Проза

 

(Отрывок из романа Дэ Нирвакина

«София. В поисках мудрости и любви».)

 

 

 

В полдень, когда лепестки баухиний стали осыпаться на землю ароматными хлопьями, облетая с ветвей подобно рою бабочек, глаза Джанапутры устремились к Падмавати, чтобы встретиться с ней взглядом, чтобы  вновь дышать ее неземной красотой, чтобы наслаждаться каждым мгновением, проведенным вместе с ней. Но ее не оказалось рядом. Он осмотрел весь сад, который выглядел поразительно тихим, не заметив никаких следов ее присутствия. Смахнув с себя лепестки баухиний, он вбежал во дворец, нисколько не сомневаясь, что Падмавати находится где-то здесь. Он обошел все залы, выкрикивая ее имя, заглядывая в роскошные палаты, где крепким сном спали прекрасные девы, но среди них не было его госпожи.

Наконец, он вошел в покои Падмавати, увидав лежавшую возле скамьи гирлянду из свежих орхидей. Он прикоснулся к цветам, но они тут же обратились в прах, который стал развеивать ветерок. Ничего не пони-мая, царь Джанапутра опустился на колени, нащупав на полу прозрачное покрывало, сброшенное ею. Он собрал его в охапку, глядя на собственные ладони, которых совершенно не было видно под тонкой ма-терией. Затем выбежал из дворца и громко выкрикнул имя Падмавати, все еще надеясь, что она отзовется. Однако никто не отзывался на его крики, и даже кшатрии с косматыми львиными головами продолжали беззаботно дремать, развалившись прямо на ступенях.

— Что здесь происходит? Пурусинх, ты где?! — опомнился царь Джанапутра.

Он спустился к водному каналу, обратив внимание на шатер в виде лотоса. Под его сводами сидел какой-то старик. Со спины было трудно определить, кто это, поэтому Джанапутра вошел в шатер, чтобы взглянуть на него. Оказалось, пожилой риши был человеком!

— Йуджин? — произнес Джанапутра, тряхнув старика за плече. — Эй, очнись, это ты, Пурусинх?

Морщинистое лицо человека затряслось, его отяжелевшие веки поднялись, и Джана-путра с удивлением обнаружил поразительное сходство старца с самим собой.

— Так это правда, ты обратился в моего двойника? Падмавати рассказала, как ты снял с нее чары маха-риши. Но когда ты успел состариться? Ты постарел всего за одну ночь! — склонился над ним царь Джанапутра.

— А ты думаешь, нельзя постареть за одну ночь? — попытался ему улыбнуться Евгений. — За одну ночь многое может из-мениться, Джанапутра. Всего за одну ночь можно родиться и умереть, так почему тебя удивляет, что старость настигла меня так быстро? Лучше помоги подняться, для меня это была слишком долгая ночь.

— Падмавати пропала! Ее нигде нет, понимаешь? — вспылил Джанапутра, показывая ему волшебное покрывало, скомканное в руке.

— Да-да, я знаю, знаю, Джанапутра, — медленно отвечал старец. — Она всегда уходит от нас…

Джанапутра вцепился в него взглядом, требуя разъяснений.

— Наверное, я должен был сразу сказать, что мы с тобой очень похожи, Джанапутра. Только сознание мое пребывает в другом, несуществующем для тебя мире, а ты родился здесь, в аджана-локе. Мне удалось сделать то, что в подлунном мире никому бы не удалось, потому что я уже видел Падмавати, я видел ее в мире людей.

— В мире людей? — не поверил ему Джа-напутра.

— Да, возможно, она и сейчас находится там, — сказал старец дрожащим от слабости голосом. — Здесь я выгляжу древним старцем, но если бы ты проснулся в мире людей, откуда пришел я, ты бы почувство-вал, что, скорее, это ты намного старше меня, древнее меня на целую эпоху, на ве-ликое множество лун! Я знаю, что это трудно понять, но сказочное прошлое и далекое будущее могут меняться местами в нашем сознании.

Неописуемый холодный жар сковал сердце Джанапутры — оно стало трещать и рас-калываться как трещит и раскалывается первый лед, кристально чистый и хрупкий.

— Она говорила об этом! Она сказала, что ей всегда хотелось прожить обычную человеческую жизнь со всеми ее радостями и горестями, испытать смятение чувств, мимолетное счастье, жертвенное служение. Скажи, что я сделал не так, Пурусинх, почему она ушла от меня?

— Мы всегда ходим дорогами жизни, не ведая, куда они нас ведут. Никто не знает, почему она уходит, но однажды она вернется к тебе, Джанапутра, вернется, чтобы остаться навсегда.

К ним приблизился птице-человек в желто-красных одеждах брамина. Он оста-новился перед ними, мрачно проговорив:

— Все-таки это произошло… О, горе нам! Океан скорби сомкнулся над миром чатур-чандрах!

— Святой мудрец, поведай, что случилось с Падмавати, прошу тебя! Нет такой преграды, которую бы не разрушила сила моей любви к ней.

Царь Джанапутра с глубоким почтением поклонился брамину.

— Думаешь, она дорога только тебе? — спросил птице-человек. — Благодаря тебе госпожа Падмавати оказалась в круговороте событий, которые скрыты даже от браминов острова Аирват. Сотни тысяч лун хранили мы верность клятве, оберегая наитайнейшую тайну, и вот, когда все пророчества маха-риши исполнились, я вижу, что красота ее погубила нас всех. Вы оба, следуйте за мной!

Поддерживая дряхлого старика, царь Джанапутра пошел за брамином.

— Вина за содеянное лежит на мне, — сказал он. — Прошу, скажи хотя бы свое имя!

— К чему соблюдать эти приличия? — вскинул руку брамин. — Сила твоей любви уже разрушила смысл жизни всех обитателей Аирват-двипы. Взгляни на них! Разве поклоняются пчелам, раздавив пчелиный улей?

После таких слов Джанапутра смолк, наблюдая, как в цветущем саду начинали собираться браминские грифы, воинственные кшатрии, непорочные девы. Они все еще не могли отойти ото сна и с трудом воспринимали происходящее. Некоторые из них рыдали, прикрывая губы руками. Никогда еще Джанапутра не чувствовал себя столь посрамленным. Он не мог смотреть им в глаза, он презирал себя, ненавидел свое человеческое тело, влечения своей души. Все самые светлые, чистые, благородные и нежные чувства, которые он испытывал, вдруг обрели иной смысл — теперь они казались ему нечестивыми, порочными, темными, постыдными, а ужаснее всего было то, что остальные джива-саттвы были точно такими же, как он. Они мечтали о любви в надежде избежать противоречий, но противоречия неизбежно возникали, потому что без них не было бы и самой любви, и лишь неизмеримо более глубокая, непостижимая любовь могла разрешить эти противоречия. Но как бы ни ухитрялись, во что бы ни верили существа, они не могли ничего знать об этой любви.

— Он — царь Джанапутра, наследник благородного дома Раджхаттов! Ты судишь о нем слишком строго, духовный учитель Джагатанта Таттва Свами, — заступился за Джанапутру морщинистый старик.

— Подумать только, — покачал птичьей головой брамин. — Меня поучает попугай! Пожалуй, не следовало так усердствовать в твоем лечении.

— И ты бы ослушался своей госпожи? — спросил у него старец. — Кто мы такие, чтобы противостоять запредельной любви, которая причина всего, что возникает и уничтожается? Поверь, Джагатанта, не так просто быть человеком в мире без людей.

— В мире людей быть человеком еще труднее! Там совершаются непоправимые ошибки, притупляются чувства, оскверняется сознание, от неисчислимых страданий, причиняемых там существами, в душах рвутся самые тонкие струны. Вы даже не представляете, на что обрекли госпожу Падмавати, ибо в мире людей человек чаще всего перестает быть человеком. Разве не знаете, почему люди — самые прекрасные и опасные существа? Они терзают любовью Самого Бхагавана!

Брамин подвел царя Джанапутру и его двойника к пещерному храму, который ра-зительно отличался от всех построек, возведенных на острове Аирват. Возможно, он был таким же древним, как сам остров, и он уже был прорублен здесь задолго до того, как риши Девиантар облюбовал эти заповедные рощи. Подковообразный вход окружали мощные столбы с широкими капи-телями, высеченными в скале, а из полости храма доносился непрерывный гул, похожий на монотонное распевание священных мантр.

— В конце жизненного пути каждый из нас проходит Шайла Риши, чтобы вознестись на Панча-Гири.

Птице-человек указал им на вход в пе-щеру.

— Какой смысл теперь запирать нас в склепе? — обреченно спросил у него Джа-напутра.

— Это не склеп, — возразил Таттва Свами. — Но вы не можете больше оставаться на Аирват-двипе, вы должны пройти через Скалу Риши, на этом пророчества маха-риши оканчиваются. Что будет дальше, никому не известно.

Они вошли под своды пещеры, в которой гулкое завывание ветра меняло тональность, подобно звукам трубы немыслимых, галактических размеров. От этого напря-женного гудения, заполнявшего здесь каждую частицу времени и пространства, пещера вызывала мистические переживания, на-правляла разум в какие-то неведомые локи сознания. В темноте храма Джанапутра не видел, куда идет. Да ему и неважно было, куда идти. Он чувствовал только, как от этого протяжного звука в жилах стынет кровь, а по плечам пробегает немая дрожь. Ему так не хватало любви Падмавати, нежности ее губ, ласковых слов, что каждый миг существования без нее становился для него все более и более невыносимым.

— Дальше вы пойдете одни. Идите всегда прямо, никуда не сворачивая, — дал им последние указания птице-человек.

