Онтологические прогулки

 

Проект Сергея Роганова «Homo Mortalis»

(опыт типологического описания)

Драматические изломы социально-политической, духовной, интеллектуальной жизни в России последнего столетия отразились и на философии, во многом определив ее участь. XX век – время утраты и время обретения русской философской мысли. Два нелегких испытания, выпавших на долю отечественного любомудрия.

Последствия утраты более-менее очевидны: разрыв традиции, смена мировоззренческих установок, подпольно-эмигрантское существование. Последствия обретения скорее вызывают замешательство: не оправдались чаяния многих русских мыслителей относительно посткоммунистического возрождения христианских основ русской культуры _ ¹; идейный багаж классических представителей русской религиозной философии не востребован в должной мере. Философское развитие современной России имеет преимущественно исследовательский, а не творческий характер; в интеллектуальном пространстве заметен явный эклектизм (параллельное сосуществование реанимированного марксизма, секуляризованного антропоцентризма, англо-американского позитивизма, культурологических медитаций, постмодернистского дискурса, синергийной антропологии и т.д.). Стиль русского философствования явно утрачен; «плюрализм» различных направлений свидетельствует скорее не о творческом многообразии мыслительных процессов, а о вырождении самого философского стремления к истине. Это не могло не отразиться на общем нравственно-негативном состоянии нашего общества.

Современные исследователи отмечают возможное позитивное влияние русской философии на оздоровлении нравственной ситуации в обществе. Так, А.Ф. Замалеев пишет в предисловии к сборнику «Нравственный идеал русской философии»: «Перед нами во всей остроте встала проблема возрождения российской нравственности, формирования нравственного самосознания русского общества. … Поэтому изучение русской философии может дать важнейшие стимулы для возрождения российской нравственности, духовно-творческой самобытности русского народа» _ ². Эти слова были сказаны в 1995 году. Сейчас ситуация в нравственном отношении близка к катастрофичной. Значит, не удалось сделать духовную сокровищницу русской философии основой формирования нравственного сознания, хотя количество исследований по истории отечественной мысли неуклонно растет.

Нынешняя духовная ситуация в России отмечена жесткой печатью неуклонного забвения метафизических истоков своей Родины, которое порождает поиск смысложизненных ценностей в иных культурах. Преодоление эклектизма непосредственно связано с выявлением инвариантных черт отечественной философии, что отнюдь не равнозначно установлению новых идеологических приоритетов. И, наверное, одна из наиболее важных задач современной мысли России – распознать свою философскую традицию среди бесконечной многоголосицы инокультурных практик. Необходимо искать самые источные смыслы нравственного пафоса русской философии, раскрывать действительно главные темы о человеке, наиболее мучительные терзания его духа.

В 1910 году русский философ Г. Ланц писал: «В религиозно-нравственных вопросах современный человек переживает нередко глубокую и мучительную трагедию. Его этика и его религия не могут вынести того железного мира смерти, зла и слепой необходимости, который раскрывает перед ним его наука и его логика. … Его религиозно-этическая совесть вступает в непримиримый конфликт с его логической правдивостью» _ ³. На вызов смерти, с которым не справилась этика, религия и наука, русская культура начала прошлого века ответила интенсивными социальными преобразованиями, имевшими катастрофический характер.

Каждая эпоха бросает жизни свой вызов смерти. Как сегодняшняя культура справляется с этим вызовом?

Прежде всего, повышенным (подчас откровенно нездоровым) интересом к проблеме смерти. В последние десять-пятнадцать лет в России происходит чрезмерно интенсивное (по-преимуществу эклектичное и вненравственное) обращение к теме смерти представителей из совершенно различных областей знания. «Дискурс смерти» приобретает тотальные формы. «Идея смерти и умирания человека обрамляет все размышления о современной культуре», в результате чего «смерть из тайны превращается в обыденный факт культуры» _ ⁴.

Обилие интерпретаций смерти позволяет охарактеризовать сложившуюся ситуацию как «танатологический ренессанс». «Сейчас мы переживаем накат четвертой волны эклектической танатологии (если первой считать эпоху классического масонства, второй – спиритические дискуссии времен Достоевского и Федорова, а третьей – эмигрантскую публицистику Серебряного века)» _ ⁵ – отмечает И.К. Исупов.

Переоткрытие смерти в культуре имеет разнообразные (не только компенсаторные) мотивы. Философская мысль XX века, продолжавшая изучать человека как человека, а не его «след» в культуре и языке, констатировала исчерпанность антропологических парадигм, базировавшихся на идеях рационально-постижимого бытия и однозначно-непротиворечивых истин. В ситуации техногенной переразвитости культуры homo sapiens окончательно вытесняет homo philosophicum, инициировав нравственный распад личности. В поисках новой антропологической модели философы все более настойчиво обращаются сейчас к целостному образу человека, в котором смерть – не внеположенный фактор («естественное прекращение жизнедеятельности организма»), но нечто, имеющее сущностное значение для бытийной полноты личности.

Но не только «антропологическая нищета» влечет современного человека к смерти. Интенсивный рост научного знания так же стимулирует интерес к «жгучим» темам. Сейчас стало возможно вторгаться в некогда запретные зоны человеческого бытия. Появился проект «геном человека», обещающий невероятные, подчас чудовищные, возможности. Гедонистическое самолюбие рыночного субъекта получило шанс реализовать свои тайные желания. Современная культура стремится к созданию максимального комфортного состояния человека и в жизни, и в умирании, и после смерти. Поэтому сегодня силен иммортологический импульс, захватывающий представителей различных (в том числе и биологических) специальностей. Возникает новая фаза технократического утопизма – «трансгенный утопизм»; человек утрачивает понимание онтологических границ своей личности и дерзает осуществить нелепые, порой, абсурдные проекты.

