Проза

Hачало

Продолжение

Из комнаты веяло скукой. Книжная полка на стене надменно сияла
корешками томов Островского и Гоголя, веселые занавески
отбрасывали на стену причудливую кружевную тень. Из-под стекла на
письменном столе беззаботно улыбался Есенин. Это была
уменьшенная копия портрета, который висел у них в кабинете
литературы.

– Итак, – торжественно сказала Раиса, – С чего же начать занятие?
Признаться, Бобриков, твои стихи произвели на меня такое
впечатление, что я забыла спросить домашнее задание. Может с него
и начнем? Ты выучил Пушкина?

Витька было растерялся, так как уроков вчера он не сделал вообще. Но
тут его взгляд скользнул по портрету Есенина. Он потупился
и прочел медленно, с расстановкой:

– О край дождей и непогоды, кочующая тишина, ковригой хлебною под
сводом надломлена твоя луна…

Это было любимое есенинское стихотворение Клары Вениаминовны, Витька
слышал его столь часто, что запомнил от начала до конца.

– Опять дорогой верстовою, наперекор твоей беде, бреду и чую яровое
по голубеющей воде…

– Достаточно, Витя, – с уважением проговорила Раиса, – Ну вот же!
Можешь, когда захочешь. Считай, что двойку ты наполовину
исправил, а теперь слушай. Ко мне сейчас придет старая знакомая.
Женщина она пожилая, почтенная, но слегка не в себе:
почему-то вбила себе в голову, что у меня есть внук.

– Внук? – глупо переспросил Бобриков, словно мысль о продолжении
рода Раисы казалась ему совершенно абсурдной.

– Да, внук! – раздраженно кивнула она, взяла себя в руки и терпеливо
продолжила, – И будто зовут его Павлик, и ему тринадцать
лет. Прямо, как тебе, правда?

– Правда… – пробубнил Витька.

– Я много раз пыталась объяснить, что это ошибка, но она не хочет и
слушать. Понимаешь, такие люди становятся очень…
взволнованны, когда окружающие разрушают их фантазии. Они даже могут
быть агрессивны! Поэтому спорить я с ней перестала. Если она
спрашивает что-то про этого придуманного Павлика, только
киваю головой. Дочь с ней тоже не спорит, поэтому ты не
удивляйся. Увидев тебя, моя знакомая только утвердится в своем
ошибочном мнении, будет задавать вопросы, проявлять к тебе
интерес. Ты это воспринимай спокойно. Если спросит о чем-то,
отвечай «да» или «нет», без подробностей. Выпьешь с нами чашку
чаю – за столом веди себя культурно, не ковыряй в ушах, как на
уроке. И не называй меня по имени отчеству. Потом скажешь,
что тебе нужно готовиться к сочинению, скроешься в комнату и
просидишь, пока они не уйдут. Если все пройдет именно так,
получишь пятерку! Ты понял?

Витька кивнул и подумал: «Видно, эта сумасшедшая очень ей дорога,
ничего удивительного!»

Раиса добавила:

– И уж конечно, Витя, никому не стоит об этом рассказывать.

«Да никто и не поверит!» – подумал он и подмигнул Есенину.

Гости принесли на порог уличную сырость и небывалый шум. Тамара
задушила Раису в объятиях, не дав ей опомниться. По ее лицу
текли слезы радости:

– Девочка моя! Сколько же мы не виделись!...

Зашелестели букеты. Раиса, с любопытством оглядывала подругу. Сейчас
о давней красоте напоминали только глаза, сохранившие
прежних чертят, да голос Тамары, звенящий россыпью колокольчиков,
и не утративший юношеских интонаций. Сама же она располнела
и съежилась, не осталось даже намека на некогда лебединую
стать. Перед Раисой суетилась попрыгунья, так похожая на
артистку Целиковскую, и от этого странная смесь умиления и
разочарования захлестнула учительницу.

За ее спиной смущенно улыбалась дочка, вполне себе серьезная дама.
Она была из другого теста, не такая суетливая и звонкая, как
мать. Улыбалась открыто, но сдержанно, и только глаза из-под
стекол очков мерцали тихим счастьем. Раиса с завистью
подумала о ее маленькой тайне!

– Мама все эти годы очень часто о вас говорила, – тихо сказала она,
– Меня зовут Алла.

– А где же Машенька? – воскликнула Тамара.

– Работает допоздна, – ответила Раиса.