— Святой мудрец, Сатгуру! — обратился к нему Джанапутра. — Этот безупречный камень Мани Хардха принадлежит госпоже Падмавати. Она не успела взять его с собой, но он принадлежит только ей, и я верю, что однажды она за ним вернется. Пообещай, что будешь хранить его, как хранил тайну маха-риши.

В темноте храма засветился адамант, который царь Джанапутра передал брамин-скому грифу.

— Мы будем хранить его, сколько бы времени ни прошло, пока госпожа Падмавати не вернется за ним. Тайна всегда должна оставаться тайной, даже если она кому-то открылась. Тысячи лет брамины острова были верны своей клятве, но подлинный смысл верности познается тогда, когда кажется, что в ней больше нет никакого смысла.

— Прощай, духовный учитель Джагатанта! Твой урок был коротким, однако ты многому меня научил, — сказал на прощанье Джанапутра.

— До этого дня я учил брахмачарьев только одному — расставанию, полагая, что это единственное, чему можно научиться в этой жизни. А теперь… теперь мне самому будет нужен учитель.

Так брамин Таттва Свами простился с ними в темноте пещерного храма, а Джана-путра и его двойник пошли дальше. Они шли, никуда не сворачивая, слушая протяжное гудение ветра, и вскоре оказались у стены, отполированной с такой тщательностью, что Джанапутра сумел различить в ней свое отражение.

— Почему ты остановился? — спросил у него дряхлый старец.

— Здесь пещера заканчивается, — ото-звался он. — На стене мое и твое отраже-ние.

— Ты уверен? — переспросил Пурусинх, вытягивая трясущиеся руки вперед.

Джанапутра тоже вытянул руки, чтобы нащупать стену, однако она оказалась очень теплой и жидкой, как вода. Он осмотрел всю зеркальную поверхность, которая была как бы натянута на дугу из неизвестного ему черного материала, и от удивления приоткрыл рот — он не мог понять, что это такое!

— Пурусинх, это не стена!

Он помолчал, пытаясь сообразить, что за странная жидкость могла висеть в воздухе перед ним.

— Не может быть… — вымолвил он, нако-нец.

— Это не стена? Говори, Джанапутра, говори, что ты видишь.

— Кажется, это зеркало, — неуверенно произнес Джанапутра. — Пурусинх, это же зеркало сиддхов! Тысячу раз читал про них в сказках, но чтобы увидеть самому…

— Зеркало? И что оно делает? Отражает нас, тебя и меня?

— Да, их использовали, чтобы отражать сознание. Перворожденные могли с их по-мощью перемещаться куда захотят. По пре-даниям, конечно! Но если мы пройдем через него, думаю, мы появимся в другом месте. Мы вознесемся на Панча-Гири, как сказал брамин Джагатанта.

— Ладно, Джанапутра, веди меня туда, — вздохнул старец. — Мой разум не такой острый, как прежде. Знать бы еще, что это за Пятигорье, куда, как ты выразился, мы с тобой вознесемся.

Собравшись с духом, Джанапутра пере-шагнул через зеркальную жидкость, но ни-каких изменений с ним не произошло, если не считать того, что зеркало сиддхов те-перь оказалось у него за спиной.

— Довольно странно, но я ничего не почувствовал… — поделился он своим впе-чатлением, вернее, полным отсутствием такового.

— Ты хочешь сказать, Джанапутра, что мы уже прошли через него? — уточнил старец, зрение которого не позволяло ничего разглядеть в темноте пещерного храма.

— Именно это я и хотел сказать, — от-ветил Джанапутра, поднимая глаза кверху, потому что старческая медлительность Пу-русинха начинала его тяготить.

— Ну, хорошо, значит, идем дальше, — прозвучал в темноте невозмутимый голос.

— Пурусинх, позволь мне спросить.

— Спрашивай, Джанапутра, ты можешь спрашивать меня о чем угодно, но должен тебя предупредить, это не означает, что я смогу ответить на любые твои вопросы.

— Почему твое сознание не исчезает? Как ты обратился человеком, а до этого был ягуаром? Как тебе удалось переместиться в тело попугая? Я воочию видел, как твое тело проглатывал Гуаттама! Ни одно существо в подлунном мире не способно к таким превращениям.

— А ты очень наблюдательный, — похвалил его старец. — Взгляни себе под ноги, Джанапутра. Ты видишь тень под своими ногами?

— Разумеется, нет, мы же в полной темноте! — Джанапутра махнул на двойника рукой.

Похоже, мысли уже путались в голове у старика, и он не мог связанно отвечать на сложные вопросы. Так что Джанапутра решил больше ничего у него не спрашивать.

— Ты не замечаешь связи, — продолжал размышлять Пурусинх, — что тень твоя так же связана с тобой, как мой ответ связан с твоим вопросом. Тело совершенно необходимо для существования тени, без тела не может быть никакой тени, не правда ли? Тело первично — так думает тень, раз тело необходимо для ее существования, и с ней бесполезно спорить, понимаешь ты меня — нет?

—  Если честно, то нет.

— Ну, это же тень, Джанапутра! Какие мысли могут быть у тени? Плоские, только плоские… и у всех джива-саттв, как пра-вило, одни и те же плоские мысли. И даже когда они думают о Боге, они думают о Нем как о первичном Теле, от которого зависит их существование. О чем бы ни спорили между собой тени, они всегда будут спорить об одном и том же Теле, о том естественном пределе, к которому стремится всякая плоскость. Знаешь, что я тебе скажу? Не ввязывайся в споры этих теней, ибо сознание теней темно.

— Хорошо, только ты ведь ничего мне не объяснил, — заметил Джанапутра. — Для тебя все существа этого мира вроде отражений или теней, даже я, так получается? Но все джива-саттвы обладают собственной волей, они почти всегда действуют независимо от более высокого сознания, от сознания наставника, учителя или йогина, наподобие тебя. По-твоему, выходит, тени могут действовать по собственной воле?

— О, тени могут расти, сокращаться, становиться ярче или бледнее! Они могут искажаться, совершать множество разнооб-разных кармо-движений, даже исчезать. Существуют очень небольшие промежутки времени, когда тень может мыслить неза-висимо от Тела, повторяя его движения не сразу. И когда тень складывает такие промежутки в своем плоском уме, то ей начинает казаться, что она сама принимает все решения. А если Тело осветить с разных сторон, у него окажется сразу несколько теней! Все это так, Джанапутра, и каждая — каждая будет думать, что она действует независимо! Но самое любопытное происходит с тенями ночью…

— А разве ночью тени не исчезают?

— Хе-хе, — то ли кашлянул, то ли по-стариковски усмехнулся Пурусинх. — Ночью весь подлунный мир становится одной ве-ликой тенью. Тени всех существ, зверей и птиц, тени дворцов, храмов и хижин, тени всей земли сливаются в одну неразличимую тень. Познав тончайшую сущность этой не-различимой тени, ты поймешь, что между всеми существами, четырьмя лунами и звездами вселенной, между всевозможными мирами, локами пространства и кальпами времени пролегает одна великая бесконечная тень.

Когда ты увидишь эту тень и ее движе-ние, ты осознаешь, Джанапутра, что пере-мещается вовсе не тень, а это ты — ты всегда перемещаешься между светом и тенью. Тебе может показаться, что сиддхическое сознание перемещается из одного тела в другое, но в действительности все существа для него слиты в одну тень, которая существует не благодаря Телу, а благодаря Свету. Да-да, не удивляйся! Всякое тело существует благодаря свету любви. От света любви падает всякая тень, и только светом любви всякая тьма озаряется. Взгляни себе под ноги, Джанапутра, я спрошу тебя еще раз. Так ты видишь тень под своими ногами?

— Пурусинх, ты… ты просто невероятен, — признался Джанапутра, догадавшись, что темнота в храме и была той тенью, о ко-торой он спрашивал. — Знаешь, без тебя ведь ничего бы этого не было, я бы прожил всю свою жизнь изгоем, не узнав о госпоже Падмавати. Ты, в самом деле, позволил увидать недостижимую мечту, вернул мне веру в нечто большее, чем я был готов принять, а я тебя даже ни разу не поблагодарил.

— Брось, Джанапутра, это без тебя ни-чего бы этого не было, — ответил Пурусинх. — Посмотри-ка! Мне кажется, или в храме на самом деле стало светлее?

На стенах пещеры заблестели разно-цветные блики изморози, а из темноты вдруг проступили очертания колонн, покрытых толстым слоем льда. Поскольку расстояние между колоннами постепенно расширялось, храм казался короче, чем было на самом деле. Царь Джанапутра и его астральный двойник продолжали идти и идти по залам, напоминающим теперь волшебные гроты ледяной пещеры. Так они подошли к высоким заиндевевшим воротам, из которых пробивались ослепительно белые лучи и веяло прохладным сквозняком.

— Ты был прав, по-моему, это горы, — согласился Пурусинх, кивая седой головой.

Не произнося ни слова, Джанапутра вышел из храма, обозревая грандиозную, не-виданную им никогда широту снежных скло-нов. Над ущельем, которое разверзлось у них под ногами, пламенели ярко-синие ко-стры горных хребтов, застланные дымкой облаков. За ними громоздились багрово-палевые ледники, переливавшиеся на солнце чистым пурпуром, но даже они, эти не-приступные и гордые гиганты, преданно склоняли свои головы перед слегка обна-жившими себя вершинами Панча-Гири, взды-мавшими нежно-лунные груди к небесам.

— Как долго пришлось тебя ждать! — эхом отозвался чей-то звучный благородный голос.