Нравственно неприрученная смерть таит в себе угрозу духовному здоровью личности. Смерть – сфера фундаментальной неопределенности и неопределимости. И вне нравственного к ней отношения, смерть делает бытие шатким, если не совсем безосновным и бессмысленным, а значит, открывает дорогу безнравственности, цинизму и мизантропии.

Симптоматичным и крайне опасным в этом смысле является практика «воскрешения умерших», которая пропагандируется некоторыми представителями «эзотерической науки». К сожалению, она начинает пользоваться популярностью у населения, что взывает к серьезному нравственно-философскому осмыслению проблемы смерти и бессмертия в рамках отечественной философской традиции.

Но сегодня решение проблем смерти, как правило, происходит через обращение к опыту англо-американской культуры. Именно в ней во второй половине XX века на стыке различных междисциплинарных исследований появляется сама наука о смерти – танатология.

Можно утверждать, что современная западная танатология является фундаментальной парадигмой, в которой свершается жизнь и смерть человека. Танатология претендует на то, чтобы стать религией XXI века. Техно-социум, порвав с традиционными практиками общения со смертью, формирует эвтаназийную парадигму, порождающую индустрию смерти. На Западе создана мощнейшая информационная база, проводятся многочисленные конференции и симпозиумы, создаются различные общественные организации и ассоциации с одной единственной целью – обеспечить современному человеку комфортный уход из жизни. Философский вопрос о нравственном смысле жизни здесь не ставится, ибо мешает комфорту самой жизни.

В качестве только одного примера можно назвать крупнейшую американскую ассоциацию «The Association for Death Education and Counseling» (ADEC) – профессиональную организацию, включающую ученых, врачей, психологов, философов, которая занимается широким кругом вопросов, связанных со смертью и умиранием как в теоретическом, так и в практическом плане, готовящая и выпускающая сертифицированных специалистов в области танатологии (CT – Certified in Thanatology: Death, Dying, and Bereavement) _ ⁶.

Аналогичные структуры начинают появляться и в России. В августе 2001 года в Москве основан Институт Танатотерапии. Основная категория вокруг которой, организуется деятельность этого института – «культура правильного умирания». Именно этим и мотивируются большинство западных танатологических практик, для которых «правильный» способ ухода из жизни – высшая цель.

Всесторонняя критика западной танатологии с духовно-нравственных позиций была осуществлена еще в 1985 г. В.Ш. Сабировым. Главный изъян этой практики (хотя для западной культуры это не изъян) в том, что «танатология не увязывает проблему смерти с вопросом смысла жизни, вынося ее за пределы морали вообще» _ ⁷. Психологический комфорт в процессе умирания, достигаемый посредством совершенно различных способов (в том числе и через эвтаназию) выступает в качестве легитимизации и тем самым оправдания гедонистически прожитой жизни. Приятная жизнь – приятная смерть – таков лозунг современной западной (преимущественно американской) философии жизни и смерти.

Ценностная нейтральность науки – основное мировоззренческое правило позитивизма, которое распространилось и на глубоко этическую сферу, сферу смерти. Танатология – это технология умирания, не предполагающая духовного постижения жизни.

Современный отечественный гуманитарий, к сожалению, имеет одностороннее, восторженно-апологетическое представление о евро-американской культуре. Относительные достижения этой культуры в технократической сфере являются как бы алиби вообще мировоззренческого превосходства. Как бы ни критиковался сейчас западный опыт, современное переустройство России ведется исключительно по западным образцам.

Современный рынок услуг начинает наводняться «танатологической продукцией», изготовляемой по евро-стандартам. Это не может не вредить духовному самочувствию нации.

Основной корпус западных разработок, представленных в российском гуманитарном пространстве, относится в своем большинстве к эмпирической танатологии. Собственно философские параметры англо-американской танатологии, которые достаточно полно обозначены в работах таких авторов как Hartshorne Ch., Perret R.W., Thomas, V. S., Pojman L. _ ⁸, еще не освоены в той мере, чтобы стала очевидна их инаковость по сравнению с отечественным.

Необходимо более тщательно раскрывать мировоззренческие основы англо-американской ментальности (прежде всего радикальный утилитаризм и гедонизм) в целях выяснения возможности или невозможности использовать опыт этой культуры в практических целях. Современный некритический перенос многих западных технологий происходит из-за ингорирования культурно-антропологических расхождений, которые были, есть и будут до тех пор, пока будет существовать человечество в национальной представленности. Верифицировать эти расхождения представляется возможным на уровне национальных языков.

Характер осмысления смерти в каждой культуре и в каждой эпохе носит универсальные черты, определяющие уровень духовного самосознания нации. Ясно одно, не изучать смерть человек не может. Но делает он это всегда тем особым способом, по которому можно судить о его нравственном достоинстве, интеллектуальной честности и метафизической укорененности.

На рубеже XIX-XX вв. стало очевидно, что как только русская мысль выходила на тему смерти, то именно здесь и выявлялась ее уникальность и самобытность. Русский философ В.Н. Ильин сказал очень выразительные слова для отечественного подхода к смерти. «Надо быть чудовищно каменносердечным, чтобы не чувствовать и не сознавать, что «чужая» смерть – это моя смерть и смерть не только моя, но и всего человечества и даже всего космоса, что это – эсхатологическая катастрофа» _ ⁹.