Бобриков, наблюдавший всю эту сцену из-за угла, сильно удивился.
Потому что таких приятных сумасшедших ему еще не доводилось
видеть. И тут вдруг все трое разом посмотрели на него. Глаза
женщины округлились, она бросилась к нему на шею и снова
заплакала. Потом отстранилась и посмотрела долгим, испытующим
взглядом:

– Какой замечательный, взрослый мальчик! И очень похож на бабушку,
очень!.. Скажи, Павлик, ты любишь пирожные?

Что Бобриков мог ответить! Он страстно любил все сладкое – жвачки,
ириски, засохшую карамель. Иногда Клара Вениаминовна угощала
его ванильными зефирками. Это был верх блаженства! К тому же
она говорила, что сахар повышает мозговую активность;
Витька ей верил. Поэтому сейчас он скромно кивнул.

– Ой, что это я! – вдруг воскликнула сумасшедшая, – Совсем ведь
забыли! Аллочка, забыли!

Они засуетились. Захрустели пакетами, извлекли нарядный сверток,
украшенный лентами и вручили ему:

– Пойди-ка, примерь!

Витька растерялся. Ни о каких подарках Раиса его не предупреждала.

– Примерь, – мягко скомандовала она.

В свертке лежала белоснежная рубашка из очень мягкой материи. Витьке
она пришлась ровно впору, с жалостью он даже подумал, как
бы учительница потом ее не отобрала. На шее, над верхней
пуговкой была пристегнута черная «бабочка». Изучив сверток до
конца, Витька нашел жилетку из темной, и тоже очень мягкой
ткани. Переодевшись, он погляделся в зеркало и почему-то
покраснел. К такой одежде он был не приучен, но подумал, что на
свидание с Анжелиной Джоли стоило бы отправиться именно так.

Все оказались в восторге! Женщины ходили вокруг него, хлопали по
плечам, ощупывали ворот и манжеты и говорили много приятного,
особенно старалась сумасшедшая. Витьке было ее очень жаль.
Она гладила его по голове, по щекам, и в глазах у нее
постоянно стояли слезы.

Потом Раиса долго водила их по комнатам, они охали, восхищались ее
скучной квартирой. Сумасшедшая достала откуда-то бутылку
зеленого стекла и, стесняясь, поставила на кухонный стол.

– А как же не выпить, вспоминая старое! – засмеялась она.

Витьке налили теплого чаю. Он с жадностью посмотрел на конфеты в
коробке. Пирожные стояли далеко от него, и он пока стеснялся их
брать.

– Павлик, ты уже в каком классе учишься? – спросила Алла. Она ему
тоже понравилась, наверно потому, что была похожа на
географичку – молодую, смешливую тетку. Тетка преподавала у седьмого
«Б» только с начала этой четверти, носила, модные широченные
брюки и побывала почти во всех странах, которые они
проходили.

– В седьмом, – ответил Витька.

– Бабушка преподает у тебя? – спросила женщина.

– Да.

– Я стараюсь ни в чем не делать Павлику поблажек, – скромно вставила Раиса.

А Витька подумал, вот уж точно. Он взял конфету, с наслаждением
разгрыз ее во рту. Коньячная начинка приятно обожгла язык.

– Твоя бабушка, когда училась в институте, была круглой отличницей!
Раёк, а помнишь профессора Рабиновича? Смешной был старик!..
В апреле Аллочка тоже будет защищать диссертацию по
Пушкину. А у Машеньки как дела?

– Потихоньку, – скупо проговорила Раиса. Ей не хотелось вдаваться в
детали, и она сильно надеялась, что вечером дочь задержится
и не застанет ее гостей.

– Ну а ты, Павлик, кем хочешь стать в будущем?

Витька к тому моменту разгрыз уже третью конфету с коньяком. Начинка
ему очень понравилась, а близость пирожных с кремом
придавала смелости. К тому же он уже немного освоился.

– Да не знаю, – серьезно ответил он, – Отец у меня на стройке
работал всю жизнь. А так он и плотничать и слесарничать мог, дай
Бог каждому! Если б не помер, мы бы с матерью давно
озолотились. Вот и я думаю ремесло толковое получить.

Над столом повисло молчание.

– Ты мне не писала, – виновато сказала сумасшедшая, – Мы не знали,
что отец Павлика… А давно он умер?

Витька засунул в рот четвертую конфету с коньяком.

– Четыре года как, – сказал он, – Водки паленой выпил, дружбанам
ничего, а у него сердце – ёк! Главное обидно – не пил никогда,
так, по праздникам… А еще думаю в Америку съездить.

– В Америку? Зачем? – удивились женщины.