Хрустя по снежному насту, к престаре-лому двойнику Джанапутры подошел крылатый барс с лицом как у человека. Почти такие же крылатые барсы, только из камня, когда-то украшали изразцовые врата Нагарасинха. В детстве Джанапутра к ним часто подбегал во время прогулок и рассматривал их лица. Рядом с ними он чувствовал себя не таким одиноким и представлял, что они тоже люди. А когда спрашивал у верховной жрицы На-янадхары, где они живут, она смеялась, гладила его по голове и говорила, что такие просветленные сущности жили очень-очень давно, во времена, когда ночь была такой же светлой, как день.

— Сколько бы времени ни прошло, ты все тот же, Самадхана! — бережно прикоснувшись к лапе барса, сказал старец. — Все тот же сфинкс, одиноко живущий в северных горах…

— Должен тебе сказать, это моя по-следняя йуга. Крылья давно обездвижили, да и лапы уже не те. Но ты, как я вижу, все-таки сдержал свое обещание, Пурусинх. Ты привел ко мне человека.

— Так это Северные горы? — Джанапутра снова окинул взглядом снежные вершины. — Мы же только что были на Аирват-двипе! За южным морем, что намного южнее Нага-расинха. Мы что, в самом деле, прошли через зеркало сиддхов?!

— Если долго идти на юг, нигде не ос-танавливаясь и никуда не сворачивая, ты всегда оказываешься на севере. Разве ты не знал об этом, человек? — столь же удивленно проговорил сфинкс. — Сиддхиче-ские зеркала лишь немного сокращают рас-стояние, только и всего.

— Вообще-то, его зовут Джанапутра, — шепнул сфинксу Пурусинх.

— Мне известно, для чего ты здесь, царь Джанапутра, — продолжал сфинкс Самадхана. — Ты хочешь узнать, куда исчезла прекрасная дочь риши Девиантара. Однако мой ответ не поможет тебе в твоих поисках. Давним желанием Падмавати побывать в мире людей воспользовался могущественный даймон, называющий себя Сатанантой. Приняв человеческое обличие, он явился к ней во сне и перенес туда, исполнив ее желание.

— Он похитил ее? — растерялся Джана-путра, с трудом вникая в слова. — Выкрал из подлунного мира, но зачем? Знаете что, по-моему, вы оба спятили! Вот что, нет никакого Сатананты! Его нет ни в этом, ни в том другом мире, о котором вы тут говорите. Не хочу об этом ничего знать! Верните мне мою Падмавати, верните ее! Вы слышите?!

Джанапутра страшно зарыдал, ему не хватало дыхания, чтобы громко кричать. Он рычал как раненный зверь, зажимая лицо руками. В его сознании происходила катастрофа, разрушавшая прежнюю жизнь, прежние чувства, разрушавшая его пред-ставление о самом себе. Он бился в конвульсиях от боли, которая безжалостно раздирала ему душу. Он снова и снова вспоминал Падмавати. Ее пречистый образ истязал остатки его разума. Он вспоминал слова Пурусинха и Джагатанты о том, как порочен мир людей, вспоминал свой недавний сон, в котором его окружали совершенно пустые, бессердечные оболочки людей.

— Пурусинх, сделай так, чтобы я пере-стал существовать. Ты ведь можешь пре-кратить мои страдания, — прошептал Джа-напутра. — Душа моя умерла, так для чего поддерживать жизнедеятельность тела? Если бы она меня хоть немного любила, разве ушла бы она в какой-то там мир людей?

— Твое тело никто не пытал, тем не менее, ты содрогался от боли. Твоя ду-шевная боль не зависела от тела, так скажи, почему ты решил, что, изменив со-стояние тела, ты избавишься от страданий? При потере тела или сознания, в глубочайшем трансе или во сне без снови-дений не чувствуют страданий, но все это — временно, ибо со временем теряют даже потерю сознания, и даже потерю тела теряют со временем. Посмотри на меня, я не чувствую связи со своим телом, которое лежит неподвижно в мире людей. Кто знает, может, его, уже нет, однако мой дух продолжает свой путь, не так ли? Колесо, которое катится само по себе, не может катить повозку, но ни одна повозка не покатится без колеса. Так почему ты решил, что колесо души без драгоценной повозки тела потеряет свойство колесности? Вот так, пойдем, Джанапутра, нам с тобой еще многое предстоит осмыслить.

Пурусинх помог подняться Джанапутре, и они побрели за молчаливым сфинксом, который повел их к своему уединенному жилищу, построенному на краю скалистого обрыва. По плитам, на которых лежал хво-рост  для совершения обрядов погребения, Джанапутра догадался, почему брамины острова считали эту скалу своей последней обителью — она была их некрополем. Многие тысячи лет сфинкс Самадхана жил на этом уступе в полном одиночестве. Вероятно, он и сам забыл, сколько времени продолжалась его монашеская аскеза. По предместьям Нагарасинха до сих пор ходили слухи о том, что где-то на склонах северных гор обитает отшельник, способный читать Книгу судеб, созерцать отголоски будущего и прошлого. И Джанапутра тоже ощутил, что время здесь текло как-то по-особенному. Вернее, оно казалось таким же застывшим и неподвижным, как эти горы и ледники, ведь ничего вокруг не менялось, кроме, разве что, наклонов теней и расположения снежных облаков.

— Вам надо пить больше жидкости, — поделился опытом Самадхана, отворяя лапой дубовую дверь ашрама. — Неподготовленные брамины на такой высоте начинают болеть — не хватает воздуха, чтобы дышать! 

Крылатый барс предложил гостям взять чашки и поднял чайник с кипятком. В келье ашрама было светло и просторно. На полу лежали цветастые ковры с магическими узорами, на стенах виднелись замысловатые росписи о неведомых существах, состояниях сознания и событиях, а из окна перед местом для медитаций открывался захватывающий вид на горные перевалы Панча-Гири.

Престарелый двойник Джанапутры обхватил руками горячую чашку, поводил над ней носом и сделал небольшой глоток.

— Чудесный чай, Самадхана! — с насла-ждением сказал он. — Пожалуй, лучший во всем Шикхирском ущелье.

— И единственный… — усмехнулся сфинкс, удерживая на лапе перед лицом дымящийся напиток. — Брамины Аирват-двипы веками снабжали меня всем необходимым. Даже не знаю, как бы я приглядывал без них за этими зеркалами. Но сейчас все изменится... Под светом чатур-чанрдах не осталось больше сил, способных сдерживать воинов Сатананты, ментальные границы были ими разрушены. Ты ведь понимаешь, Пурусинх, что это значит.

— Да, волна жестокосердия и пошлого веселья охватит душу каждого, затем даже дети полулюдинов перестанут чувствовать священство любви. Насилие и коварство будут превозноситься как высшее благо. Все будет как в мире людей, — устало раскачивал головой Пурусинх. — Вопрос лишь в том, когда Сатананта перейдет в наступление.

Сфинкс Самадхана печально подошел к окну, глядя на прекрасные горные выси.

 — К сожалению, Пурусинх, это уже произошло. Темное воинство движется по вечным льдам через воды Безмолвного океана. Скоро они заполонят Шикхирское ущелье, и когда доберутся до меня, я не смогу защитить сиддхические зеркала, как бывало в прежние времена. Мне придется их разрушить…

В ашраме, стоявшем на самом краю об-рыва, установилась звенящая тишина.

— Но ведь каждый из нас может что-то сделать! — предложил царь Джанапутра. — Нельзя просто так сидеть и пить чай в ожидании конца света. Кажется, кто-то говорил, что если войны нельзя избежать, надо в ней побеждать!

— Ха-ха-ха-ха! — рассмеялся Пурусинх. — Ты прав, царь Джанапутра! Это будет великая сиддхическая битва! А ты когда-нибудь принимал участие в битвах?

В ответ Джанапутра лишь потупил взор. Он никогда не воевал, не убивал, не знал военных хитростей, ему никогда не прихо-дилось отправлять воинов в битву, осоз-навая, что не все из них смогут вернуться. Всякая война казалась ему ужасной, а про сиддхические войны он и слыхом ничего не слыхивал.

— Для победы в сиддхической войне вам потребуется благословление. Однако я не могу вам его дать, я не могу вам дать ничего, что бы помогло победить воинство Сатананты… Благословление в сиддхической битве способна дать лишь духовная вершина мира, Сахасра-шира! — крылатый барс приподнял голову, разглядывая за окном самую высокую из всех гор. — Если вы хо-тите победить, вы должны совершить ду-ховное восхождение к Ней.

— Отлично! Так чего мы ждем? Пурусинх, мы ведь сможем туда подняться!

Джанапутра был настроен очень реши-тельно, ему уже не терпелось покинуть ашрам Самадханы.

— Нельзя вот так взять и взобраться на эту гору, — попытался его вразумить сфинкс. — Вершина эта сверхобычна, никто не достигал ее, а если достигал, то не возвращался. Неизвестно ни одного случая, чтобы кто-то оттуда вернулся. Но силы неравны! Никому не выстоять в грядущей войне без благословления Сахасра-ширы.

— Нам потребуется снаряжение и одежда, Самадхана, — задумавшись, произнес седовласый старец. — Мы совершим восхож-дение на Сахасра-ширу, даже если оттуда невозможно будет вернуться.

— Пурусинх, а как же твои способности сиддхи? — намекнул ему Джанапутра. — Мы бы могли их использовать, чтобы подняться на эту гору.

— Духовная вершина — и есть источник сиддхических способностей. Нельзя ис-пользовать воду, чтобы плыть по воде, — Пурусинх подвигал рукой, разбалтывая го-рячий чай в своей чашке.

— Но ты же сам говорил, что между си-лами сиддхи и силами живой природы не существует и крупицы различий, что раз-личия существуют только в умах, которые думают об этих силах!