Это одни из самых ярких и сильных слов, сказанных по поводу смерти в русской культуре, являющиеся духовно-нравственной квинтэссенцией национального восприятия и переживания смерти. Таков типично русский подход к проблеме. Нравственная философия смерти имеет все основания претендовать на статус интегральной парадигмы русской мысли.

По мере раскрытия своих потаенных пластов, русская мысль обнаруживает ряд принципиально новых идей и концепций, способных изменить духовно непродуктивные представления о человеке и расширить тем самым границы существующего гуманитарного знания. Нравственное решение проблемы смерти, свойственное русской философской культуре, способствует преодолению страха смерти, принявшего патологические формы в массовой культуре и расширяет горизонт духовного бытия человека. Взгляд на русскую мысль через призму смерти способствует более глубокому постижению подлинных основ русской философской ментальности, которое требует целостной вовлеченности исследователя в бытийную тематику. По словам А.А. Королькова: «Русская философия глубже, чем какая-либо иная заглянула в недра человеческой и божественной духовности, причем не только через посредство слов» _ ¹⁰.

Среди западных исследователей всерьез изучающих русскую философию есть авторы, которые дают высокую оценку отечественным мыслителям, прежде всего их нравственному настрою. В частности, А.Келли, на основании изучения взглядов Герцена, Достоевского, Толстого, Тургенева, призывает к тому, что бы учиться на русском опыте. Русская история трагическими коллизиями неверия и нигилизма _ ¹¹. Но особенность русских мыслителей в том, что они, прежде всего, морально чувствительны к различным формам социальной жизни. Это особенно актуально сегодня, подчеркивает А. Келли, во время утраты моральных и религиозных абсолютов.

Актуальным для духовно-нравственного состояния российского общества является адекватный язык смерти. Говорить о смерти – одно, говорить о трагедии смерти – совсем другое. Когда мы говорим просто смерть, то в этом случае имеет место только факт, только юридически-биологическая констатация, но когда говорим о трагедии смерти, то мы выходим на нравственный язык. Трагедия смерти – аксиологическое высказывание, в котором, прежде всего, переживание человеком смерти и смертности. Поэтому всякое живое бытие в мире трагично. Нравственная философия говорит всегда о трагедии смерти и о страданиях смертного. Только тогда она говорит подлинно человеческим языком, исходящим из глубины вопрошающего сердца.

Как современная культура сможет ответить на вызов смерти будет во многом зависеть от того, в какой мере будет востребован нравственный потенциал русской философии. Ясно одно, что ни строго научное изучение смерти (в рамках медицинской танатологии), ни тем более псевдонаучное (в современной эзотерике) не смогут помочь современному человеку пережить «глубокую и мучительную трагедию» существования и обрести достойный смысл жизни.

Освоение философского наследия наших предшественников, и в частности изучение вопроса о нравственном восприятии смерти в русской философии XIX – XX веков поможет преодолению современного эклектизма, что в целом продвинет наше понимание самобытности отечественной мыслительной традиции.

Реанимация гносеологического интереса к терминальной проблематике в ситуации размытости методологических критериев создает определенный хаос (методологический произвол) в исследовательском пространстве. Междисциплинарный характер изучения феномена смерти, усиливает исследовательский волюнтаризм, что порождает ситуацию «танатологического эклектизма» _ ¹². Во многом это – результат недостаточного изучения отечественных и западных подходов к проблеме смерти, требующий преодоления.

Современная гипер-рефлексия на тему смерти инициируется многочисленными нефилософскими «собирательно-энциклопедическими» стратегиями. Ситуация требует выработки жесткой методологии, которая не позволила бы духовным смыслам смерти расползтись по территориям периферийных и прикладных для нее наук.

Характер осмысления смерти в каждой культуре и в каждой эпохе носит универсальные черты, определяющие уровень духовного самосознания нации. Ясно одно, не изучать смерть человек не может. Но делает он это всегда тем особым способом, по которому можно судить о его нравственном достоинстве, интеллектуальной честности и метафизической укорененности.

В качестве главных разграничительных критериев, позволяющих упорядочить многочисленные разноаспектные исследования смерти, в данной работе используются понятия эмпирическая и философская танатология. Термин «эмпирическая танатология» встречается в работе Э.Ю. Соловьева, посвященной философии М.Мамардашвили _ ¹³ для обозначения медитаций на тему «жизни после смерти» в стиле Элизабет Кюблер-Росс, Раймонда Моуди, Станислава Грофа. Мы предлагаем расширить понятие «эмпирическая танатология», включив в нее (помимо трансперсональной психологии) все нефилософские исследования феномена смерти в различных областях гуманитарного и естественного знания.

Таким образом, существующую на сегодняшний день литературу по изучаемому вопросу можно типологизировать следующим образом: 1) исследования в сфере эмпирической танатологии; 2) исследования философских аспектов смерти; 3) исследования в области истории русской философии; 4) художественная и эзотерическая литература.

Очевидно, что данные разделы не исчерпывают все имеющиеся подходы и имена и не претендуют на полное описание источниковедческого материала. Задача в другом – определить общие тенденции изучения и осмысления смерти, представленные сегодня в России.

