Онтологические прогулки

Я начинаю размышлять о том, что неизбежно для человека, независимо
от того, хочет он этого или нет и, в принципе, знает он об
этом или нет; для человека неизбежно стать и быть человеком,
совершенным человеком.

Но пока я ничего ещё не знаю об этом совершенном человеке;
размышления о нём станут результатом недолгой и забавной прогулки, –
недолгой, потому что я буду размышлять только о самом
существенном, опуская второстепенные детали, забавной, потому что,
не сходя с места, можно будет пережить то состояние живой
радости, которое испытывает муха, вылетевшая наконец из
бутылки.

Неизбежность стать совершенным не грозит моим современникам
настолько, чтобы они действительно начали беспокоиться, у них
достаточно щитов, защищающих их от накатывающей силы неизбежности;
я пишу для тех, кто готов рискнуть и, отставив щиты,
позволить накатывающей силе сдвинуть себя.

Я попробую сдвинуться с состояния, как сказали бы философы, «вещи в
себе», в состояние «вещи для себя», попытаюсь открыться
самому себе, а именно: выделю в себе неинтерпретированный
осознанием живой опыт, который для меня, как и для каждого
человека, всегда существует только в сращении с осознанием.

Это сращение настолько сильное, что даже смерть не может расщепить
его, хотя и превращает его в фантомное образование (но сейчас
не об этом). Это не сращение тела с душой или с неким я –
об этом много и по делу у буддистов; это накопленный опыт
бытия живым, сращенный с накопленным опытом осознания себя
таковым.

Опыт бытия (во всех его модусах: действия, состояния, переживания)
живым включает опыт осознания в качестве своего внутреннего
элемента; накапливающийся опыт осознания себя формируется под
воздействием множества факторов – социальных,
психологических, идеологических и пр., опыт же бытия живым, или просто
жизненный опыт всё время – за счёт того, что осознание
является непосредственным элементом этого жизненного опыта –
сращивает, сплавляет формирование осознания себя с целостностью
живого опыта, с целостностью человека как живого.

Поэтому человеку так трудно отделить себя живого от осознания себя
как живого; чем сложнее опыт осознания, тем сложнее расщепить
это соединение, хотя и простой опыт осознания очень трудно
отделить от связанного с ним действия, например, первобытный
человек, слышащий слово «дерево» (а ранний первобытный
человек не имел слова "дерево" вообще, а имел конкретное имя для
каждого дерева) не мог не представлять себе одновременно
это дерево.

Любящий душу теряет её, а ненавидящий обретает её; я специально
помогаю читателю известными образами, например, – мухи,
вылетающей из бутылки, или молчащего брата, однако ему следует при
этом рассматривать их исключительно в рамках моего
размышления, как некое расширяющее и отчасти развлекающее, снимающее
излишнее напряжение средство, но никак не то, что должно
подкрепить или оправдать мои размышления, они ничем не оправданы
и ничем не подкреплены кроме того, что в них есть.

Универсальное сомнение Декарта и феноменологическая редукция
Гуссерля являются попытками западной философии очистить живой
целостный опыт от вплавленных в него различными модусами
осознания интерпретаций; у древних индусов и их последователей
похожая задача решалась методом пустоты восприятия; вообще,
человечество имеет достаточно богатый опыт решения этой задачи,
однако для каждого человека, который попробует это
осуществить, и особенно для современного человека, который практически
не имеет необходимого для этого досуга и, самое главное,
намерения, это довольно сложно.

К тому же, осознание современного человека значительно больше
загружено матрицами интерпретаций, чем осознание более древних
людей, это приводит к более суженному горизонту непосредственно
доступного живого опыта.

Тем интереснее может стать предлагаемая мною прогулка сквозь
невидимые сами по себе, но показывающие нечто другое матрицы
собственного осознания; читателю достаточно идти вместе со мной
туда, пока не знаю куда, чтобы найти то, чего не знаю ещё;
подобные прогулки позволяют мне испытывать состояние, которое
Хармс называл «чрезвычайно весело», к тому же опыт таких
прогулок по собственному осознанию позволяет со временем
достаточно легко распознавать попытки – внешние, других людей, и
внутренние, собственные, – навязать определённое видение
чего-то, в отличие от видения как есть.