— Вот именно, — кивнул старец, слегка улыбнувшись под седой бородой. — Нельзя использовать воду, чтобы плыть по воде, но самый обычный лед плывет по воде, если он для этого достаточно крепок. Если никто никогда не достигал сверхобычной вершины, то откуда стало известно, что там можно обресть благословление сиддхов? А теперь отдохни, Джанапутра, тебе нужен отдых.

Они провели в ашраме сфинкса-отшельника столько времени, что во всем безлюдном мире должна была наступить глухая ночь. Тем не менее, солнце продолжало все так же светить в Шикхирском ущелье, когда царь Джанапутра и Пурусинх, одетые в теплые шкуры и меха, ступили на шаткий канатный мост, перекинутый над скалистой бездной.

— Прощай, сфинкс Самадхана, — покло-нился старец крылатому барсу, — Не знаю, увидимся ли еще.

— Кто знает, может, увидимся, — ответил сфинкс. — Но это будет уже совсем другое время, не так ли?

— Да, совсем другое время… Береги зеркала, Самадхана, но не жди нас обратно!

Царь Джанапутра и седовласый старец Пурусинх, хватаясь за канаты, стали пе-реходить по мосту.

— И все же я буду ждать, слышишь, я буду ждать тебя, человек! — напутствовал сфинкс Джанапутру.

Не оборачиваясь назад, Пурусинх поднял руку. Ветер то поднимал, то раскачивал из стороны в сторону перекидной мост над ущельем. Под ним, насколько хватало глаз, виднелась каменная стена, припорошенная кое-где снегом. Она казалась бесконечной. На самом краю этой бесконечной пропасти стояло последнее пристанище сфинкса, но еще более бесконечной казалась белоснежная высь Сахасра-ширы, нависавшая над всем подлунным миром. По тонкой ниточке, соединявшей и навсегда разъединявшей путников с аджана-локой переходили две крохотных точки, они почти скрылись, затерялись в потоках тумана, полностью исчезли из вида, а сфинкс все так же продолжал глядеть на них.

— Пурусинх, я постоянно думаю о Падмавати… — через какое-то время сказал Джанапутра, тяжело дыша в разряженном воздухе. — Не могу ни о чем думать, кроме нее, мне кажется, еще немного — и я сойду с ума.

— Нет, Джанапутра, пары дней еще не-достаточно, чтобы по-настоящему сойти с ума от любви, — отозвался Пурусинх, ос-торожными шагами передвигаясь по хрустя-щему снежному насту. — Такое состояние может длиться годами, и чем дольше оно длится, тем больше убеждаешься в том, что, на самом деле, безумны те, кто думает о чем-то другом, кроме любви.

— Прости, но что может знать старик, вроде тебя, о любви? Твое сердце давно бы разорвалось от чувств, которые я ис-пытываю! Оно бы не выдержало моих безумных страданий.

— Каждый хочет любить, не испытывая страданий, ведь и всякое существо ищет избавления от чувства жажды и голода, чтобы жить, а не для того, чтобы снова и снова их испытывать. Но можешь ли ты во-образить себе, царь Джанапутра, такое ненасытное существо, которое могло бы только питаться, не зная чувства меры? Только питаясь и увеличиваясь в размерах, оно бы съело всех других существ, оно бы выпило океан, стало бы питаться землей и добралось бы до солнца, а затем оно бы проглотило все сварги Вселенной. Однажды оно разрослось бы до таких размеров, что стало бы питаться пространством, не замечая, что вместе с ним оно начинает поглощать самое себя. Его алчность привела бы в конце концов к тому, что оно разорвало бы и съело само себя полностью.

— Ты говоришь о времени?

— Да, Джанапутра, я говорю о времени, о вечной любви, о страданиях, обо всем, что нас окружает.

— Мы страдаем, потому что испытываем безмерное чувство любви? — поразился Джанапутра своему же вопросу. — И умираем, чтобы умерить это чувство?

— Нельзя умерить любовь, ведь все, что ты видишь вокруг, — старик остановился и обвел рукой небо и горы, — все было создано благодаря любви и ради любви. Но и страдания этого мира тоже нельзя умерить. Если кто-нибудь скажет, что навсегда избавит тебя от всех видов страданий умерщвлением плоти или прекращением мысли, знай, что это обманщик. Все, что останется после тебя, будет страдать, Джанапутра… страдать, чтобы любить.

— Получается, что навсегда освободиться от страданий невозможно?

— Возможно лишь временное прекращение страданий, хотя это понятие весьма рас-тяжимо. Ты можешь съесть нечто очень пи-тательное, что надолго тебя насытит, приучить себя к ограничениям в еде, от которых со стороны будет казаться, что ты ничем не питаешься и не пьешь воду, не испытывая ни жажды, ни голода. Но в каждом из нас живет такое существо, которое съедает само себя. Поэтому время жизни временно, а каждый год кажется джива-саттвам короче предыдущего. Поистине только сверхсущая пища, ставшая насущной, способна насытить так, что существо времени внутри джива-саттв перестанет питаться самим собой. 

Пурусинх открыл бутыль с чаем и сделал несколько глотков.

— Ты не забыл, о чем говорил сфинкс? Поднимаясь на эту гору, мы должны больше пить воды, иначе у нас разовьется отек легких, и мы с тобой задохнемся, не дос-тигнув вершины.

Он передал бутыль Джанапутре.

— Так любовь — причина времени? — спросил он, утолив жажду чаем Самадханы.

— Причина-следствие всего, и времени, конечно, тоже, — согласился с ним Пуру-синх. — Притяжение и разрушение тел, ду-ховная близость, даже слова и мысли в твоей голове притягиваются друг к другу силой этой любви. Если бы безмерная любовь проявила себя в полной мере, джива-саттвы и вся материальная вселенная были бы уничтожены, бесконечная Кала вечности сжалась бы в одну бинду-точку мгновения. Вот почему каждая самость наделяется своим временем — не для того, чтобы эти существа страдали от саморазрушений, а чтобы существовала вечность любви. Не будь конечных чисел, называемых иначе шеши-санкхья, не было бы и чисел санкхья-ананта, которые никто не в состоянии записать до конца. Но помни, Джанапутра, каждое шеши-число представимо числом ананта, ибо каждая живая сущность жива лишь потому, что в ней живет любовь вечная.

— Значит, и числа ананта тоже можно представить конечными шеши-числами? — прикинул в уме Джанапутра.

— Бесконечная прямая на плоскости может выглядеть бинду-точкой из другой прямоугольно лежащей к ней плоскости. То, что для плоской тени кажется вечностью, для астральной сущности может пролететь как одно мгновение. Выполнение таких кармо-действий всегда требует иной размерности сознания. Если же размерность остается прежней, то плоская тень начинает думать, будто она сама уже достигла «конца бесконечности», и это, несомненно, вводит ее в заблуждение. Именно так бесконечноголовый Сатананта обманывает джива-саттв, внушая им ложные мысли и действия, например, подталкивая к страшным жертвам во имя любви.

— И поэтому можно сказать «ты есть Тот», но говоря обратное «Тот и есть ты», можно прийти к ложному пониманию сути? — вспомнил царь Джанапутра слова Пурусинха.

— Ты начинаешь понимать, — многозна-чительно взглянул на него Пурусинх.

Они проходили по ледяному полю, со-стоявшему из высоких бугров и скользких ложбин, куда стекали ручейки расплавленной воды. Больше всего эта картина напоминала гигантский лабиринт, созданный для того, чтобы сбить с толку, запутать каждого, кто посмеет в него войти. Блестящие ледяные наросты петляли, словно извилины фантастического головного мозга, из которого хотелось побыстрее выбраться, но Джанапутра то и дело куда-то скатывался, хватался за прочную веревку, обмотанную вокруг тела Пурусинха, и снова карабкался вверх. Так они миновали испещренное льдами предгорье Сахасра-ширы и вышли к громадным Ее склонам.

Глядя с этих склонов вниз, можно было подумать, что они уже взобрались на самую высокую вершину подлунного мира. Под ними развертывался сверхъестественный, неизъяснимый пейзаж. Тысячи горных вершин уже лежали пред ними, сверкая миллионами хрустальных граней. Дхумрово-серый туман поднимался из ущелий и устремлялся вверх, подобно водопадам, текущим в обратную сторону. Всюду творилось нечто невероятное — с пространством начинали происходить немыслимые метаморфозы! Границы дольнего мира скруглялись — они искривлялись, как под выпуклой линзой, и вытягивались к горизонту, но горизонт этот находился где-то у тебя под ногами.

— Да-а, захватывающее зрелище! — под-бадривая Джанапутру, восхищенно произнес старец.

— Не думал, что аджана-лока может вы-глядеть вот так… — отозвался Джанапутра. — А ведь мы еще не приступали к восхождению!

— Там мы находились еще на земле — здесь мы уже на небесах, а дальше будет еще сложнее...

Сделав небольшой привал, чтобы насла-диться созерцанием неповторимых хребтов и скал, выступавших из снега, они продолжили свой путь, который лежал еще выше, на сверхобычную вершину Сахасра-ширы.

— Знаешь, что самое трудное и самое страшное? — решил поделиться своими чув-ствами Джанапутра. — Самое страшное — это когда ты начинаешь осознавать, что твоя любовь никому не нужна… Она не нужна Падмавати! Тысячи лун прожила она без меня и будет жить дальше, для этого совершенно не нужен я, понимаешь, Пурусинх? Ни подлунный мир, ни сварги Вселенной не перестали бы существовать, если бы не было моей любви к Падмавати.

— В этом и состоял смысл ее похищения, — объяснил Пурусинх. — Именно так Сатананта внушает мысль о бессмысленности любви. Он ненавидит любовь во всех ее проявлениях, но больше всего он ненавидит любовь вечную — любовь Бхагавана к Той запредельной Истине, которая утоляет всякую жажду и голод, даже голод времени. Какой бы ни была любовь, взаимной, безответной, возвышенной, безвозвратной, недостижимой, в ней всегда присутствует высший смысл. Ибо только любовь имеет смысл — лишь она наделяет смыслом жизни всех джива-саттв и существование самой Вселенной, даже если причиняет душевные муки и страдания.