 

Исследования в сфере эмпирической танатологии

Комплекс идей, связанных с восприятием, осмыслением и переживанием смерти глубоко укоренен в ментальности того или иного народа и является своеобразным идентификационным кодом культуры. Постижение аспектов ментальности, связанных со смертью и умиранием формирует более целостный и адекватный взгляд на сущностные различия между культурами. Это оказывается важным при их взаимодействии. Скажем, при разрешении биоэтических проблем необходимо изучать существующие этико-культурные типы отношения к смерти, имеющиеся в России и в тех странах, где принят танатологический взгляд на смерть.

Историко-антропологические параметры смерти раскрыты в работах А.Я. Гуревича. ««История смерти», – важнейший аспект социально-культурной системы общества», – таков один из главных выводов исследователя. Данный подход открывает широкую перспективу для изучения смерти в культурологическом, археологическом, этнологическом, семиотическом, литературоведческом, историческом контекстах _ ¹⁴.

Смыслообразующая функция смерти для структуирования литературного сюжета рассмотрена в статье Ю.М.Лотмана «Смерть как проблема сюжета». В ней высказаны некоторые принципиальные идеи, равно важные и для культурологии, и для литературоведения. В частности, продуктивной является мысль о возможности посредством превращения идеи смерти в формализованный набор средств выражения, превратить ее в один из универсальных языков культуры _ ¹⁵. Тем самым появляется возможность создания базовых метафор смерти как интерпретационных моделей культуры.

Большой археологический материал содержится в работах Ю.А. Смирнова, посвященных выявлению общих и специфических законов, действующих в сфере погребальной практики с древности до современности. Автор вводит понятия «тафология», «тафономия», «тафогенез», «некрология», «моросфера», «моротон», «мороценоз» и ряд других, которые значительно пополняют научный инструментарий, с помощью которых возможно более полное обобщение суммы традиционных знаний любого общества о смерти, и способов обращения с умершими.

Подобные археологические исследования оказываются продуктивными для философско-антропологического изучения человека. Они показывают реальный, не завышенный уровень знаний относительно архаического периода, которым обладает эмпирическая наука. Стимулирующим философское постижение человека выглядит один из принципиальных выводов автора: «обращаясь к вопросу о том, почему мустьерский человек стал хоронить умерших, следует сказать, что в настоящее время ответ может быть дан только в самой общей форме» _ ¹⁶.

Такие выводы препятствуют созданию вульгаризированных моделей происхождения и сущности человека, которыми, к сожалению, изобилует современная секуляризованная наука. Подлинно научное изучение восприятия смерти через погребальную практику ставит множество вопросов, которые в совокупности позволяют говорить о человеке как об «антропологической тайне».

Интересная попытка сопоставить опыт реанимационной медицины с трудами христианских богословов и ученых-естественников предпринята в книге П.Калиновского «Переход. Последняя болезнь, смерть и после нее». Помимо традиционных доказательств «бессмертия души», основанных на «свидетельствах» очевидцев, в книге ставятся и решаются многие актуальные вопросы (напр.: «кризис европейской христианской культуры», «время и пространство в терминальном состоянии сознания», «страх смерти», «смысл страданий», «терминальные болезни», «смерть детей», «терапия горя» и др.). Следующий вывод автора ставит серьезный вопрос о наличии необходимого эвристического потенциала у науки, пригодного для адекватного изучения феномена смерти: «Наука дает определение всем предметам, явлениям, феноменам и только определения того, что такое смерть, наука не дает» _ ¹⁷.

Значительное место в современной литературе уделяется практическим вопросам биоэтики, психологии смерти и умирания, механизмам психологии старения, социологии смертности населения _ ¹⁸. Это весьма симптоматично, так как геронтофобия становится одним из лидеров на шкале современных общественных психопатологий. Необходимо отметить и то, что интенсивность биоэтической проблематики находится в прямой зависимости от интенсивности забвения традиционных ценностей.

В последнее время интенсифицируются исследования иммортологического характера, основанные на идеях Н.Федорова, И.И. Мечникова, Ф.Купревича _ ¹⁹. В этих работах сделан упор на сциентических параметрах проблемы. В них имеются некоторые интересные наблюдения, позволяющие судить о сегодняшних возможностях рационалистического изучения смерти. «Важнейшая трудность сегодня, – говорят исследователи, – отсутствие теоретически выдержанного понятия смерти человека … Важнейшим недостатком современного состояния разработки проблемы смерти и бессмертия, является отсутствие единой концепции» _ ²⁰. Но это «сегодня» носит «вечный» характер. Опыт философской рефлексии свидетельствует о том, что не только «сегодня», но и никогда нельзя дать «теоретически выдержанный» ответ, определение, концепцию. Такова фундаментальная непостижимость смерти, которую научное сознание констатирует, но часто утопически пытается раскрыть эмпирически.

 

Исследования философских аспектов смерти

Многие современные отечественные философы в той или иной мере разрабатывали и разрабатывают проблему смерти (Н.Н. Трубников, И.Д. Панцхава, М. Мамардашвили, И.Т. Фролов, П.П. Гайденко, Ю.Н Давыдов, Д.И. Дубровский, А.А. Гусейнов, С.А. Исаев, И.И. Гарин, Л.А. Коган, П.С.Гуревич, В.Л.Рабинович, В.Кувакин, Ю.Ю. Вейнгольд, и другие).

В философской литературе советского периода сложилось, по крайней мере, три подхода к проблеме смерти. Они наглядно отражают духовно-культурную ситуацию эпохи, ее философские возможности и ограниченности.