Прогулку можно начать с чего угодно, чтобы не говорил нам опыт
философии, обязывающий для нахождения достоверности начинать с
сомнения или удерживания от суждения; я начну в этот раз с
ложки, которой, как известно, не существует в матричном мире.

Я беру со стола ложку в правую руку, чувствую твёрдость и прохладу
металла, вижу ложку в своей правой руке, часть синего свитера, в который я одет, чувствую то, что я сижу и то, что я во
что-то одет, что я не вижу, но знаю, вижу часть кухни,
степень освещенности, часть коридора, знаю (помню) расположение
кухни и комнат и т.д., и т.д.

В момент этого моего живого целостного опыта взятия ложки
скоординировалось множество элементов, действий, способностей,
переживаний, состояний в некое сложное многоуровневое
полиструктурированное разнородное образование, которое хочется назвать
действием, но которое нельзя назвать так, потому что
во-первых, в этом образовании множество различных действий одного
типа, например, мускульных, и множество различных типов
действий: восприятий, идентификаций, вниманий, намерений и пр.,
кроме того, эти действия являются частью наряду с множеством
других. Самое точное (по крайней мере для меня сейчас)
название для такого рода целостностей, образований – живой опыт.

Первый шаг – проявление стремления сэкономить время, проскочить,
обозначив кратко, соответственно, я отслеживанию действующую в
данный момент во мне тенденцию к упрощению, минимизации и
экономии, которая помогает быстро идентифицировать нечто,
поместить его в некоторый топик и перейти к следующему,
возвращаясь к первому при необходимости, но уже как к определённым
образом интерпретированному.

Мой, казалось бы, самый простой опыт оказывается невероятно сложным.
В принципе, он гениален, поскольку в нём синхронизировалось
невероятное количество совершенно разнородных элементов.
Мне удалось взять ложку в руку – это совершенное событие,
равное возникновению солнечной системы, поскольку в этих
событиях в равной мере синхронизировалось, провзаимодействовало
бесконечное количество разнородного!

Упрощение, минимизация и экономия времени скрывают от меня
действительную природу моего опыта; так молодая мамаша тащит своего
малыша, уставившегося на стаю ворон в парке: «какие птички!
Пойдём скорее, опоздаем!», не позволяя тем самым ему
накапливать опыт интересующего его восприятия, например, опыт
действительного восхищения воронами.

Я не спешу и могу спокойно рассмотреть стаю моих ворон, пока это
восприятие мне интересно и, следовательно, пока оно живое.

Я также замечаю, что восприятие себя совершенным избегается мною и
даже слегка тревожно, что-то во мне противится такому
отношению к себе. Вот и первое возможное направление моего внимания
– раскрытие того, что во мне сопротивляется переживанию
себя совершенным, не представлению, а реальному переживанию
себя таковым.

Я пока удерживаю во внимании опыт с ложкой, отслеживая проявляющиеся
во мне и привычные для меня способы поведения.

Сейчас я обращаю внимание на то, что для меня во время этого опыта
присутствует некая полнота события: кто я, где нахожусь,
какова кухня, что в ней и где стоит и т.д., так что при
соответствующем намерении я могу повернуться и взять со стойки за
моей спиной стакан, или, протянув руку с ложкой, указать ею
туда, где заходит солнце; то есть в опыт взятия ложки входят
пространственная, предметная, временная и многие другие
ориентации, причем эти ориентации не ограничиваются моим
непосредственным движением взятия, а простираются гораздо дальше,
они практически неограниченны и присутствуют в моём опыте
актуально, все целиком.

Полнота пространства и полнота силы присутствуют в моём движении
целиком и именно это и позволяет мне быть точным, в моём
движении координируются все мировые силы: движение солнечной
системы, земли, её магнитное поле и притяжение, моё положение на
этой планете, состояние моей нервной, кровеносной и мышечной
систем, намерение движения и т.д. При отсутствии хотя бы
одного из этих определяющих факторов, например, движения
земли, или невозможности задействования определенной нервной
цепи, я не мог бы взять ложку со стола.

