Проза

Начало

Продолжение

Вечером на даче, разгрузив коробки с рассадой, Андрей долго силился,
пытался подгадать момент, чтобы сказать ей об этом приезде.
Раздумывал, чего, мол, бередить, может и к лучшему, если
вовсе не узнает? Потом спохватывался, вспоминая – Санька-то,
Санька непременно сболтнет, несмотря на их уговор, забудется
и сболтнет, как пить дать! В итоге брякнул без предисловий и
первое, что пришло на ум:

– Мам, батя в воскресенье приедет. У него там в Питере развод… Так я
его с Санькой познакомлю, посидим…

Она не подняла головы, только плечи нависли как-то тяжко, будто
трудно было удержать на них свою досаду и горечь.

– Развод, говоришь? Чего это? На старости лет…

– Да откуда мне знать, при встрече, небось, расскажет. А нет, так и
лучше, не виделись уж сто лет!

– Наверно постарел.

– Да уж.

– Полысел и обрюзг. Жалко смотреть…

– Ну ладно тебе…

– И чего? Построил семью? Пятнадцать лет мне мозги компостировал,
пятнадцать лет той… Уехал, все бросил, теперь вернется – все
заново, у разбитого корыта! Ну вот, не глупость ли?

– Да глупо, глупо… Что говорить…

– Здесь – разругался, все бросил, уехал! Там, небось, тоже – по
судам набегался. Наверно молодую себе найдет? Или уже. А ты-то
ему зачем? Чемодан поднести?

– Да перестань ты!

– Ладно, – кивнула она, глядя в пол, – Что ж, повстречайся, дело
семейное. А все-таки, пусть живет своей жизнью, к тебе не
лезет… И, вот еще что….

Она вздохнула, собираясь духом. Твердо сказала:

– Агате позвони.

При ее имени он вздрогнул. Насупился. Потом обругал себя последним
словом, оттого, что забыл, совсем забыл в этом омуте щенячьей
любви навестить бабку. Хоть позвонить… Судорожно
завертелась жалкая, виноватая мыслишка – когда же было в последний
раз? Выходило, что еще до знакомства с Санькой. Полгода!

Потом, чем дольше его беспокоила эта мысль, тем отчетливее
вспоминался их последний разговор. Липкое чувство тревоги, испытуемое
каждый раз, когда на том конце провода – три-четыре
заветных гудка, потом раздавался щелчок, звенело металлическое: «Я
слушаю!»

В этот момент где-то внутри него всегда отпускало пружину, он
начинал говорить четко и торопливо, почему-то думая, что такая
интонация скроет волнение.

– Агата Станиславовна, привет! Узнали, это Андрей. Ну, как здоровье?
Как поживаете?

Вся отцовская семейка была конкретно того! Отец был из них, пожалуй,
самым нормальным – уж если и с тараканами, то вполне
заурядными. А вот остальные… Деда Николая Андрей помнил слабо. Тот
умер, когда ему было всего шесть. Мама возила его к одру
умирающего. Родители стояли в дверях, пока старик путанно
рассказывал внуку какую-то сказку, теребил его за руку, даже
плакал. С эксцентричной Агатой дед развелся сразу после
рождения Андрея. Было ощущение, что железная бабка ненавидела всех
– деда, за какой-то тайный проступок, сына, невестку, но
больше новорожденного внука. Терпимость она проявляла лишь к
своей старшей дочери Нине, на нее возлагала все надежды,
баловала, пестовала, страстно хотела внуков. Но Нине сильно не
повезло в жизни. Первый и любимый ее муж вместе с приятелем
разбился на машине. У нее, беременной тогда случился выкидыш,
и на многие годы она замкнулась в себе, стала истово
верующей и истеричной.

Потом она выходила замуж, но как-то не по любви. Родить у ней так и
не получилось. В этом вопросе она сильно полагалась на
Господа Бога, ездила паломницей в Оптину Пустынь, кланялась
какому-то старцу… Но в итоге, как рассказывала мать, у ней
начались видения и неврозы. Вечерами она металась по квартире,
ожидая, когда с прогулки вернется несуществующая дочь, подолгу
разговаривала сама с собой. Агата таскала ее по самым
известным и заслуженным врачам. Те разводили руками, миролюбиво
гладили по плечу, советовали «кого-нибудь усыновить, на худой
конец завести кошку».