Первый («классический») свое отношение к смерти выражал не позитивно (размышляя над конечностью человеческого существования), а негативно (через радикальное отрицание бессмертия). «Личное бессмертие – одна из реакционных социальных иллюзий. Стремление к нему, т.е. к неограниченному продлению персонального существования индивида, абсолютно неосуществимо и порочно в своей основе» _ ²¹.

Это своеобразное credo советского материализма, полагающее смерть «фундаментальным законом» существования живого, важнейшим «механизмом эволюции» высших организмов. При всей идеологичности этой позиции в ней отсутствует собственно философия. Такова особенность эпохи, в которой сциентическая уверенность вытесняет вдумчивые философские вопрошания. Поэтому в «Философском словаре» этого времени можно найти такое нефилософское определение смерти, отражающее уровень понимания проблемы большинством, и являющееся, по сути, доминирующим в «общественном сознании»: «Необратимое прекращение жизнедеятельности организма, неизбежный естественный конец существования живого существа».

В рамках этого мировоззрения бессмертие индивида – вредная и опасная утопия, которой может противостоять лишь безальтернативная идея «социального бессмертия», приобретшая статус вероучительного принципа _ ²². Это позиция сциентического скепсиса: наука не может и не должна заниматься вопросами человеческого бессмертия; в сферу ее исследований могут входить проблемы геронтологии и ювенологии, но не иммортологии. Эта установка находит значительное подкрепление в реаниматологическом скепсисе материалистической науки: «Марксистская философия давно решила вопрос о смерти как о закономерном и естественном завершении жизни. Марксистская философия решила и вопрос о бессмертии: после смерти человек остается жить в результатах его творчества, в сотворенных им делах. Люди, отдавшие себя человечеству, не умирают. Другого бессмертия наука и материалистическая философия не знают» _ ²³.

Очевидна философская бесперспективность подобного мировоззрения. Однако, ему на смену сейчас пришло другое, идеологически противоположное, но философски такое же беспомощное. Это вульгарный спиритуализм и оккультизм, овладевающий массовым сознанием с невероятной быстротой.

Второй подход к смерти, сложившийся в советский период, можно назвать сциентическим оптимизмом. Он основывается на секулярном прочтении федоровских идей воскрешения. Здесь вера в науку огромна, с ней связывается реализация фундаментальных гуманистических проектов. Этот подход отмечается сравнительно большей философичностью, но только в плане постановки вопросов. Один из наиболее активных сторонников данного воззрения совершенно справедливо выражает сомнения и негодования: «почему же люди, достигшие столь грандиозных успехов в социальном и научно-техинческом развитии, сделавших первый шаг в космическое пространство, по-прежнему остаются бессильными перед старостью и фатальностью смерти? _ ²⁴». Но по мере продвижения к ответам, философский пафос исчезает, уступая место сциентической утопии достижения личного бессмертия через «предупреждение заключительной стадии онтогенеза». Мировоззренческой квинтэссенцией данного подхода являются слова: «Нельзя считать идею бессмертия прерогативой религии. И именно наука способна и должна сказать здесь свое решающее слово» _ ²⁵.

Научно-техническое устранение смерти любой ценой – основная идея этого проекта. Философские вопросы о смысле жизни и смысле смерти здесь вообще не ставятся, так как очевидно, что если конечная жизнь принципиальна бессмысленна и абсурдна, то бессмертие (витальная бесконечность) ничего не даст духовно ценного этой жизни.

Третий подход, проявившийся в духовной атмосфере советской эпохи, отмечается именно своей философичностью.

Глубочайшая бытийная рефлексия над обретением предельных смысловых основ жизни, подлинного Я открывается в работах Г.С. Батищева. Особое значение приобретает тема духовной смерти как эгоистической самопотери личности. «Никому себя не адресуя, человек отсутствует также и внутри самого себя. И все больше умерщвляет себя душевно и духовно – при физической видимости жизни» _ ²⁶.

Большое метафизическое напряжение при постановке смысложизненных проблем имеет место в работах Н.Н. Трубникова. Уже в эссе «Притча о Белом Ките» обозначена вся философская фундаментальность темы смерти: «Он (Мелвилл) преподает нам трудную науку умирать, без которой нет, не может быть науки жить, ибо то и другое – умирать и жить – в конечном счете, в самой простой, первой и глубочайшей основе есть одно и то же» _ ²⁷.

В эпоху гипертрофированного сциентизма, в которой смерть оказалась похищена наукой, и тем самым был профанирован ее метафизический смысл, Трубников пытается вернуть проблеме смерти ее исконнейший философский статус: «Нет более трудной для исследователя и более важной для размышления проблемы, чем проблема смерти не в каком-нибудь из ее частных, или специальных аспектов, например медицинском, демографическом и т.д., а в ее общечеловеческом, мировоззренческом смысле» _ ²⁸.

Интересные размышления о диалектике бытия и небытия, стимулирующих поиск «причин небытия», можно найти у А.Н. Чанышева в «Трактате о небытии». Самоочевидность многих положений трактата (напр.: «Мы ходим по тонкому льду над океаном небытия. Жизнь не может долго удержаться на вершине бытия. Отсюда сон и смерть») и их парадоксальность («Небытии повсюду и всегда: в дыхании, в пении соловья, в лепете ребенка … Оно – сама жизнь!» _ ²⁹) в 1962 г. могла вполне восприниматься как смелый философский поступок.

