубовным пришлось свернуть вхождение во все премиальные
списки, отречься от лавровых венков, раздачи автографов и прочего
– и, проклиная человечество, несмиренно уползти из центра – на
окраину, в протухший тыл, в провинциальное существование. Признать
тщетными – все попытки объясниться с внешним миром (очаровать
его – собой). И уже говорить, говорить, говорить, наслаждаясь
– лишь звучанием собственного голоса. Почти тишина, почти свобода,
почти простор – правда, и эта планида столь же затоптана – и некуда
ступить, чтоб не угодить в чужой след. Все вышесказанное и есть
– язык толпы. Между прочим, один хиромант обнаружил у меня на
руке линию монашества или отшельничества – и пришлось принять
её, как линию партии, чтобы не скомпрометировать пророка.

Я спросил немного про иное – как про-явление того или
иного текста меняет строй вашей жизни? Отличается ли ваша жизнь
когда вы не пишите от ситуации, когда вы находитесь внутри текста?

Мне кажется, я всегда нахожусь где-нибудь внутри – в чьём-нибудь
нутре (кто сказал – кит?), не подставляться же под пули? И нет
той жизни, в которой я не пишу. Если не предаюсь благородному
действу – наяву, так непременно (и много чаще) совершаю его –
в мечтах и планах. Знаете этот цветовой эффект – когда долго созерцаешь
насыщенный монохромный объект, а потом отводишь взгляд – и какое-то
время выхватываешь из окружающего только такие оттенки. Любуешься
морем – а дальше прозреваешь на ближней полосе что-нибудь синее
– или лужи, текучее и подмокшее, зыбь и чешую… Я пишу рано утром
– между сном и торжественным вступлением в социум, это все равно
что пройти в мир – через санпропускник, через другую зону, через
чудесное. И если я замечаю в миру – отражения этого аномального
пространства, похожие сюжеты и персонажей, значит, это – знак,
подтверждение, что все расставлено в верном порядке.

А можно ли тогда сказать, что вы пишете всю жизнь один
большой текст?Я подозреваю, что я не одинока в этом милом
начинании и что со мной – любой пишущий. Но чтобы избежать вопиющего
слова «мы», произношу о бедноватой себе: дана мне одна-единственная
речь, один дискурс. И всех составных – большей частью по штуке,
хотя иные парны – но что у них в паре, кроме количества? И Протей
остается одной монотонной большой переменой, какими бы новыми
формами ни прихорашивался… и так далее. Если автор меняет жанры
и будто бы стили, и бросает одних персонажей и подбирает других,
кого тут введешь в заблуждение?

Согласитесь, всё равно – даже о чем писать: тема, сюжет и прочее
абсолютно не имеют значения. Из любой чеховской пепельницы, из
любого общего места можно вытянуть приключение – говорение. И
проговорить всё то, что назрело и могло быть сказано в другом
месте и с другими аргументами.

Вот так уныло: человек, у которого есть голос, обязательно любит
петь, и ему не приходит в голову – ненавидеть пение.

Соглашусь, как не согласиться: то, что вы перечислили,
значения не имеет, но тогда, Юля, что же все-таки имеет значение?Из
возможных поворотов к большим значениям: КАК сказать (орнаментальным
или иным непростым слогом) или КОМУ (заблудшей душе, дабы просветлилась)
выбираю – ЗАЧЕМ. И с разочарованием констатирую: незачем. Все,
что я имею сообщить, одинаково не нужно и максимально бессмысленно.
Но, может, в том и прелесть – преодолеть склонность к целесообразности,
задавить в себе позыв – скромными силами преображать, вносить
гармонию, говорить с Богом – и прочий пакет объявленных интересов
– и отдавать свои накопления исключительно бескорыстно и щедро,
широко и в никуда?

Мне недавно встретился замечательный человек – полупрозрачный,
волосы почти того же цвета, что и лицо, глаза чуть-чуть голубые,
голос – пополам естественным шумом среды, одежды тоже сливаются,
и нет уверенности, где одно переходит в другое или уже истекло.
Ну и уши, конечно, упускают какие-либо вложения, как бочка без
дна. Я подумала – вот человек, пришедший олицетворять – нерасчленимость
приоритетов. Или безотчётность. Или то, что мир его не поймает.
Не допускать же, что этот некто существует – независимо от меня
и не принёс мне послание.

(Продолжение следует)