Моё действие включает полноту бытия как необходимое условие своего
осуществления! Это следующее возможное направление
размышления, противоположное движению философов в их поисках
несомненной достоверности.

Теперь я сосредотачиваюсь на том, что я вижу: часть правой руки,
держащую металлическую столовую ложку, часть деревянного стола
из Икеи, почти весь буфет напротив и пр.. Производя
феноменологическую редукцию философов, я получаю то же самое
видимое, но не имеющее для меня никакого значения, как дощечки и
крючки вместо лыж и коньков у Хармса. Редуцирование
предметного мира не позволяет мне не только что-либо утверждать о том,
что я вижу, но и координировано действовать, поскольку
пространственная, временная и остальные координации включены в
моё держание ложки вместе с сращенным с ним модусом
осознания.

Соответственно, если я активирую другой тип осознания и внимания, то
активируются другие типы координации, например,
энергетическая, магнитная и пр., а в этих типах не существует столов,
ложек и буфетов.

Таким образом, феноменологическая редукция не избавляет меня от
недостоверного и не приближает к достоверному – она показывает
нам, как работает моё восприятие.

Всё, что я сейчас вижу, достоверно в силу того, что является
элементом реализованного живого опыта: то есть достоверность и
переживается мною и действительно является не результатом,
следствием и т.д., а необходимым внутренним элементом моего
опыта; так, если бы во время моего движения на кухне образовался
бы вакуум, то многое бы изменилось, и мне пришлось бы ловить
ложку, паря над столом.

То есть источником достоверности моего опыта является не одна
единственная инстанция, например, некий модус осознания, а
синхронизированная совокупность множества разнородных элементов, в
том числе и ряд модусов осознания. Существование мышления,
которое обнаружил Декарт, получает достоверность не из самого
мышления, но из совокупности осуществлённого опыта.

Человек не может иметь живого опыта чистого мышления, но может,
развивая внимание, выделять мышление как часть своего опыта.
Философия попала в ловушку, о которой предупреждала всех
вокруг, ловушку ненаглядности, а именно: обнаружив осознание, она
превратила его в отдельную способность, даже вещь, и,
соответственно, в чистую форму, то есть философия натурализовала,
опредметила осознание, то, что не может быть опредмечено по
своей природе, например, о нём можно размышлять, его можно
выделять во внимании, его можно накапливать, но его
невозможно осознать, точно так же как восприятие не может
воспринимать восприятие, а слушание не может слушать слушание.

И до сих пор живой опыт является молчащим братом философии, которой
никак не удаётся уговорить ни своего брата, ни мир вокруг
жить мирно, так сказать, синхронизироваться.

При размышлении о моём опыте с ложкой у меня нет никаких намерений,
кроме намерения рассмотрения опыта как есть, нет намерения
открыть вечные и неизменные истины, которые так хотелось
открыть философии и которые, как ей казалось, она открыла и дала
людям; где теперь её вечные истины о боге, душе,
треугольнике, ради которых она пожертвовала живым опытом, то есть
жизнью?!

Теперь я обращаю внимание на осознание, реализованное в моём опыте и
нахожу множество модусов осознания, когитаций, как любит
говорить Гуссерль: осознание движения руки, осознание
положения тела, осознание формы ложки, осознание цвета свитера,
осознание слышания лая собаки в момент движения, осознание
вызванного этим лаем воспоминания и осознание многого другого.