– Так. Кое-кого повидать… – загадочно вставил Витька и решился,
наконец, дотянуться до пирожных.

– Тебе не хватит? – осторожно спросила Раиса. Его разговорчивость
вселила в нее беспокойство.

– Ну, когда еще так поем, – скромно заметил он, вспомнив
опостылевшую домашнюю свеклу.

– А что же мама? – с любопытством спросила Тамара, не отрывая от
мальчика взгляда, – Допоздна задерживается на работе? Наверно
устает…

– Устает еще как! – кивнул Витька, с наслаждением слизывая с
пирожного крем, – Шваброй-то махать, приятного мало. Потом еще дома
– хлопот полно. Постирать да помыть. А если заказов много,
так она до полночи швейной машинкой трындит…

– Мама еще и шьет? – с любопытством откликнулась Алла, – А вот у
меня никогда не получалось.

– У нее это так, вроде увлечения, – попыталась вмешаться Раиса,
буравя Витьку пристальным взглядом.

– Ничего себе увлечение! – возразил он, выискивая, чего бы еще
ухватить на столе, – Бывает, ночь не спит, если завтра работу
сдавать. Деньги, конечно, не сумасшедшие, но надо же как-то
вертеться!..

Женщины цедили вино. Витька искоса разглядывал сумасшедшую, приходя
в странное изумление: а так ведь и не скажешь вовсе!

– Ну а с учебой как? – ехидно спросила она, и подмигнула Раисе, –
Что, Павлик, достается тебе от бабушки?

Бобриков откинулся на спинку кресла. Икнул. Усмехнулся.

– Да мне в школе от кого только не достается! Я на это смотрю
философски: обстоятельства приходят и уходят, а человек остается…
Силу-то можно искусственно развить. Упражнениями там,
тренажерами разными. А вот характер – с каким уродился, с таким и
будешь жить. У меня вот характер упрямый, в отца. Бывало
затеет чего, хоть башку ему расшиби – все равно по своему
сделает!

– Что ж и учителей не слушаешь? – с улыбкой спросила Тамара. Мальчик
все больше ей нравился.

– Слушаю, – неохотно признался Витька, исподлобья взглянул на Раису,
– Но учителя тоже бывают разные! Один ругается, пугает,
чтобы класс заставить слушать, а другому это ни к чему.
Расскажет что-нибудь интересное, у тебя что-нибудь спросит… Раз, и
урок пролетел!

– Конечно, – согласилась Алла, – Педагогика – это искусство.

– Справедливость вот тоже, – Витька поднял вверх указательный палец,
– Вещь обязательная, но не все ее понимают! Например, в
классе есть человек, которого все привыкли дергать. Дернут и
ржут, как лошади! Дураки одним словом! У этого человека
конечно есть терпение, но не бесконечное. И в один прекрасный
момент это терпение лопнет – он треснет обидчика прямо посреди
урока. А что же учитель? Вместо того, чтобы разобрать
причину, выслушать обоих, он наказывает того, у которого от обид
просто лопнуло терпение. Какая же здесь справедливость?

– На уроках нужно знания получать, а не драки устраивать, –
проговорила Раиса, комкая в ладони бумажную салфетку.

– Знания – это вообще темный лес! – продолжал Бобриков, протягивая
руку за очередным пирожным, – Я понимаю алгебра – есть у
уравнения ответ, сошлось – молодец, не сошлось – решай, пока не
сойдется! А вот с той же литературой как быть, если тебя
такой-то герой восхищает, а тот же учитель говорит, что он –
отрицательный персонаж?

– Ну, это маловероятно, – усмехнулась Алла, – Это раньше всех чесали
под одну гребенку! Была своя идеология… А теперь – лишь бы
рассуждать умели и писали грамотно…

– Между прочим Анна Ахматова, – заметил Бобриков, – была очень безграмотна.

Женщины переглянулись.

– Завтра у тебя, кажется, сочинение? – ледяным тоном спросила Раиса.

Витька вздохнул. Ему хотелось дотянуться еще до зефира, но было
боязно, так как взгляд учительницы говорил очень красноречиво.

– А помнишь, Раёк, как я спорила с профессором Рабиновичем? Он
говорил, что лирика Ахматовой лишена правды! – воскликнула
Тамара, – Были же времена. Сейчас вот все разрешают, а молодежь
стихов не читает.

– Не доросли еще до стихов, – усмехнулась Раиса, – Я на сегодня
задавала выучить Пушкина на выбор, так полкласса прочли «Я помню
чудное мгновенье…», будто он ничего другого не написал. И
на том спасибо!