С уходом отца вести «оттуда» поступать перестали. Андрей до сих пор
не знал, как получилось, что Нина и Агата разъехались и жили
теперь обособленно, а созванивались только на праздники. Он
даже не знал, последовала ли Нина советам врачей, но думал
и почти был уверен, что нет – не такой она человек.
Эгоистка. Истеричка. Безвольная.

А вот сама Агата в его жизни возникла много позже.

Случилось это года три назад – поздним вечером в квартире матери
зазвонил телефон, и уже сонный Андрей взял трубку. Голос был
незнакомый, старческий. Сильно волнуясь, женщина спросила:

– Вы Агате Станиславовне Кочетковой кем приходитесь? Раз у вас
фамилии одинаковые, значит родственник?

– Теоретически – внук, а фактически – мы с ней никогда не виделись,
– мрачно процедил он.

– Внук? Первый раз слышу, что у Агаты есть внук…

– Но я же говорю…

– Да, да, понимаю… Вы меня извините: я ваш телефон нашла в ее
записной книжке. Случайно. Агата, понимаете, очень больна. Скорее
всего, воспаление легких. Нужно лекарство, нужно врача… Я –
ее соседка с нижнего этажа, сама еле передвигаюсь… Вот,
зашла, а она со своего кресла не встает, температура высокая,
говорит, скорую вызывать не смей: помру – туда и дорога! Я эту
книжку-то у ней с тумбочки свистнула, увидела ваш телефон,
думала – сын…

– Он уже давно живет в Питере.

– А дочка, к телефону не подходит. Получается, вы один можете
помочь. Приезжайте! Я конечно, не знаю, какие у вас отношения, но
нельзя же вот так, сидеть и ждать, когда человек умирает…

«Нельзя» – про себя согласился Андрей. Тихо сказал:

– Диктуйте адрес.

Дом был серый, пятиэтажный, без лифта. В подъезде нещадно воняло
мусоропроводом, с верхних этажей раздавался девчачий смех.
Женихалась молодежь. Услужливая соседка встретила Андрея у
двери, с осторожностью и достоинством оглядела его наряд,
посмотрела в глаза, вздохнула.

– Не похож. Совсем не похож… Ну пойдем, ключик у меня есть.

Лязгнул замок, их прихожей пахнуло сыростью. Андрей по инерции вытер
ноги о какой-то мятый коврик, нащупал рукой выключатель и
сощурился от яркого света.

– Симка, ты? – раздалось из комнаты. Голос звенел холодком.

– Я, и не одна! – деловито предупредила соседка.

– Все-таки приперла кого-то, змея… А я думаю, что мне все бубновый
король выходит!

Она сидела спиной. Старое кресло еле заметно покачивалось, с
подлокотника свисала тонкая высушенная рука. Везде царил полумрак,
бра в уголке отбрасывало на стену круг желтого света. Потом
она обернулась. В Андрея уперся внимательный, колючий
взгляд. Он вспомнил старую домашнюю фотокарточку. Снята она была
еще до его рождения, в сквере, недалеко от дома. Молодая
мать, смеясь, зарывалась носом в крепкое отцовское плечо, рядом
стоял дед Николай – еще бодрый, радостный. Впрочем, до самой
болезни он выглядел сильно моложе своих лет. Чуть поодаль –
Агата в кокетливой шапочке, плиссированной юбке, глядела на
них, развеселых, со стороны. Выглядела она, как артистка,
будто с первых газетных полос. Андрей и знал ее исключительно
по этой фотокарточке да урывчатым, неохотным рассказам
матери.

Преодолев волнение, он деловито шагнул вперед.

– Мне сказали, что вам нужен врач.

– Это ты, что ли? Лекарь?

– Нет, я не врач, но…

– Ну так иди домой, красавчик! – старуха улыбнулась, поставила
вместе крохотные ножки, раскачивая кресло, – Тебя, небось, дома
красивая женщина ждет, а ты здесь со мной тараканов морить
собрался.

– Агата Станиславовна, побойтесь Бога, – пробурчала соседка, – Это
внук ваш, помочь приехал, а вы опять за свое…

Старуха повернула к ней голову, губы ее сомкнулись, а висящая без
движения рука сжалась в маленький, колючий кулачок.

– Все хлопочешь, Симка! Все тебе заняться нечем! Говорю
по-человечески – уйди, дай хоть помереть спокойно – так и этого не
допросишься! Нет у меня никаких внуков, говорила тебе много раз!
Дочь моя так и не сподобилась, а сын… Сын в другом городе… И
хватит. Выметайтесь отсюда.