Философ поставил под сомнение продуктивность западно-европейского постижения смерти, ибо оно игнорирует небытийную потенцию сущего: «Философия нового времени не смогла воздать должного категории небытие» _ ³⁰. За вычетом некоторых идеологических установок (в стиле советского amor fati) преодолеть страх смерти и трагизм жизни, в целом трактат обладает сильной вопрошающей потенцией, о чем свидетельствуют его последние слова: «Человек приходит из небытия и уходит в небытие, так ничего и не поняв».

Среди последних исследований можно отметить работы В. Аргази, Л.Е.Балашова, М.В. Горелкина, А.В. Демичева, В.Захарова, С. Роганова, П.В. Калитина, М.Ю. Келигова, А.Я. Кравченко, В.В. Кузнецовой, В.А. Кутырева, И.Н. Лавриковой, М.А. Малышев, Б.В.Маркова, Т.В. Мордовцевой, С.А. Мухамедьянова, С.С. Неретиной, В. Подороги, В.М.Розина, О.С. Суворовой, П.Д. Тищенко, М.С. Уварова, и др _ ³¹. Эти работы единит идея значимости смерти, ее неустранимость из горизонта человеческой рефлексии. Хотя авторы представляют совершенно различные версии понимания феномена смерти.

В.Подорога формулирует принципы новой, «телесно ориентированной» антропологии, в которой тема смерти переплетается с темой тела. Создается своеобразный вокабуляр «феноменологии тела» («стратография тела», «анатомический дискурс», «телесная схема», «кожа предмета», «семиозис тела», «телесные каноны», «шизотело» и т.д.).

Интересную попытку декомпозиции внешних смыслов языка с целью дешифровки потаенной семантики смерти предпринял П.Калитин в книге «Мертвый завет». Здесь слова распадаются на стихийные до-логические элементы, и открывается тем самым возможность через покаянный опыт автора (через его «смерть») совершить новую «сборку» языка, которая будет соответствовать уже новой, просветленной и преображенной личности.

Оригинальную культур-метафизическую трактовку Петербурга предлагает М.Уваров: «Петербург начинается на крови своих строителей, в мрачном синтезе с угрюмым и промозглым климатом рождается вечная тень смерти». Эту тактику можно взять на вооружение при анализе других городов России с целью создания их мифо-танатологического облика.

Особо следует сказать о вкладе А.В. Демичева в разрабатываемую проблематику. Он обосновал статус философской танатологии «как мировоззренческого и ориентирующего знания». В его работах вопросы жизни и смерти человека решаются в рамках философской антропологии с привлечением богатого материала историко-культурного характера, а также идей современных западных философов (М. Хайдеггера, Э.Левинаса, Ж.Делеза и др.). Значительно расширен теоретический инструментарий философской танатологии («экспозиция телесной смерти», «некроцентрированное сознание», «мнемозическая реабилитация покойника», «драйв к смерти», «некропревращения», «микросмерть», «макросмерть», «энергия Танатоса», «суверенная смерть» и другие дерривативы). Это создает необходимую эвристческую основу для продуктивного анализа смерти в современном социо-культурном контексте.

А.В. Демичев отметил формирующуюся тенденцию энциклопедичного и нефилософского подхода к смерти. Поэтому «возникает потребность в длинном разговоре в более или менее единой дисциплинарно-языковом пространстве» _ ³².

В последнее время популярен постмодернистский дискурс смерти _ ³³. Основополагающие постмодернистские установки сводятся к задаче ниспровержения «больших идеологий» как «тоталитарных стратегий разума». Но это ниспровержение, как правило, оборачивается разрушением всяческих смыслов, на руинах которых манифестируется смерть как «голый» аргумент абсурда, вне каких-либо философских и нравственных осмыслений. Постмодернистская эксплуатация темы смерти, внеморальная эстетизация смерти способна приобретать некрофилические формы и соответствующие некропрактики. Это имеет деструктивный эффект и в итоге профанирует метафизический смысл человеческой конечности.

К сожалению, постмодернистский элемент рефлексии (в той или иной степени) присутствует и будет присутствовать в работах, посвященных феномену смерти, даже у тех авторов, которые добросовестно и всерьез занимаются проблемой. Такова «логика времени». Постмодернистское мышление возможно изживать по мере освоения отечественной философской традиции, в которой представлены совершенно иные подходы к смерти.

Несмотря на обилие подходов и решений проблемы смерти, духовная и нравственная значимость смерти для жизни человека в вышеуказанной парадигме так и остается не раскрытой. Не случайно некоторые исследователи делают категорические заявления о том, что вопрос о смерти не получил сколь-нибудь удовлетворительного решения: «настоящая философия смерти еще не создана, ее только предстоит создать» _ ³⁴.

(Окончание следует)

_____________________________________________________________________________

Примечания

1. См.: Зернов Н. Русское религиозное возрождение XX века. YMCA-PRESS, 1991. Особенно глава: «Наследие русской интеллигенции».

2. Нравственный идеал русской философии. Материалы III Санкт-Петербургского симпозиума историков русской философии (3-5 апреля 1995 г.). Часть 1. Проблемы методологии исследования нравственного идеала русской философии. – Санкт-Петербург. – 1995. – С. 8.

3. Ланц Г. Вопросы и проблемы бессмертия / Г. Ланц // Логос. – М. : Мусагет, 1910. С. 249.

4. Перспективы метафизики: классическая и неклассическая метафизика на рубеже веков / [под ред. Г.Л. Тульчинского, М.С. Уварова]. – СПб. : Алетейа, 2000. – с. 334.