— Без этих страданий, стало быть, не было бы и моей любви к Падмавати? Что ж, Пурусинх, теперь мне все ясно.

— В умозаключениях, подобных этому, важно понимать тонкие различия, Джана-путра. Если существа страдают от любви, это не означает, что страдание необходимо для существования любви, ведь и жажда внутри существ возникает потому, что они живут, а не потому, что существует вода. Прежде чем говорить о связи любви и страданий, следует понимать, что и нена-висть не возникает без страданий. Вот почему Сатананта использует ту же самую возможность страданий для достижения со-вершенно иных целей. Об этом тонком раз-личении есть одна притча. Прошу тебя, выслушай ее, царь Джанапутра.

Однажды явился к царю мудрец, который сказал: «Великий царь, вода наделяет всех жизнью, а царству несет благосостояние. Ты поступишь мудро, если сделаешь так, чтобы все реки земли потекли только в твое царство». Послушав того мудреца, царь приказал выкопать каналы, чтобы вода со всех рек потекла в его земли. Он захотел присвоить себе всю воду, но когда каналы были открыты, и вода потекла по ним, русла рек быстро обмелели и высохли. Вспыхнули бесконечные войны, горе охватило все царства, многие существа погибли, а земли того царя обратились в пустыню. Все утоляли жажду и могли жить, пока та же са-мая жажда не обернулась для всех бедою.

— Ты думаешь, помыслами того мудреца управлял Сатананта?

— Может он, а может, нет. Чтобы воз-действовать на души существ, даймоны ис-пользуют разные имена, зачастую имена богов. Ведь даймоны применяют тот же самый закон, позволяющий перемещаться кос-мической энергии Шакти: «Ничто не возни-кает для ничего, и ничто не существует без чего бы то ни было». Но не ради любви к Истине применяют они его, а для распространения ненависти и Лжи, благодаря которым существуют.

— Так для чего нужны имена богов? — по-прежнему недоумевал царь Джанапутра. — К чему все эти верования, имена и названия, если ими может воспользоваться любой из асуров?

— А ты бы смог жить без имени? Не зная имени, можно обходиться с рабами, но не с богами, которым поклоняются дживы. Мы ведь уже говорили об этом — только глупец полагает, что, уничтожив все цветы и деревья в саду, можно избавиться от вредителей. Каждая вера, даже самая непритязательная, предлагает пути избав-ления от страданий в добродетели, в любви и в преданном служении. Чтобы утолить жажду, священная корова может пить из любого водоема, она может пить из лужи. Однако из этого еще не следует, что и в молоке у нее будет содержаться грязь. Поэтому каждый пастырь нахваливает молоко своей коровы, он добросовестно пасет лишь свое стадо, и каждый пастырь думает, что он важнее коровы, хотя молоко дает корова, а не пастырь. И вот тебе другая притча, Джанапутра.

Пас один бедный пастырь корову, которая давала достаточно молока для всей его семьи. Как вдруг вошел дух в корову, и она сказала: «Сколько бы ты меня ни пас, одна корова не сделает тебя богатым, не избавит тебя и детей твоих от всех страданий. Видишь вон то стадо — уведи его этой ночью». Пастырь решил, что в корову вошел дух Всевышнего, и увел ночью чужое стадо. На следующий день корова сказала ему: «Теперь ты стал богаче, но ты станешь богаче всех царей земли, если тебе будут принадлежать все коровы, и только ты будешь решать кому и как утолять жажду чистым молоком». Пастырь стал коровьим вором и научил сыновей своих, чтобы они после его смерти продолжали уводить коров, пока все коровы не будут принадлежать одной семье. Прошло время, и однажды все коровы земли, действительно, стали принадлежать только сыновьям того пастыря. Однако, когда это произошло, они и не заметили, как стали красть коров друг у друга. Брат пошел на брата войной, и вся семья бедного пастыря погибла. Так чей дух вошел в ту корову, которая обещала изба-вить семя пастыря от всех страданий, а на самом деле всех погубила?

— То есть каждое верование предлагает пути избавления от страданий, но в каждое верование может вселиться дух, который со временем лишь усилит страдания джива-саттв?

— Как же иначе? Потоки энергии потому и текут, что они могут двигаться в любом направлении, — объяснил старец. — Скажу тебе больше, Джанапутра, это желание во что бы то ни стало избавиться от любых страданий ведет, порой, к возникновению деструктивных учений, разрушающих личность через прямое либо косвенное отречение от любви. Такие лжеучения не ведут к освобождению, они лишь сильнее порабощают разум джива-саттв. Твоя мать, верховная жрица Наянадхара, хотела просветить подданных, избавив их от веры в богов и асуров. Но когда существа перестают верить в богов и асуров, они начинают верить в материальные блага, в высшую власть толпы, в свою исключительность, в совершенство своей весьма ограниченной науки, в богатство, позволяющее, как им кажется, купить любую веру. Меняются только названия, а в сущности — это такие же лжеучения дурбуддхи, как учение о великом Свабудже. Не хотел бы тебя удручать, но весь мир людей теперь обращен в такого рода деструктивную секту.

— Почему же Всевышний вас не спасает? Почему Бхагаван не шлет вам на помощь Своих Посланников и великих Сатгуру, если у вас все так плохо?

— Посланники… — глубоко вздохнул Пу-русинх. — Знал бы ты, сколько их было! Одна эпоха сменяла другую, великие Учителя создавали вероучения, но невежество… нет, оно никуда не исчезло! Не буду тебя обманывать, Джанапутра, но пришествие тех Посланников едва ли оправдало ожидания, связанные со всеобщим просветлением и спасением. Праведные джива-саттвы и без Посланников Бхагавана оставались бы светлыми душами, зато среди тьмы теней, считающих себя истинными последователями тех Учителей, возникло столько разногласий, столько безумия, что пришествие еще одного такого Посланника, несомненно, привело бы весь род человеческий к гибели.

— Пурсинх, твой мир людей обречен, — покачал головой Джанапутра. — Если Бха-гаван не шлет к вам Своих Посланников, то йуга невежества, в которой вы пребываете, никогда не окончится.

— Вот именно, не окончится, — согла-сился с ним Пурусинх, переходя на шепот. — Раскрою тебе одну тайну, на самом деле, эта йуга невежества — бесконечна, она бесконечна как бесконечно само время. Просто есть эпохи великих Учителей, спо-собных нести в себе свет Истины, и такие беспросветные эпохи, когда в силу особо тяжких кармических последствий невозможно пришествие ни одного Посланника для восстановления связи джива-саттв с Той запредельной Истиной. По правде говоря, Джанапутра, в мире людей за такие слова меня бы разорвали на части. Но ты, надеюсь, не станешь со мной этого де-лать...

Царь Джанапутра был ошарашен шуткой Пурусинха, которую воспринял буквально, взглянув на него, старик от души рассме-ялся, а потом решил рассказать, что ему было известно про Гуаттаму:

— Тот браминский гриф Гуаттама был мне знаком, Джанапутра. В свое время он был в мире людей очень известным мыслителем, которого звали Кришнамурти. Долгое время его считали одним из Посланников, просветленной сущностью, способной изменить мир людей к лучшему. Но когда случилась самая страшная и кровопролитная война, он отказался быть очередным духовным Учителем. Понимаешь почему, что произошло в его сознании? Он осознал, что, назвавшись в таком мире Посланником, он неизбежно введет всех в заблуждение, ибо само понимание этого слова давно было утрачено. Все привыкли ожидать Посланника, который когда-нибудь придет, принесет с Собой свет божественной Истины, после чего наступит вечное счастье и благоденствие. Но с такими вечно ожидающими дживами ничего никогда не наступит, как невозможно нести воду в решете. Прежде этого, они сами должны научиться добывать и нести в себе свет Истины.

Так говорил Пурусинх с царем Джана-путрой, поднимаясь по снежному гребню Сахасра-ширы, как две неразличимые бинду-точки передвигались они вверх по резкой линии излома светотени — по одну сторону от них лежала холодная, камфарно-синяя тень, а с другой — сияла ледяная грань безжизненной пустоши. Вместе с ними вверх по склонам бежали струйки поземки, сначала очень медленно, а потом все быстрее и быстрее… И вот безбрежная волна снега, сдуваемого со склонов Сахасра-ширы, неожиданно взметнулась над ее вершиной и, подобно чудовищной серой лапе, обрушилась на путников снежной пургой. Все заволокло непроглядной пеленой. Едва держась на ногах, они шли наугад под напором пронзительного ветра. Крупинки снега врезались им в кожу, царапали щеки, обжигали руки, словно языки пламени. Не-обходимо было срочно найти какое-то укрытие, чтобы переждать бурю.

— Спускайся за гребень! — крикнул старик Джанапутре, прикладывая руку к обледеневшей бороде.

Джанапутра, ни разу не видевший снежной бури, кивнул головой, и они стали торопливо спускаться в направлении не-большой скалы, почти целиком занесенной сугробами. За этой скалой ветер дул не так сильно. Пробравшись в горную расщелину, они оказались под низким каменным сводом.

— Еще немного, и нас бы точно замело снегом! — растирая руки, произнес Пуру-синх. — Ничего! Сейчас мы тут с тобой обустроимся. Превосходное место, получше всяких там дворцов, а?