– Поэзия лучше усваивается во влюбленном состоянии, – мечтательно
предположила Тамара, – Давайте спросим у Павлика, это так?

Витька покраснел, сделал шумный глоток чаю и очень серьезно ответил:

– Все зависит от объекта. Настоящая красота может все: радовать,
вдохновлять, даже жизнь спасти может…

– Осталось только понять, что же такое настоящая красота, – улыбнулась Алла.

Бобриков сунул руку во внутренний карман рубахи, извлек сложенный
журнальный листок и решительно его развернул. Это была
фотография Анжелины Джоли. Красавица смотрела прямо на зрителя,
выразительные, кошачьи зрачки горели жаром, волосы плавно
ниспадали с плеч, убегая и скрываясь в складках простого белого
платья.

Дамы понимающе переглянулись, и тут щелкнула входная дверь. Машка,
появившаяся на пороге, была расстроена и пьяна. С подругой
Светланой они еще дважды ходили за шампанским, долго обсуждали
моральный облик Геши, и пришли к печальному выводу, что
жизнь – дерьмо, а все мужики – кобели.

Взглянув на дочку, учительница почувствовала, как почва уходит
из-под ног. Витька ощетинился, и смотрел на Машку с испугом и
злобой одновременно.

– Машенька, я не успела предупредить, что у нас будут гости, –
заискивающе начала Раиса, – Это тетя Тамара, моя институтская
подружка. Вот, приехала из Тюмени. Это ее дочка Алла.

– Что попался, змееныш! – воскликнула Машка, глядя на Бобрикова, –
Посмеялся надо мной? Теперь я над тобой посмеюсь, оторву все,
что болтается!

– Поймай сначала! – ответил он, легко соскочил со стула и запустил в
нее зефириной.

В глазах у Раисы потемнело. Такой диалог «матери» и «сына»
радикально не вписывался в концепцию вечера. Гости с ужасом наблюдали
попытки разъяренной Машки дотянуться до подростка через
обширный обеденный стол. Он ускользал от нее с подвижностью
кошки, умудряясь кидаться всем, что попадалось под руку. В
Машку летели конфеты, ложки, даже опустевшая Тамарина чашка,
сделав фигурный пируэт, со звоном разбилась об стену. Витька
мгновенно понял, в чем дело. Удивляться или негодовать уже не
было времени. То, что виновницей материнских слез оказалась
Раискина дочь, окончательно утвердило его в мысли о том, что
жить ему осталось не долго. Жаль было портить вечер гостям,
но помереть он решил все-таки с музыкой!

Витька дернул на себя скатерть. Женщины с визгом повскакали из-за
стола. На полу кровавой лужей растеклось смородиновое варенье,
попадали чашки, блюдца и прочая дребедень. Машка в этот
момент почти добралась до него. Мальчишка набросил на нее
скатерть, а затем совершил трюк, достойный кино. Он ловко вскочил
на стол, двумя руками ухватился за люстру и, взмахнув
ногами над головой изумленной Тамары, приземлился уже на пороге
кухни.

– Что, съела?! Руки коротки меня достать! – крикнул он, шмыгнул в
ванную и щелкнул замком.

– Маша, немедленно прекрати! – очнувшись от изумления, взмолилась Раиса.

– А ты знаешь, что он мне сделал?! Пусть сидит там, пока с голоду не
помрет! Слышишь меня, мелюзга? Ну, держись теперь!..

Женщины обступили дверь ванной.

– Ну зачем ты так, Павлик? – жалостно позвала Тамара, – Всю посуду
побил! Бабушку с мамой расстроил!..

– Никакой я вам не Павлик! – крикнул Витька, – А эта мымра мне не
мать! Я в этом доме вообще первый раз, так что расстраивать их
мне очень даже приятно!

И он запел с надрывом:

– Вихри враждебные веют над на-ми! Темные си-илы нас злобно гне-тут!..

– Мы, пожалуй, пойдем, – виновато прошептала Тамара.

– Да уж, вечер не удался, – поникнув, и не зная, куда провалиться со
стыда, ответила Раиса, – Он вообще-то мальчик хороший. Но
сами понимаете, подростковый возраст, разные фантазии,
сложные отношения с мамой…

– В бой роковой мы вступили с врагами! Нас еще су-удьбы безвестные
ждут!.. – раздалось из ванной.

