Онтологические прогулки

В одной из телепередач из цикла «Момент истины» ведущий гневно
критиковал издателей русского перевода шведской книги для детей,
в которой популярно рассказывается о смерти, фактически
уравняв такую литературу с детской порнографией и поставив в
один ряд смерть и сексуальность. Действительно, почему
маленьким детям лучше не слишком рано узнавать о феномене смерти (не
говоря уже об эротике), и каковы причины социальных
запретов на откровенные проявления любви и смерти? Не связано ли
это стем, что массам не следует демонстрировать (особенно в
раннем возрасте, когда человек ещё не сознаёт вполне куда он
попал) неприглядную изнанку жизни, которая одновременно
составляет и основное её содержание?

Разумеется, что при всем желании этот мир едва ли можно назвать
миром гармонии и согласия; напротив, мы постоянно становимся
свидетелями разнообразных противоречий. Поэтому с момента
рождения у человека включается механизм болезненного неприятия
негативных реалий, действие которого не следует нарушать путём
внешнего вмешательства. При этом, как уже было сказано,
негативные реалии располагаются в области основных составляющих
человеческой жизни и культуры: любовь и смерть, эрос и
танатос.

В разработанной Юнгом психологии индивидуальности в качестве
доминирующей силы первой половины жизни рассматривается
сексуальность, а второй – проблема приближения смерти. Юнг считал
естественным размышления о смерти во второй половине жизни,
проявления же повышенной озабоченности этой темой в молодости
расценивал как психопатологический феномен. Что касается
экзистенциалистов, то наиболее полно их мировоззренческая позиция
по данному вопросу отражена в работе М. Хайдеггера «Бытие и
время»(1927). Согласно его концепции, в каждой минуте
человеческой жизни неуловимо присутствует осознание собственной
бренности и конечности бытия. Хайдеггер пишет: «Жизнь – это
бытие, обращенное к смерти». Осознание смертности трактуется
им как основа подлинного существования, открывающего смысл
бытия и освобождающего от иллюзий, сопровождающих человека. По
мнению М. Хайдеггера, посредством страха для человека
раскрывается единственно-реальная из возможностей его экзистенции
– смерть. Следовательно, чем раньше это происходит, тем
скорее данный человек интеллектуально состоялся? В пользу
такого предположения свидетельствует и статистика суицида, чаще
всего его совершают мужчины с высшим образованием и с
обострённым восприятием несправедливости и трагизма жизни.

При этом источники трагизма человеческого бытия, образующие области
многочисленных общественных запретов, смерть и
сексуальность, неразрывно связаны между собой: ведь фактически первое,
выступая в качестве механизма воспроизводства поколений,
влечёт за собой второе. Многослойная аура смерти облекает
носительницу любви – женщину. Связь женщины с полюсом смерти
проявляется как мировая универсалия в похоронном обряде, она
представлена везде, где женщины выполняют роль плакальщиц.
Единство артефактов любви и смерти указывает на то, что социальные
запреты на открытую демонстрацию сцен, связанных с
откровенной сексуальностью и реальной (непостановочной) смертью, а
также общественное неприятие самоубийства – всё это имеет
один и тот же источник: витальные мотивы. Жизненный путь
человека – это сумма метафор сексуальности и связанной с ней
смерти, которые часто объясняются страхом перед покойником. Ведь
любовь – это своего рода болезнь. Известно, что болезнь
начинается, когда существует угроза жизни, а она есть всегда,
показателем чего и является распространённость феномена
самоубийства, который можно рассматривать в качестве находящегося
под запретом подтекста человеческого «успеха» и «счастья».
Страх перед болезнью, смертью и умершими приводит, в
частности, к тому, что в любом обществе ритуально предпринимаются
меры, чтобы покойник не вернулся. Основная идея состоит в том,
что мёртвый должен быть неподвижен, поскольку движение –
предикат здорового и живого человека. Преодолению страха
смерти способствует и возрастная инициация – модель умирания ради
жизни. В целом в традиционных обществах ритуальная жизнь
более непосредственно связана с любовью и смертью, чем в
современных, поскольку для архаических культур характерен
постулат коллективного здоровья, исходящий из того, что первично
оно, а здоровье и жизнь отдельного индивида несущественны.
Человек западной культуры располагает иллюзией собственной
относительной свободы, но остаётся наедине с неизбежностью
материального небытия и со своим экзистенциальным одиночеством.

Как говорилось вначале, наш несовершенный мир едва ли предназначен
для счастья. Для того, чтобы входящие в жизнь дети не
узнавали об этом слишком рано и существуют общественные запреты на
демонстрацию откровенной сексуальности и акцентирование
внимания на неизбежности смерти. Ведь у одних субъектов
мировоззренческое неприятие мира может принять формы чисто
растительного существования по принципу «быть как все», у других –
различные формы наркотических и иных зависимостей, а у третьих
перерасти в социальный гнев, что особенно опасно для
системы. Согласно определению Маркса, «стыд – это своего рода
гнев, только обращённый вовнутрь». Видимо историко-культурное
место, предназначенное аффекту гнева, направленного против
мира, состоит в том, чтобы перевести его в гнев, направленный
на самого себя и тем самым перевести в стыд – основание
совести. Отсюда и стыд, который служит причиной культурного табу
на неприкрытые любовь и смерть. Как говорил в этой связи
Марк Твен, «человек – это единственное животное, которое
способно стыдиться и имеет для этого поводы».