Прислушиваясь к завываниям вьюги, Джанапутра, поджал ноги и обхватил их руками, а старик взялся за вещевой мешок. Он развел в лампаде огонь и наломал в жестяной чайник снега. Тепла от масляной лампады было не так много, но Джанапутра, по крайней мере, перестал стучать зубами, да и Пурусинх сумел отогреть свои кости. Ну, а когда подоспел чай Самадханы, им стало так уютно в этом крохотном убежище, находящимся невесть где над облаками, что уходить отсюда уже не хотелось.

— Держи, царь Джанапутра, похоже, наша с тобой пища сделалась сверхсущной, — сказал Пурусинх, разломив замерзшую и твердую, как лед, хлебную лепешку. — Я знаю, о чем ты сейчас думаешь: «Если завтра мы поднимемся на вершину, сил спуститься обратно никому не хватит». Твои мысли читаются у тебя в глазах, тебе страшно, и я не удивлюсь, если ты со-жалеешь о том, что мы с тобой забрались так далеко.

— Пурусинх, я ни о чем не жалею, — разомкнув обветренные губы, ответил Джа-напутра. — Просто на один миг, всего на одно краткое мгновение, когда ты готовил чай, я ощутил… Не знаю, как это сказать, но я ощутил, что ты мой отец.

Обняв Джанапутру за плечи, Пурусинх крепко прижал его к себе:

— Ну, конечно, ты же мой сын, а когда сын и отец вместе, они непобедимы. Не бойся завтрашнего дня, Джанапутра. Запомни эти слова — запомни навсегда, есть лишь один единственный смысл в существовании зла, и он заключается в том, что зло будет повержено.

Пережидая бурю под каменным сводом скалы, они говорили о самом сокровенном, хотя слова их были такими обычными, что ничего сверхобычного в их разговоре не ощущалось. В мире людей так много говорили о единстве Отца-и-Сына-и-Святого-Духа, так много пустословили об этом состоянии, что мало кто представлял, как такое возможно и возможно ли. Все размышления вокруг-да-около носили всегда отстраненный характер, как будто речь шла о Сознании, которое не имело и не должно было иметь ничего общего с человеческим сознанием. Между тем, потаенные смыслы этих и многих других слов предавались забвению, никем не открывались и не читались. Такая вера без внутренних поисков, без живого духовного опыта оз-начала, что миллиарды верующих существ и веровали-то в бездуховного, в такого же отстраненного от них бога.

— Ты задыхаешься, потому что на этой высоте нет воздуха, пригодного для дыха-ния, — с сочувствием произнес Пурусинх, когда у Джанапутры открылся удушливый кашель. — Здесь убивает каждое мгновение, но здесь ты можешь пройти одно испытание…

— Испытание? О каком испытании ты го-воришь?

— Ты должен очиститься, Джанапутра. Очиститься, чтобы ощутить, как в твоем сознании движется энергия, которая при-надлежит не только тебе — она принадлежит всему, и все принадлежит ей. Но это не значит, что ты должен забыть все, от-бросить все, что тебя связывало с этим миром. Очиститься — это значит оставить все самое чистое, что в тебе есть. Если этого не произойдет, ты не сможешь за-действовать сию тонкую прану, а без нее ты не сможешь дышать на этой высоте.

— Ты хочешь сказать, что я могу дышать без воздуха? — усмехнулся Джанапутра с горечью.

— Всякая рыба думает, что дышать можно лишь под водой. Оказавшись на берегу, она задыхается и не верит в реальность существ, которых видит вокруг, полагая, что они сверхъестественны, что это только сон, — прикрыв глаза, ответил Пурусинх. — Твой сон нидра и есть твои недра, и лишь открыв свой потаенный глаз сва-нитра ты откроешь глубочайшие свои недра. Ты знаешь, чем дышат существа там, в твоих сновидениях?

Джанапутра задумался над его словами и, хотя глаза Пурусинха были прикрыты, он отчетливо осязал, что тот непонятным образом видит все, что с ним происходит, каждое движение его мысли. Пытаясь отве-тить на его вопрос, Джанапутра тоже при-крыл глаза и догадался, что это была подсказка. Ведь для того, чтобы видеть сны, совсем не обязательно держать глаза открытыми. Для этого требовалось иное — сверхчувственное зрение, и он осознал, что на самом деле всегда обладал таким зрением, только раньше никогда не заду-мывался, для чего оно было ему дано.

Как только Джанапутра об этом подумал — свист завывавшего снаружи ветра вдруг прекратился, а дышать в разряженном вы-сокогорном воздухе, действительно, стало легче. Пурусинх тоже заметил, что снежный буран поутих. Он пробил дырку в огромном сугробе, которым замело расщелину, и они стали выбираться из укрытия. За время, пока они находились под небольшой скалой, свет и тень на гребне Сахасра-ширы успели поменяться местами. Лучи солнца по-прежнему светили ярко, правда, с другой стороны горного склона. Между днем и ночью не ощущалось никаких различий — солнце и вправду как будто обходило вокруг Сахасра-ширы, не опускаясь за кромку земли, но и не поднимаясь выше сверхобычной вершины. Дивясь такому непрестанному движению, Джанапутра произнес прекрасные слова, обращенные не к Пурусинху, а ко всему Происходящему на этой вершине:

— Как солнце не опускается ни днем, ни ночью, любуясь склонами Сахасра-ширы, так же и я созерцаю Падмавати неразлучно пребывающей в моем сердце. Как обогреть ее холодные склоны? Как? Где находится семя, способное здесь прорасти? Со всех сторон покрываю я поцелуями ее тело, но не могу растопить вечные льды. Мы пере-ворачиваемся, обнимая друг друга, и пляшем в наших плясках, как тени от жертвенного костра любви.

— Да, Джанапутра, все так и есть! Ко-гда-то и я мог говорить такими словами, — мечтательно отозвался старик. — Без любви мы просто пустое место… Посмотри, как близка к тебе сверхобычная вершина. Она так близка, что ты можешь коснуться ее! Она уже чувствует твое приближение и начинает слегка вздрагивать. Но не спеши, Джанапутра, у этой вершины нельзя спешить! Требуется еще молчание, чтобы она могла тебя вполне расслышать.

На каждом шагу к сверхобычной вершине время словно замирало, останавливалось, и возникало чувство, что невозможно под-няться еще выше. Но каждый следующий шаг что-то менял, опровергая самое представ-ление о возможном. И каждый следующий шаг казался чудом — самым настоящим чудом, от которого на глазах проступали и тут же леденели слезы. С трудом отрывая ноги от снега, они больше не могли говорить. Они отдавали восхождению все свои силы, не думая больше о том, что никогда не смогут вернутся. Ведь они уже возвращались к самым главным своим истокам — к истокам самих себя.

Не понимая, где он находится, не чув-ствуя под собой ног, Джанапутра приподнял голову и увидал, что гора куда-то исчезла — вместо нее над головой у него приоткрылся бутон бесконечно-синего неба, и он зарыдал. Зарыдал при виде этого неба, потому что на вершину Сахасра-ширы невоз-можно было подняться. Поистине она была недостижима! Как бы высоко он ни поднимался, он всегда оказывался лишь ее частью. Он всегда был частью Сахасра-ширы — и даже на ней он оказался лишь частью той сверхобычной вершины, на которую все это время восходил.

Так стоял Джанапутра на сверхобычной вершине, являясь ее продолжением и являясь продолжением самого себя, пока духовная вершина Сахасра-шира не впустила его в свои объятия. Она объяла его так крепко, что он упал на нее и прижался к ней обмороженными губами.

— Джанапутра, у тебя все получилось! Величайшая из вершин мира покорилась тебе, покорив тебя своей непокорностью, — возликовал, словно дитя, Пурусинх, за-глядывая в обиндевевшее лицо Джанапутры.

— Пурусинх, я не чувствую ног, и у меня кружится голова. Неужели эта гора раскачивается от ветра?

— Ты чувствуешь это — ты чувствуешь ее танец под собой? — быстро растирая ему ноги, спросил риши, добавив. — Так раскачивается и танцует Вселенная! Ты еще будешь с ней танцевать, царь Джанапутра! Вот увидишь…

Приведя Джанапутру в чувства, Пурусинх заставил его прыгать и приседать, чтобы согрелись ноги. И только теперь, немного осмотревшись, Джанапутра поразился тому, насколько высокой была Сахасра-шира. Где-то далеко внизу, под сверхобычной вершиной, кольцами кружили снежные тучи. Из этих титанических туч вырастали другие великие вершины Панча-Гири, а в разрывах джиразолевых облаков за Северными горами простирался покрытый льдами океан Безмолвия. Ему казалось, что если сделать всего один шаг вперед, то с этой вершины можно было сразу перешагнуть через весь океан! Настолько величественной и воз-вышенной была духовная вершина подлунного мира.

Однако там, на льдах Безмолвного океана, что-то происходило — запутанные черные ручейки стекались к белоснежным горам, оставляя за собой темные разводы и полосы. Джанапутра вспомнил слова кры-латого барса о воинах Сатананты — и ужаснулся их числу. Их было такое бес-счетное множество, что ни одно царство под светом чатур-чандрах не смогло бы собрать такую орду. Со всех земель стекались цари и могучие воины на брань под стягами Сатананты.

— Кто же сокрушит воинов тьмы? — спросил царь Джанапутра, глядя на черные орды Сатананты. — Всех воинов Нагарасинха они сметут в первой же битве, и даже не заметят этого! Пурусинх, тут нужно не благословление Сахасра-ширы, а сошествие Посланника Самого Бхагавана! Взгляни же, как растекаются они, подобно спруту, по ущельям, как выжидают, притаившись в за-падне, как сливаются они с толпами джива-саттв, приобщая их к своим темным ордам!