5. Исупов К.Г. Русская философская танатология // ВФ, 1994, №3, С.106.

6. Среди аналогичных организаций, проектов, библиотек, изданий можно назвать: The British Medical Journal (BMJ); Hood College, Frederick, Maryland (Certificate in Thanatology for post graduates); International Association of Near Death Studies; The NLM PubMed Project; National Center for Death Education (NCDE); Soros Foundation: Project on Death in America; University of Toronto Joint Centre for Bioethics. Трудно говорить насколько эффективным является танатологический реванш Запада в преодолении фундаментального антропологического кризиса, но характерен сам поворот в сторону проблем смерти.

7. Сабиров В.Ш. Критический анализ философско-этических оснований современной танатологии // ФН 1995, №3, с.105.

8. См.:Hartshorne Ch. «The Acceptance of Death» // Philosophical Aspects of Thanatology (1978), Perret R.W. «Death and Immortalitу» (1987), Thomas V. S. «Death and the Meaning of Human Existence» (1989). Pojman L. Life and Death – A Reader in Moral Problems – United States Military Academy, 2002. В хрестоматии «Психология смерти и умирания» (Минск. 1998) представлены наиболее популярные тексты эмпирической танатологии (С.Гроф, Д.Халифакс, Р.Моуди, А.Ландсберг, Ч.Файе, Л.Уотсон, Д.Хамфри). Имеются еще несколько переводных работ (Курцман Дж., Гордон Ф. Да сгинет смерть! – М., 1987, Ламонт К. Иллюзия бессмертия. М., 1984). Однако, основные работы, дающее полное представление о реальных масштабах западной танатологии, еще не изучены. До сих пор не переведен на русский язык сборник статей известнейших авторов, с которого и началось развитие танатологии в западном мире: «The Meaning of Death» (1959); зависимость восприятия смерти от социокультурных фактов раскрыта в работах: Kalish A., Reynolds D. «Death and Ethnicity: a Psychoculturаl Study» (1976), Shibbles W. «Death. An Interdisciplinary Analysis» (1974), Shneidman E. Death of Man. N.Y. (1973), Vernon G. Socioligy of Death. An Analysis of Death-related Behavior. N. Y. (1970); Choron J. «Death and Western Thought» (1973). Есть исследования англоязычных философов, занимающихся проблемой «русской философии смерти»: A. Harrington «The Immortalist. An Approach to the Engineering of Mans Divinity». N.Y.1970.

9. Ильин В.Н. Эссе о русской культуре / В.Н. Ильин. – СПб. : Акрополь, 1997. – С. 254.

10. Корольков А. А. Русская духовная философия / А. А. Корольков. – СПб. : Изд-во ЗХГИ, 1998. – С.24.

11. Kelly Aileen M. Toward Another Shore. Russian thinkers between necessity and chance / Kelly Aileen M. – Yale University Press. New Haven and London, 1988. – p. 5.

12. «Сейчас мы переживаем накат четвертой волны эклектической танатологии (если первой считать эпоху классического масонства, второй – спиритические дискуссии времен Достоевского и Федорова, а третьей – эмигрантскую публицистику Сербряного века)» (Исупов К.Г. Русская философская танатология // ВФ, 1994, №3, С.106).

13. Соловьев Э.Ю. Экзистенциальная сотериология Мераба Мамардашвили // Историко-философский ежегодник’ 98, М., 2000. – С.395.

14. Гуревич А.Я. Смерть как проблема исторической антропологии: О новом направлении в зарубежной историографии» // Одиссей. Человек в истории. Исследования по социальной истории и истории культуры. М., 1989. В эту категорию можно отнести работы П.С. Гуревича («Смерть как тайна человеческого бытия», «Размышления о жизни и смерти» и многие другие (1991-1999), М., 1995. Эта же тема в различных культурологических и семиотических преломлениях представлена в следующих текстах: Руднев В. «Культура и смерть» (1991); Ямпольский М. «Смерть в кино» (1991); Шифферс Е. Отношение христианства к самоубийтву // Искусство кино. №.9. 1991; Бородай Ю.М. Эротика. Смерть. Табу. М., 1995; Толстая С.М. Славянские народные представления о смерти в зеркале фразеологии // Фразеология в контексте культуры. М., 1999. Малинов А.В. Предрассмертные прогулки. – СПб., 2000; Чхартишвили Г. Писатель и самоубийство. М., 2000; Уваров М, Ясаков О. Смерть и погребение в музыке. Фигуры Танатоса. Философский альманах. Выпуск 6.СПб., 2001; Постнов О.Ю. Нетленные мощи и мертвые души: смерть в России // Традиция и литературный процесс. Новосибирск. 1999; Киселева М.С. Мера и вера (знание о жизни и смерти у древних славян и книжников Киевской Руси) // ВФ 38. 1995; в монографии Закомлистова А.Ф. «Изобразительность сродства и суверенитет различия в романе России и Запада. Философская антропология права» (Пермь, 1999) затронута проблема существенных различий антропологических характеристик жизни, смерти, бессмертия и в русском, и западно-европейском менталитете; проблема времени в структуре обрядовых причитаний обстоятельно рассмотрена Д.С. Лихачевым в книге «Историческая поэтика русской литературы» (СПб., 1997); Из недавних исследований этнографического характера можно выделить работы: Чумакова Т.В. Смерть и бессмертие в русской средневековой культуре» // Человек. 2002, №4; Постнов О.Г. Смерть в России X-XX вв. Историко-этногафические и социокультурные аспекты. Новосибирск. 2001; сборник, посвященный синтезированию результатов изучения материальной и духовной культуры славянских и балтийских народов, связанных с установлением у них типологического подобия «переходных обрядов»: Исследования в области балтийско-славянской духовной культуры. Погребальный обряд. М.,1990. В этом сборнике представлены труды таких ученых как Вяч. Вс. Иванова, В.Н.Топорова, Н.И. Толстого и др., показывающих фундаментальность проблематики.

