Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Hачало

Продолжение

Глава 3

Активная жизненная позиция женщины (даже властность) часто компенсируется
противоположным поведением в постели. Предельное послушание, переходящее
в жертвенность, превращение царицы в рабыню, согласную принять
от хозяина не только ласки, но и истязания, психологически оправданы.
Любовь к боли, унижению вытесняет сладострастие: оно вообще отходит
на второй план как нечто эгоистичное.

Мужчины служили даме весь день, теперь дама в свою очередь предается
своему мутноглазому служению. Понятие «отдаться», как бы потешно
ни звучало это слово, сохраняет свой первоначальный смысл. «Я
твоя», «возьми меня», «ударь» – не верится, что серьезная, деловая
женщина может использовать такие фразы в своем лексиконе. Наташа
когда-то вполне могла себе это позволить. Она звучала натурально.
Мазохичность ее страсти засталяла меня быть вандалом, изобретающим
для любимой все более изощренные пытки. Поначалу эта роль ошибочно
отождествлялось в моем сознании с ролью американца, хозяина мира,
пользующего

на свое усмотрение пленницу покоренного народа. Как и многие мои
соотечественники, я слишком высоко оценивал свое атлантическое
происхождение.

А ведь европейцы относятся к нам в лучшем случае снисходительно.
Наташа чувствовала свое превосходство надо мной даже во время
бомбардировок Сербии. Став самой презираемой нацией в мире, мы
все-таки еще на что-то надеемся, старательно закрывая глаза на
правду. Раньше люди из-за океана носили фигу в кармане, теперь
не стесняются сунуть ее нам под нос. Если бы не жена, я никогда
бы