— Ты знаешь, Джанапутра, в мире людей тоже ожидают Посланника, последнюю аватару Всевышнего, Майтрею, Машиаха, ждут второго пришествия Христа, — пригладив бороду, сказал старец. — А тем временем там происходит то же самое, и толпы джива-саттв приобщаются к воинству Сатананты, полагая как раз то, что они становятся воинами Всевышнего. Если бы ты обладал сиддхическим зрением и присмотрелся бы к этому темному воинству, ты бы заметил, что многие из тех орд вступают в битвы между собой, но всех их ведет один и тот же наместник Сатананты. Поэтому, как бы ни враждовали они меж собой, все орды движутся в одну и ту же сторону, и с высоты сверхобычной вершины это прекрасно видно.

— Что же ты предлагаешь? Собрать всех, кто способен держать меч, и дать отпор в решающей битве?

— Без благословления Сахасра-ширы все бы закончилось именно этим, — рассуждал Пурусинх. — Но в сиддхической битве про-исходит нечто другое. В этой войне темные силы всегда добиваются самоуничтожения джива-саттв всеми доступными средствами. Они управляют разумом существ через лжеучения, через подмену божественных имен, через создание иллюзий и ложных образов рупа-дхарни, изменяющих сознание, стирающих и без того тонкую грань между добром и злом. Но всякая тьма в сознании, прежде этого, должна быть побеждена самим сознанием. Великая битва, Джанапутра, должна произойти в сознании каждого!

— Но ведь для того и нужен Посланник Бхагавана, чтобы свет запредельной Истины вошел в сознание каждого, разве не так? — настаивал на своем Джанапутра.

— Добыв свет запредельной Истины, ка-ждое существо осознает в себе Того не-проявленного Бхагавана, благодаря Которому существует всякое сознание. Такая пробужденная, просветленная душа иногда называет себя Посланником или духовным Учителем, но лишь для того, чтобы воз-вестить о существовании Истины, а не для того, чтобы присвоить Ее себе. Думаешь ли ты, царь Джанапутра, что эти вероучения об Истине могли бы существовать без пророчеств о следующем Посланнике? И знаешь ли, кому надлежит стать Той по-следней аватарой Всевышнего?

Пурусинх помолчал, наблюдая за тем, как черные плети воинства Сатананты рас-ползаются по предгорьям северных гор. Он подумал о том, что изменилось бы в под-лунном мире, если бы сфинкс Самадхана или брамин Джагатанта назвал себя Посланником Всевышнего? В темном сознании теней от этого совершенно ничего бы не изменилось…

— Пурусинх, ты хотел объяснить, почему во всех вероучениях говорится о следующем Посланнике… — напомнил ему Джанапутра, заметив, что риши ушел в себя и стал впадать в забытье или, наоборот, в какое-то припоминание.

Чтобы сосредоточиться, старец приподнял руку, положив большой палец на полу-согнутый указательный. Он закрыл глаза для удержания сознания в полной тишине, а затем сказал царю Джанапутре:

— Потому что последний и есть следую-щий. Каждый, кто вполне осознает в себе Того непроявленного Бхагавана, и есть последняя аватара Всевышнего. Последняя — не потому, что другие воплощения не-возможны, она будет последней лишь в ко-нечном множестве шеши-чисел, а за ней, Джанапутра, всегда будет следовать Бес-конечность! Проявляя Себя конечным, в действительности Он не является конечным, и если кто-нибудь скажет, что он — истинный, последний Посланник Бхагавана, за которым нет и не может быть другого, знай, что это обманщик.

Последняя Бхагаван-аватара и есть смертная джива, вполне осознавшая в себе светозарную вечность любви Всевышнего к Истине. Она — последняя, потому что смертная, и она — бесконечная, потому что вечная. Только так завершается йуга невежества — она существует и перестает существовать лишь в темном сознании. И душа, ожидающая света извне, еще будет блуждать впотьмах времени. Но душа побе-ждающая добывает свет во тьме своего сознания, и существо времени уже не будет питаться ею. Как с наступлением утра завершается ночь, как медитация прекращает путаницу мыслей, как меч, разрубающий узел противоречий, как праведный суд, изобличающий ложь, как выздоровление после опьянения, как прорастание и созревание после увядания, как вода, смывающая грязь, а затем сама себя очищающая, как влюбленные наедине, сбрасывающие с себя жаркие одежды. Так наступает последняя Бхагаван-аватара в каждом сознании.

Закончив произносить эти слова, Пуру-синх ощутил в своем теле необъяснимую легкость, как будто направление гравитации внутри него постепенно сменило направление — снизу вверх. После чего его тело отделилось от  вершины Сахасра-ширы, приподнявшись над ней.

— Пурусинх, к тебе вернулись силы сиддхи? — обрадовался царь Джанапутра. — Ты снова паришь в воздухе!

— Все это происходит спонтанно, — со-вершенно спокойно ответил старец. — Джа-напутра, я начинаю пробуждаться в другие миры и пространства.

— Подожди, Пурусинх, ты не можешь вот так уйти! Ты так и не изложил всей за-предельной Истины, — спохватился Джана-путра, пытаясь остановить пробуждение Пурусинха.

— Излагая истину, очень легко ее изолгать. Вот почему маха-риши не излагают всю Истину, а только поддерживают стремление к Ней. Для тех, кто достиг сверхобычной вершины, высшим смыслом становится не достижение, а поддержание.

Пурусинх медленно кружил возле Джана-путры, он левитировал уже так высоко, что протянул ему свою руку, чтобы Джанапутра мог удерживать его еще какое-то время.

— Но я не хочу, чтобы ты уходил! — вопиял Джанапутра.  — Не уходи, прошу тебя!

— На вершине этого мира я бы хотел попрощаться с тобой не как с царем, а как со своим сыном, как с частью самого себя. Часть своего пути ты должен будешь пройти без меня, Джанапутра.

— Но я не готов к этому, я не знаю, куда идти. Не оставляй меня, отец!

— Не думай обо мне, Джанапутра! Думай только о запредельной любви — лишь она имеет смысл.

Глядя вверх, на безмятежное лицо Пу-русинха, висевшего над ним головой вниз, Джанапутра все равно не хотел его отпус-кать:

— А как же воинство Сатананты? Кто с ним сразится? Мне не выстоять в сиддхи-ческой битве без тебя!

— Ты ведь не забыл, как произносить мантру, которой ты меня вызвал? — двинул бровями Пурусинх. — Когда мои силы по-требуются тебе, ты всегда сможешь ее прочесть.

Пурусинх обозрел сиддхическим взглядом воинство Сатананты, которое просачивалось к сверхобычной вершине, мечтая захватить и присоединить Ее к темному царству. Он приблизил свой взгляд к каждому воину, вглядываясь в лица теней, поднимающих черные, растрепанные в клочья знамена, восседающих на зловонных, полумертвых лошадях. Он увидал вурдалаков, воинов с головами саранчи и кровожадных шакалов, ощутив их желания, иллюзии и темные страхи, которые движили ими.

Среди них в окружении многочисленной рати царей-самозванцев неспешно ехал на-местник Сатананты верхом на коне, извер-гающем из ноздрей клубы зеленого пара. Закованный в непробиваемые черные доспехи, он скрывал лицо под забралом, чтобы никто не мог его узнать, чтобы никто не догадался, кто на самом деле ведет темные орды по льдам океана Безмолвия. Но когда взгляд Пурусинха встретился с пустыми глазами наместника, он узнал его даже под забралом черного шлема. Он узнал глаза Лючии — падшего ангела Света, и она, ощутив на себе сиддхический взор, тоже как будто узнала его.

— Одной мантрой в сиддхической битве, конечно, не обойтись, — произнес старец, закатывая глаза.

Изо лба Пурусинха на вершину Сахасра-ширы излился поток света, в котором мчался лучисто-белый конь, окруженный сиянием защищавшей его мистической попоны. Он вырвался из потоков сиддхического света и встал на дыбы над океаном Безмолвия, попирая воинов Сатананты корундовым копытом, в котором мерцали звезды и сварги неисчислимых миров.

— Сей конь сверхобычен, Джанапутра! Он не принадлежит ни мне, ни тебе, являясь праджней чистого восприятия — предзнанием, способным опережать самое время. Он будет нести тебя к тем незримым целям, к тем прайоджанам, что избавляют существ от причин, порождающих бремя кармических следствий. Ничто не может его запятнать, кроме твоего же сознания, поэтому содержи его в чистоте, Джанапутра.

— И он поможет сразиться со всем этим воинством?

— Да, но, похоже, ты будешь сражаться не один.

Над тучами, окружавшими Сахасра-ширу, со всех сторон света поднималось великое воинство. Тысячи тысяч высокогорных грифов летели в апитовых одеждах, удерживая в птичьих лапах молниевидные ваджры. На спинах они несли львиноголовых кшатриев, изготовивших к сиддхической битве тришулы, стрелы и луки. А за ними из туч под-нимались могучие молодые сфинксы, размеренно взмахивая крыльями.

При виде всего этого воинства, воз-никшего неизвестно откуда, сердце Джана-путры наполнилось духом победы. Оно стало биться в один такт со всеми ратниками, и он осознал, что все это сиддхическое воинство было единым духовным существом, неуничтожимым, тысячеруким, тысячеглавым, тысячеглазым, пребывающим не только в этом, но и во многих других мирах. Всех этих воинов призвала Сахасра-шира — она собрала их на эту битву, где бы они ни находились, и они отозвались на призыв сверхобычной вершины. Они прибывали к ней и прибывали, появляясь отовсюду через зеркала сиддхов, и не было им конца.

В тот миг, когда он достиг полного единства с призванным Сахасра-широй про-светленным существом, тело Пурусинха ис-тончилось настолько, что стало астральным, и Джанапутра не смог больше удерживать его в своей руке. Рука Пурусинха прошла сквозь руку Джанапутры и отделилась от нее, при этом Джанапутра продолжал ощущать в своей руке нечто холодное и сверкающее.