Эти разнообразные модусы осознания были осуществлены в момент
движения одновременно, они не связаны непосредственно друг с
другом, но связаны опосредованно в единстве опыта, некоторые были
реализованы в речевой форме, но некоторые нет! Тут философ
вздрагивает и говорит: ошибка, осознание по самому своему
смыслу означает со знанием, вместе с знанием, что предполагает
речь. Однако мой опыт, многократно мной же проверенный в
различных вариантах, убеждает меня в обратном: абсолютное
большинство осознаний не имеет речевой формы и никак не связаны
в момент реализации со знанием; позже, самое раннее – в
следующий момент, я могу уже осознанно, в смысле со знанием, в
речевой форме выделить некоторое осознание, или даже в этот
же момент, но для этого мне понадобится специально направить
на это внимание, например, осознать, так сказать, для себя,
форму невидимой части ложки, которую я осознаю неосознанно
сжимающей эту ложку рукой. В языке получается путаница, так
как одно слово приходится употреблять для разных действий;
чтобы не путаться, назову осознание в форме не знания термином
«схватывание», который также есть у Гуссерля. Тогда
последнее наблюдение можно выразить следующим образом: я могу
осознать некоторое схватывание в момент его реализации, если
специально направлю на него внимание в этот момент; однако,
множество других схватываний будет мною в этот момент не
осознаны! Бедные философы, они считали и до сих пор считают, что
действительно, аподиктически достоверно существует только
собака вообще, а каждая дворняга на улице – это лишь её
возможный модус, существующий только потому, что действительным
существованием с ним поделилась идея собаки!

То есть философия не только выделила осознание себя мыслящим как
особый модус осознания, но и постулировала его как особый вид
существования; теперь землю стали населять независимые друг
от друга, но в то же время чудесным образом связанные друг с
другом «мыслящие вещи» и «вещи мышления» (протяженные вещи).

Да, мышление является особым видом деятельности в том смысле, что
имеет внутренние правила, или законы осуществления, однако это
не означает, что мышление существует как отдельная
деятельность, как субстанция, или модус бытия, выражаясь философским
языком. Например, мои размышления о полноте живого опыта с
ложкой являются осуществлённым мышлением и в части правил
мышления не определяются другими причинами, например,
правилами ориентации в пространстве, или действием гравитации,
однако на этом основании я не могу выделить мышление в особый вид
существования, точно так же как не могу выделить в особый
вид существования моё движение взятия ложки с кухонного
стола, что, кстати, пришлось сделать философии, чтобы сохранить
последовательность.

Я не могу сделать ни первого, выделения мышления как субстанции, ни
второго, выделения протяжения как субстанции; сделать это
можно, только исходя не из существа дела, не из того, как
есть, а исходя из сильнейшего постороннего мотива, например,
стремления доказать бытиё бога и бессмертие души. Это
стремление философии противоречит самой сути философии, выраженной в
слове «философия»: «стремление к мудрости».

Я вглядываюсь в мой опыт и вижу, что не могу разделить движение руки
и одновременное схватывание (простое осознание) этого
движения, слышание лая собаки и одновременное схватывание этого
слышания, чувство прохлады металла ложки и одновременное
схватывание этой прохлады и пр. То есть схватывание как самая
простая форма осознания неразрывно связано с тем, что им
схватывается, и не может быть отделено от него без разрушения
того и другого. Декарт отделил осознание (как сложную форму
схватывания) от осознаваемого, соответственно, положил начало
дуализму, двойственному взгляду на мир и человека, отсюда
появились две субстанции, материя и сознание, и вопрос об их
взаимоотношении, как говорили раньше – основной вопрос
философии, вопрос о познаваемости мира, о живом и неживом и пр.

Я замечаю ещё одно отличие в восприятии мною осознания по сравнению
с Декартом и философией, а именно: для меня осознание,
схватывание, например, слышания лая собаки представляет собой
схватывание именно слышания лая, а не схватывание слышащего
лай; то есть осознание – это не схватывание себя (слышащим), а
схватывание слышания. Соответственно, каждое из множества
действий, заключенных в целостности движения моей руки,
реализуется с «собственным» схватыванием без соотнесения и
зависимости от осознания (как со знания) мною каждого из этих
действий, то есть выражаясь современным «птичьим» языком
философии, происходит бессознательно, а осознанным становится тогда,
когда я намеренно или нет его осознаю. Так что же тогда
такое – «сознание»?, а это по философии всё, что может быть
осознано. Так Спиноза пишет: «Под словом мышление, сознание я
понимаю всё, находящееся в нас так, что мы непосредственно
осознаём это… все действия воли, рассудка, воображения и
чувств суть проявления мышления. …сомнение, понимание,
утверждение и отрицание, хотение и нехотение, воображение и
восприятие… поэтому, говоря: я мыслю, Декарт имел в виду все модусы
мышления.»