Тамара снова заплакала, на ходу натягивая шубу и пуховый платок:

– Раёк, ты главное – держись! Мы с тобой, мы все понимаем…

Раёк подумала, что эти слова еще долго будут звучать у нее в ушах.
Мы все понимаем… Все понимаем… Понимаем…

Когда дверь за гостями захлопнулась, а голос в ванной притих, она
разочарованно сказала дочери:

– Ну вот какие черти тебя потянули домой?

– Что значит какие! Мама, я здесь пока еще живу, лучше ты мне скажи,
что здесь делает этот змееныш?!

Бобриков приник ухом к двери, ему страсть как интересно было
послушать объяснение двух этих женщин.

– Ради Бога, выбирай выражения, я – его учительница. Я просто
хотела… Впрочем, это долгая история.

– Он – твой ученик?! – Машка скривилась от смеха и крикнула,
обращаясь к Бобрикову: – Да ты везучий!

– Просто счастливчик... – согласился он.

– Так вот, мама! Он – сын этой, Генкиной многодетной… Я к ней
сегодня ходила, так он мне дрянь какую-то в сапог налил!

– Никакую не дрянь, – обиженно откликнулся Витька, – Просто борщ –
наваристый, вкусный! Ты бы попробовала, пальчики оближешь…

– А зачем ты к ней ходила? – удивилась Раиса.

– Поговорить!

– О чем?!

– Ну не о погоде же! Ты, прямо, как маленькая, мам…

Раиса схватилась за голову, тяжело опустилась на стул. В голове у
нее зазвенел и стал усиливаться незнакомый настойчивый звук.

– Господи, какой позор, – проговорила она, – Какой печальный итог
моих жизненных планов – великовозрастная дочь воюет за
внимание двуличного неудачника!

– Это мое дело, мама. И если честно, мой отец тоже был не заморский принц.

– Принцем не был, врать не стану! Но со мною был честен. А ты воюй,
воюй! Победишь, а дальше-то что станешь делать?

– А дальше, мама, я стану счастливой! – Машка побагровела со злости
– Я перестану слушать твои попреки! Я буду заниматься
хозяйством и домом! Буду настоящей женщиной! Да что с тобой
говорить – тебе это все равно не понять!..

Она рванулась в прихожую, стянула с вешалки леопардовое пальто.

– Куда ты идешь? – глухо спросила Раиса, – Проспись, ты пьяна…

– Подальше от тебя! Туда, где меня поймут и поддержат!

Она шагнула за порог и хлопнула дверью.

На пол с грохотом обрушилась люстра, которая так удачно спасла
Бобрикову жизнь. Раиса присела на корточки, слезы струились по ее
щекам. Эта хрустальная люстра с плафонами цветного стекла
была первой обновкой, купленной после ремонта квартиры. Машка
тогда училась на первом курсе, на радостях они купили
сладкого вина, фруктовых пирожных, и весь вечер мечтали о том,
что же случится с ними дальше. Настойчивый звук, родившийся у
нее внутри, вдруг заполнил собою все окружающее
пространство. В нем потерялись все прочие шумы. В груди взорвалась
петарда, и стало нестерпимо больно!

Щелкнул замок в ванной. Из-за двери высунулось напуганное Витькино лицо.

– Все разошлись? Ну я пойду, Раиса Пална?

Ответа не последовало. Витька вспомнил, что не успел спрятать в
карман драгоценное фото Анжелины Джоли. Когда вошла Машка, оно
лежало на столе, и теперь необходимо было найти его в груде
битой посуды.

– Вы меня извините, конечно, – бормотал он, возвращаясь в кухню и
заглядывая под стол, – Я тут у вас кое-то потерял… Ох и уборки
вам предстоит… А вы сами случайно не видели?..

Он посмотрел на нее и замолк. Учительница сидела, облокотившись о
стену спиной. Лицо ее было бледным и глаза почему-то смотрели
в одну точку. Витьке даже показалось, что она умерла.
Мальчик склонился поближе, к самым ее губам. От нее исходил слабый
запах вина и зефира… И тогда она слабо, из последних сил
шепнула ему:

– Помоги… Врача…

Витька пулей рванулся к телефону, он знал, как дорого время. Отец
его умер в считанные секунды. Мать потом долго плакала и
винила себя, потому что один из врачей сказал, если бы подоспели
вовремя, все сложилось бы по-другому.

– Скорая! Здесь человеку плохо! Пишите адрес!.. – крикнул он в
трубку. Потом вернулся на кухню и, не решаясь, тронуть женщину,
уселся напротив, обхватил руками тощие колени, и запел
тоненько, еле слышно:

– Вихри враждебные веют над нами!..

(Окончание следует)