— Теперь, Джанапутра, ты обладаешь всем, что тебе необходимо. Меч Кхадакша в твоей руке — это меч сиддхической мысли, которая пронзает и поражает темное сознание. Выкованный из времени, он ра-зобьет мгновенно ложные образы внутри джива-саттв, не разрушая их тел. Так, царь Джанапутра, ты победишь всех даймонов Сатананты в этой битве.

Подняв меч сиддхической мысли над го-ловой, Джанапутра прощался со своим отцом Парамаджаной, с Пурусинхом, первопредком ягуаров и царем Северных гор, с мудрым йогином, астральным двойником и обычным человеком по имени Йуджин. Он улыбнулся ему, хотя на глазах застывали слезы, и Пурусинх исполнил хасту благословления, прощаясь с ним, прощаясь со всем подлунными миром. Он улетал в джамбуловые небеса, где восходила индиговая, а за ней пинковая луна, где медленно парила полная перламутровая луна, а еще выше виднелась далекая лазурно-бирюзовая луна. Он словно падал, но падал не вниз — а вверх, не чувствуя у себя за спиной совершенно никаких ограничений.

Вылетев за пределы аджана-локи, он все еще продолжал видеть под собой вершину Сахасра-ширы. Он видел, как с Нее сошел царь Джанапутра верхом на лучисто-белом коне. Он сошел на темное воинство, подобно снежной лавине, и тысячи воинов бились плечом к плечу в той великой битве, являясь разными, но едиными и неотъ-емлемыми таттвами одной и той же сверх-обычной сущности. Падение вверх продол-жалось, его уже ничем не нельзя было удержать — оно лишь ускорялось, и вскоре весь подлунный мир свернулся в хрустальный шар, в звезду, в чакру сварги, в разноцветные нити Вселенной, от которых он удалялся все дальше и все быстрее.

 

***

 

Пространство замелькало всеми цветами радуги, затем миллионами других неуловимых цветов, которые обычно не воспринимались, а иногда переходили в тончайшие звуки, создавали многомерную геометрию, которую могло созерцать только такое же многомерное существо, сотканное из коле-баний внутреннего света. Тем светом, ко-торый не имел никаких отличий от праны, дышало его астральное тело, сотканное из него же.  Дыхание праной являлось тожде-ственным ее созерцанию, а зрительное восприятие являлось непрерывным продол-жением звукового, звуковое  — продолжением телесного, телесное — продолжением сознательного… Все эти и прочие восприятия воспринимались здесь неразличимо друг от друга, они были различными видами преобразований глубинных полей энергии, в которые он падал. Они уносили его, притягивали сверхдальним взаимодействием.

А затем все прекратилось. Навсегда. Надолго. Навечно. С ним совершенно ничего не происходило, но с ним что-то длилось. Это было время — и оно было им. Он не мог понять, почему больше ничего не было. Даже тьмы не было, и это было самым непонятным! Чтобы свет мог рассеивать или изгонять тьму, а тьма могла догонять или поглощать свет, скорость тьмы должна была как-то отличаться от скорости света — она была выше скорости света. Но если не было даже тьмы, то что же это было?

Он должен был пробудиться, но куда и как пробудиться? Если он длился, обогнав скорость света и тьмы, то что должно было произойти, чтобы это произошло? Унич-тожение тьмы? Ну, конечно, он ведь ис-пустил часть души в открытую пору Кали-манаса, а затем вернулся к моменту, когда аннигилировала его голова, точнее, одна из голов бесконечноголового Сатананты. Она была уничтожена силой сиддхической мысли, стало быть, пока он пребывал в чреве Калиманаса, все его мысли каким-то образом складывались. Мысли обладали скоростью. Они могли вычитаться, если забывались, и они могли складываться, если длились дальше. Поэтому, когда скорость мысли превысила скорость света и тьмы, голова Калиманаса разорвалась — ее время перестало длиться. Так вот почему пробуждение не наступало — он застрял там, где уже не было тьмы! Он пребывал по ту сторону тьмы, где-то между светом-и-тьмой и чем-то еще, совсем уж потусторонним.

Чтобы выбраться из этого состояния, можно было либо замедлить дление времени, забывая и забывая мысли, и тогда бы он снова сравнялся со скоростью тьмы. Может, вернулся бы в пространство сна меньшей размерности. Либо можно было продолжить ускорять дление времени, чтобы таким образом увеличить свою размерность. Падая в эти глубинные поля энергии, он растянулся до бесконечности, приняв форму сверхтонкой грани. Он так разогнал мысль, что оказался на самом острие времени, стиснутого настолько плотно, что оно легко входило в любой интервал между светом и тьмой.

Когда все прежние его мысли снова сложились или, скорее, умножились, он просочился через острие той сверхтонкой грани в иное измерение, осознав, что это и был меч сиддхической мысли — тот самый меч, рукоять которого он передал Джана-путре! В неизвестной размерности, куда он вошел, продолжали извиваться оставшиеся черные головы Сатананты, но здесь они оказались не бесконечным объемом аб-солютной тьмы, а многомерной тенью! Теперь оставалось разгадать тайну, откуда взялась эта бесконечноголовая тень, назвавшая себя Сатанантой — «истинно-бесконечной». Он решил разглядеть многомерное Сверх-тело, от которого отпал Сатананта, но размерности его сознания для этого было недостаточно. Столь же безуспешно пылинка, лежавшая на полу, могла оглядываться вокруг, пытаясь разглядеть другую страну, планету или галактику.

Он расширил свое сиддхическое зрение до предела — и за горизонтом искривленных потоков времени, в каком-то инобытии, проступили смутные кольцевидные очертания. Если змей Сатананта имел сходства с этим Сверх-телом, то это могли быть кольца Ананта-шеши в океане причинности. Но они, разумеется, меньше всего походили на плоские картинки из популярных заметок по индийской философии. Вне времени, где прошлые и будущие состояния становились видимыми — как кольца в кольцах — океан причинности и метафизическое тело Ананта-шеши были как бы одним и тем же. Всевозможные события, которые не входили в зримое Сверх-тело будуще-прошлого и прошло-будущего, перемешивались рядом с Ним же в зависимости от тех или иных положений колец.

В том инобытии, где можно было созер-цать и перемещать потоки времени, свет был почти таким же, как в сновидениях, только он был без примесей тьмы — или, быть может, тьма здесь была спектральной, а не темной. Его движение, как и движение света в сновидениях, происходило внутри Сознания при полной неподвижности внешних бесконечномерных пространств. От этого чистого света и отпадала многомерная тень Сатананты, мечтающая заместить собой Анантадева, но она не могла ворваться сюда из внешних миров. Так он созерцал движение световых колец времени, с трудом поддающееся запоминанию. Но что он очень отчетливо запомнил, так это то, как одно из циклопических вселенских колец стало приближаться к нему. Оно как бы по случайности захватило его, а затем прошло сквозь него волной, которую он ощутил каждой клеточкой.

Он вздрогнул всем телом и проснулся. События сна уплотнились настолько, что он почти мгновенно все позабыл, в его памяти отложились лишь какие-то мыслеобразы, между которыми сложно было восстановить логические связи. Господи, сколько же всего с ним произошло!

Он потер свой висок и провел рукой по подбородку. Если бы он мог хоть что-то восстановить из тех впечатлений, которые в нем еще сохранялись! Как вообще такое могло присниться ему, обычному человеку, который никогда не занимался всякого рода духовными практиками или тренингами в йога-центрах? Возможно, все это было не так уж и нужно, чтобы ощутить в себе нечто такое, что выходило за рамки обыденности, за рамки того, что демонические сущности в оболочках людей называли «истинным знанием». Они обманывали россказнями о «правах» и «свободах», нарушая все мыслимые права, развязывая кровавые войны, чтобы убивать, уничтожать целые народы под надуманными предлогами борьбы за освобождение их от чего-то ужасно не-хорошего. Но самыми ужасными, самыми де-структивными существами были, несомненно, они сами — все те, кто с убеждением отстаивал свободу, ничего в ней не смысля и не зная того, что вот так никакого освобождения как раз не наступит.

Записав обрывки сновидения в тетрадь, он решил проверить значение некоторых слов, которые имели санскритские корни, и включил ноутбук. Но на экране всплыло сообщение: «Недопустимое значение времени. Попробуйте настроить системное время». Протрав глаза, он кликнул на панели задач по часам — и просто не поверил тому, что видит. На часах стояла дата: «Январь. 12102 год». Какие-то чудеса продолжали происходить с ним наяву, как в продолжении сна, но это была уже вполне объективная, проверяемая реальность. Он настроил время и пошел заваривать кофе. А когда вернулся, то решил снова набрать «12102 год», но ничего не получилось — на часах вводились только четырехзначные числа...

Размышляя над этим странным «переме-щением во времени», он подошел к единст-венному на цокольном этаже окну и стал разглядывать в нем проезжую часть дороги, припорошенные снегом стволы деревьев. Он все еще надеялся что-то вспомнить. Но это уже казалось невозможным. Его память затуманилась, как само это окно, к которому прилипали белые снежинки. Они падали неравномерно, стекая каплями вниз и в бок — вниз и в бок. Он сделал шаг назад, чтобы отойти подальше, и наклонил голову, пристально их рассматривая. Взяв тетрадку, он повторил в ней знаки, которые вырисовывались на стекле каплями мокрого снега. Они были в точности как буквы деванагари — и первые несколько букв ему сразу удалось прочесть! Это была мантра, с которой все началось, которая звучала у него в голове. Он вспомнил ее, а она позволила вспомнить весь сон в мельчайших подробностях.