«Тяжелый случай» – пронеслось в голове у Андрея.

– Хорошо, – сказал он, – Я просто вызову врача, где у вас телефон?

– В Караганде! – откликнулась старуха.

– Там, на кухне, – засуетилась соседка, – Я покажу, покажу… Идем…

Потом она ушла, на прощанье сказав, чтобы крепился. Андрей вызвал
неотложку, и пока они ехали, долго стоял у окна, глядя на
унылые просторы заоконья, с уходящими ввысь строительными
кранами и фабричной трубой, пускающей дым. Кухня была маленькая,
из крана каждые две секунды капала вода, но везде царил
порядок. Сиротливо на полочке выстроились банки с крупой,
одинокое радио на стене мурлыкало о погоде, на плите важный чайник
глупо выпячивал металлическое пузо. Андрей вернулся в
комнату и деликатно присел на табурет.

– Ты еще здесь? – безразлично спросила старуха, помешивая в ладошках
колоду карт.

– Послушайте, хватит. Мне от вас ничего не нужно. Я просто дождусь
здесь врачей и пойду. Чтобы совесть была спокойная…

– Совесть… – пробурчала она, – И откуда только Симка тебя откопала…

– Она у вас записную книжку взяла. Тетя Нина трубку почему-то не берет.

– А если бы и взяла! – усмехнулась Агата, – Ей до меня никакого
дела. Ей теперь все – по барабану… Носится со своим Боженькой,
как дурак с писанной торбой. Ото всех отгородилась и хорошо
ей. А ты, значит, жалостливый?

– Нет, – пожал плечами Андрей.

– Значит хитрый, – с нажимом подытожила она и зашлась в приступе
свистящего кашля. Потом, отдышавшись, миролюбиво спросила:

– Как зовут-то? Впрочем, не надо. Я тебя тридцать лет не знала, и
еще столько же знать не буду.

В тот вечер ее забрали в больницу. Врач долго ругалась, дескать, еще
сутки и всякое лечение было бы бесполезно. Андрей помогал
собирать вещи, белье, затертые домашние тапочки. Все было
пыльное, ветхое, казалось, вот-вот рассыплется в руках.
Неведомая сила вдруг сдавила его горло, так он и ехал в карете
скорой, не проронив ни слова. В приемном покое ему отдали ее
пальто, потертые сапожки в полиэтиленовом пакете, драповую
шляпку с засаленной лентой. Он стоял растерянно, не зная, куда
теперь с этим всем…

Поехал домой.

Агату навещала настырная Сима, звонила Андрею через день, хныкала,
даже жаловалась на ее грубость. Воровато интересовалась:

– Сам-то не приедешь? Не чужие как-никак…

Каждый раз он смущался, сам не знал отчего.

– Мам, а почему Агата всех ненавидит? – спросил как-то раз.

– Почему ненавидит? Не общается просто. Значит, не нужно…

– Она ведь одна совсем. Сидит, злится на весь свет… А лет ей сколько?

– Сейчас скажу… Родилась она в двадцать пятом году. Посчитай.

– Восемьдесят три. А с дедом они из-за чего развелись?

Мать помолчала.

– Откуда я знаю. Наверное, было из-за чего…

Из больницы забирал опять он. Был лютый январский мороз, режущее
глаз солнце и бледные облака. Андрей вывел ее к такси, поднял
на руки, бережно втиснул на заднее сидение машины.

Всю дорогу она молчала. Потом, когда поднялись в квартиру, она спросила:

– Зачем хлопотал? Думаешь, сама не доберусь?

Он усмехнулся.

– Я вам говорил. Чтобы совесть была спокойная.

– Ишь какой умный… Воображаешь! Думаешь, что бы эта редиска старая
без меня делала? Думаешь, теперь обязана тебе по гроб?
Надеешься, что квартирку на тебя перепишу?

Он повернулся. Хватит! Решил уйти, насовсем – помог и будет. Даже
замком дверным уже щелкнул.

– Постой! – скомандовала она.

Обернулся устало.

– Как тебя звать-то?

– Андрей.

– Ну-ну, Андрей дуралей, – засмеялась заливисто, как девчушка,
поманила к себе сухоньким пальчиком, – Идем, коньячку с морозца.
А то простынешь…

(Продолжение следует)