15. Лотман Ю.М. Смерть как проблема сюжета // Лотман Ю.М. и тартуско-москавская семиотическая школа. М., 1994.

16. Смирнов Ю.А. Мустьерские погребения Евразии: Возникновение погребальной практики и основы тафологии, М., 1991. С.223.; см. также: Лабиринт: Морфология преднамеренного погребения. Исследования, тексты, словарь. М., 1997.

17. Калиновский П. Переход. Последняя болезнь, смерть и после нее. М., 2002. С.130. Первая публикация книги была осуществлена в Австралии.

18. К наиболее заметным следует отнести: Юдин Б.Г. Введение в биоэтику. М., 1998; Силуянова И.В. Современная медицина и православие. М., 1998; Тищенко П.Д. «Био-власть в эпоху биотехнологий». М., 2001; Этинген Л.Е. Третий возраст // Человек, 2001, №1; Налчаджян А. Загадка смерти: (очерки психологической танатологии). Ереван. 2000; Ермолаева М. Практическая психология старости. М., 2002. Журнал «Вопросы философии» (1994, №3) посвятил проблемам и перспективам биоэтики целый раздел, в котором приняли участие такие исследователи как А.П.Огурцов, П.Д.Тищенко, Т.А.Покуленко, А.И.Иванюшкин. На философском факультете МГУ проф. А.Я. Иванюшкин читает спецкурс «Биоэтика». Б.Б. Прохоров занимается развитием такой модной отрасли современного человековедения как «экология человека» (Прохоров Б.Б. Наука о счастье // Человек. 2001, №3). Есть работы, в которых рассматривается аспекты судебно-медицинской танатологии: Попов В.Л. Судебная медицина. СПб., 2000.

19. Вишев И.В. Проблема личного бессмертия. Новосибирск. 1990; Минеев В.В., Нефедов В.П. «От смерти – к жизни: Идеи русского космизма и проблема нового понимания смерти и бессмертия». Красноярск, 1989; Линник Ю. Бессмертие. Новая иммортология. Петрозаводск. 1990; Федоров Ю.М. Сумма антропологии. Новосибирск. 1995.

20. Минеев В.В., Нефедов В.П. Человек и его смерть. Красноярск. 1989. С.8.

21. Панцхава И.Д. О смертности и бессмертии человека. М., 1965. С.35.

22. См.: Пазилова В.П. Религиозно-философская утопия Н.Ф.Федорова // ФН №4. 1981. С.93.

23. Неговский В.А. Об одной идеалистической концепции клинической смерти // ФН 1981, №4, с.55.

24. Вишев И.В. Проблема личного бессмертия. Новосибирск. 1990. С.5.

25. Там же, с.14.

26. Батищев Г.С. Особенности культуры глубинного общения // ВФ №3. 1995. С.123.

27. Трубников Н.Н. Притча о Белом Ките // ВФ 1989, №1. С.57.

28. Трубников Н.Н. Проблема смерти, времени и цели человеческой жизни (через смерть и время к вечности) // Философские науки. – 1990. – №2. С.104.

29. Чанышев А.Н. Трактат о небытии // ВФ 1990. №4. С. 159, 162.

30. Там же, с.159.

31. Неретина С.С. Смерть как условие бессмертия // Человек. 2002. №4; Кутырев В.А. Человек XXI века: уходящая натура // Человек. 2001. №1; Балашов Л.Е. Жизнь, смерть, бессмертие. М., 1996; Марков Б.В. Мертвое и живое // Фигуры Танатоса: Искусство умирания. СПб., 1998; Розин В.М. Смерть как феномен философского осмысления //ФН 1997. №2; Подорога В. Феноменология тела. Введение в философскую антропологию. М., 1995; Уваров М. Метафизика смерти в образах Петербурга // Метафизика Петербурга. СПб., 1993; Гуревич П.С. Философская антропология. М., 1997; Захаров В. Герой абсурда и его бунт (Альбер Камю: трагедия счастья) // UNIO MISTICA. Московский эзотерический сборник. М., 1997; Мордовцева Т.В. Идея смерти в культурфилософской ретроспективе // Таганрог, 2001; Калитин П.В. Уравнение русской идеи (по-святоотечески новая и оригинальная система «мысли-поступка-социума» российских ученых монахов второй половины XVIII – начала XIX веков). – М., 2002. П.В.Калитин осуществил первопубликацию на русском языке уникальнейшей в истории мировой мысли работу французского философа В.Янкелевича «Смерть» (1999).

32. Демичев А.В. Дискурсы смерти. Введение в философскую танатологию. СПб,. 1997. С. 7.

33. См.: Мазин В. «Кабинет некрореализма: Юфит и» (1998); также некоторые авторы из альманаха «Фигуры Танатоса».

34. Горелкин М.В. Смерть как философская проблема / М.В. Горелкин // Истина и ценности в научном познании. – М. : ИФ АН, 1991. – С. 129.