не согласился, что мы такое отношение заслужили. Я был для нее
дикарем, наивным позитивистом, самовлюбленным ковбоем. Быть как
дети, трудолюбивые дети, прокладывающие дорогу к своему счастью,
– нам это кажется достаточным для самоуважения, остальным нет.
Некоторые вообще считают счастье понятием бессмысленным. Готовые
ответы на немногие вопросы, профессиональное уклонение от проблем
и рефлексий не всегда говорят о силе духа. ...Мои объяснения женской
природы, наверное, примитивны. Почему наши игры исчерпали себя
с переездом на Длинный остров? Смена обстановки? Переоценка ценностей
в пользу семьи и супружеской верности? Я уже не являюсь хозяином
положения, и жена не чувствует во мне жестокого сатрапа? Одиночество
большого города стало скучным диагнозом, и множество таких же
одиноких беглецов вокруг нас находили спасение в телесных связях,
обмене теплом с каждым встречным и поперечным. Елке нравилось,
когда мы притаскивали к себе домой какую-нибудь несуразную ляльку
из бара и трахались втроем к ее ужасу и удовольствию. Наташа легко
входила в образ хищника, раздевая и лапая новых кратковременных
подруг, заставляла их кончать по несколько раз перед тем, как
передать на растерзание мне и переключиться на самоедство ревности
и восторга стороннего наблюдателя. На других мужчин Наташа откровенно
не обращала внимания. Бабы ее интересовали настолько, насколько
были интересны мне. Гомосексуальность Елки на большее не распространялась:
не думаю, чтобы она стала бы меня обманывать. Встречи никогда
не возобновялись. В редких случаях девушки становились подругами,
никогда не вспоминающими о прошлом. Мы ни на кого не охотились,
никогда не обсуждали случившееся, свидания происходили как-то
сами по себе: либо уклад жизни Большого города располагал к извращениям,
либо они стали для нас настолько естественными, что мы просто
не замечали, как и почему начинается очередной роман. Чувство
было сродни любви, хотя бы по причине бесконечной нежности: пренебрежения
к случайному человеку не возникало. Было несколько эпизодов из
ряда вон. Что-то из серии академического любопытства. Мы чувствовали
себя хладнокровными вампирами из кинофильма «Голод», когда привели
домой крупную красивую негритянку лет двадцати пяти. По-моему,
она и ее пидарнутый товарищ привязались к нам сами в соседнем
ирландском пабе. Люди сходных привычек легко узнают друг друга
по глазам. Помню, меня что-то зацепило в ее внешности: вроде бы
модельная почти телка, но что-то не так. Впоследствии, когда ее
образ всплыл в моей памяти, я понял, что чувство настороженности
вызывал ее рот. Овальный, всегда чуть приоткрытый рот, казалось,
жил независимой от лица жизнью. Он самопроизвольно перемещался,
сужался и растягивался или яйцеобразно покачивался наподобие шалтая-болтая,
и эта мимика никак не соответствовала характеру разговора. Если
бы я сообразил тогда, в чем дело, я проследил бы за движением
ее губ и, может быть, что-нибудь про эту девушку понял. Догадка
пришла, как всегда, с некоторым опозданием. А пока мы просто сидели
за столом, допивали остатки спиртного, сохранившегося в нашем
доме. Парень вскоре понял, что ему ловить здесь нечего, и удалился.
Женщина всерьез наклевалась кокса, уже не стряхивала с носа белой
пыльцы и, как только приятель ушел, начала раздеваться. Впервые
инициатива принадлежала не нам, а гостье. Это и послужило причиной
некоторого отторжения, хотя дама была ласковой и чистосердечной.
Она выключила на кухне свет и продолжала мурлыкать джазовые колыбельные
песни, когда, по пояс голая, прижалась к нам в едва заметном танце,
подолгу целуя то меня, то Наташу. Потом увлекла нас в постель
так уверенно, словно бывала у нас и раньше. Попросила Елку снять
с нее колготки: то ли не могла сделать этого сама, то ли считала
это началом любовной прелюдии. Высвободив ноги из черного нейлона,
она тут же повалилась на кровать, прижав голову жены к своему
животу. Другой рукой взяла меня за штрипку джинсов, расстегнула
зип, притянула к себе и, торжествующе оскалившись, схватила меня
зубами за плавки. Елка подразнила ее языком минуты три, но девушке
оказалось этого вполне достаточно. Теперь она чувствовала себя
увереннее: мы пришлись ей по вкусу. Она, не стесняясь, говорила
все, что ей хотелось бы получить, но и сама отличалась непревзойденной
щедростью и настойчивостью. Она инициировала любовь по нарастающей,
пытаясь выдоить из нас гораздо больше, чем мы могли ей дать. Мы
устали, но из-за ложной скромности стеснялись признаться в этом
даже самим себе. Девушка не форсировала событий, не разыгрывала
африканских страстей: она была нацелена на что-то более продолжительное
и откровенное. Мы старались соответствавать ее темпераменту из
последних сил. Когда я пристегнул ее запястья наручниками к железной
спинке кровати, она задышала еще благодарнее и попросила завязать
ей глаза. Наташа сделала это поясом от своего шелкового халатика,
дважды обмотав его вокруг ее головы. Мы погладили ее еще немного,
слушая скулящие, напряженные звуки, раздающиеся из ее груди. Ушли
на кухню покурить, оставив даму лежащей на спине с запрокинутыми
руками. Она сжала ноги и принялась тереть ими одна о другую, внутренними
частями бедер, истекая животным соком. Мы выкурили по сигарете
в недоуменном молчании. Гостье нравилось даже то, что она не могла
более прикоснуться к самой себе и была вынуждена ожидать нашей,
ставшей уже почти равнодушной помощи. Мы занялись уборкой, иногда
заходя к девушке по одному на несколько минут, достаточных ей,
чтобы в очередной раз кончить. Чувствовали себя неловкими, неполноценными.
Слава богу, что она была согласна ограничиться только нами и не
просила позвать соседей. К утру ее неистребимое желание передалось
и нам. Отчуждение исчезло, пришло второе дыхание. Мы неожиданно
сцепились в поцелуе, услыхав ее новые стоны, пристроились в углу
комнаты, но уже скоро вернулись в спальню. Услышав скрип приближающихся
шагов, она атлетически закинула ноги себе на плечи, зацепившись
пальцами за черную металлическую дужку кровати. Нам казалось,
что мы стали свидетелями какой-то неизлечимой болезни, которую
сами к жизни и вызвали. Виноватыми в таких ситуациях мы с Наташей
не чувствовали себя никогда. Мы были слишком уверены, что делаем
что-то хорошее, что мы приносим радость людям, но сейчас наша
беспомощность поневоле становилась греховной. Уходить девушка
не хотела, не проявляя признаков похмелья или стыда. Выгонять
ее тоже было бы слишком жестоко. Мы так и уснули втроем, пристроившись
по бокам от дамы, не сняв повязки с ее глаз, не расстегнув наручников.
Мне не верится, что когда-то это происходило именно с нами. Повзросление,
как бы нелепо это ни звучало, пришло к нам вместе с переменой
места жительства. Пульс жизни моментально пришел в соответствие
с пасторальностью окружающего. Я вспомнил этот случай в связи
с растерянностью, отстраненностью и бессилием, которые мы испытали
в ту злополучную ночь. Впервые появилось чувство, что мы делаем
что-то не так, а как поступить правильно – неизвестно. С чем-то
подобным мне пришлось столкнуться совсем недавно, и дело не в
цвете кожи человека, с которым мне довелось познакомиться, не
в психологии или физиологии. Дело в том, что некая непроницаемая
стена между людьми действительно существует; и иногда абсолютно
ничего нельзя сделать, чтобы этот барьер преодолеть.

(Продолжение следует)