Поэтому сознанием можно назвать всё, что угодно, так как всё, что
угодно можно осознать, сознание – это возможность осознания, а
осознание – это осознание себя как мыслящего, например,
если я осознаю себя слышащим лай собаки, то это – сознание, а
если не осознаю себя слышащим лай, то это – бессознательное!
Вот вам и философия! А на этом строилась, например, вся
психология и психотерапия, до тех пор, конечно, пока на этом
что-то можно было построить!

Я направляю своё внимание на восприятие своей руки с ложкой и вижу,
что это действие (восприятие) очень похоже по своему типу на
схватывание, фиксацию и которое я не могу отделить от
схватываемого; моё восприятие сложное, так как включает в себя
одновременное схватывание восприятия, вполне возможно, что
восприятие собаки, схватывая воспринимаемое, не сопровождается
схватыванием восприятия, являясь по сравнению с моим
восприятием более простым действием. Возможно, в этом и заключается
моё эволюционное преимущество по сравнению с собакой, но
это, конечно, не означает, что нас разделяет пропасть под
названием сознание. В какой-то момент нарастающая сложность
поведения потребовала координации поведения за счёт применения
способности, которая уже имелась у живых существ –
схватывания, в новой форме, как схватывание элементов действия, что
позволило принципиально расширить возможности и эффективность
этого поведения.

Я вижу, что схватывание невозможно отделить от сопряжённого с ним
действия, поскольку они являются элементами более целостного
образования, которое я пока назвал живым опытом.
Следовательно, мне приходится отказаться от всего наработанного
философами арсенала мышления как построенного не на том, как есть.

Чтобы немного развлечься, я рассмотрю некоторые из классических
философских размышлений. Например, рассуждая о недостоверности
человеческого опыта, Декарт сравнивал его со сном, содержание
которого для него недостоверно, или болезнью, во время
которой человек видит предметы жёлтыми (при желтухе) и пр.
Однако для меня то, что я вижу во сне, или во время болезни не
менее достоверно, чем видимое мною наяву; если я видел сон и
рассказываю о нём кому-то, я не сомневаюсь в том его
содержании, которое я запомнил, или, если во время сна я осознаю,
что вижу сон, то это так же достоверно для меня, просто в этих
различных видах живого опыта реализуются различные
элементы: ориентации, движения, осознания и пр. Или: если я вижу
солнце с земли не такого размера, каким я его вижу с юпитера,
то глаза меня не обманывают, а, наоборот, показывают солнце
именно таким, каким я его вижу; если я вижу изменение
положения солнца в течение дня, то это также говорит мне не о том,
что чувства меня обманывают, а о том, что я вижу именно то,
что есть – изменение положения солнца. А то, какие выводы я
могу сделать из того, что я вижу, никак не зависит от этого.

Теперь я обращаюсь к маниакальной для Декарта теме, теме
бога-обманщика, точнее, бога – не обманщика. Понятно, откуда взялась
эта тема: если единственной достоверностью для человека
является достоверность «я мыслю», «я есть вещь мыслящая», а всё,
что я не могу помыслить, недостоверно, то как я вообще могу
жить, поскольку большую часть моей жизни составляет как раз
то, что я не могу помыслить: насколько достоверны ложка в
моей руке или лай собаки, если я в момент движения и восприятия
о них не мыслю? Или: каким образом две субстанции: мышление
и тело, могут координироваться между собой, например, в
действии взятия ложки со стола, если они по природе своей
совершенно различны, различны настолько, что в теле как чистом
протяжении нет и тени мысли, а в мысли, как чистой
трансцендентальности, нет никакого протяжения? Приходится предполагать
у бога, как конечной причины этих двух субстанций, атрибут
справедливости, благости и пр., которая и объясняет некую
«предустановленную гармонию» (Лейбниц) между телом и мыслью.

О бытии бога и бессмертии души я поразмышляю позже, когда продвинусь
дальше в созерцании ложки в моей руке.