Онтологические прогулки

Я постепенно успокаиваюсь; кажется, что прошла целая вечность с того
момента, как открывшаяся бесконечность встряхнула меня; ко
мне возвращаются силы, я могу продолжить.

Но что продолжить?! Вот бесконечность, моя цель! Бытиё как есть –
разве не конец моего размышления? Ведь дальше ничего нет!

… или есть?

Не знаю, но собираюсь исследовать.

Начинаю вспоминать опыты других людей, оставивших описание того, что
сейчас происходит со мной.

Многие описывают бесконечное совершенство бога в сотворённой
природе, созерцание которой доставляет высшее блаженство.

Другие видят великолепие, красоту мира, гармонию вселенной; такое
восприятие не порождает состояние блаженства, как у первых, но
вызывает состояние эстетического наслаждения.

Третьи видят тление, разрушение, землетрясения, цунами, порок,
смерть; они испытывают смятение, печаль, ужас и отчаяние.

И все они видят и описывают это – как есть! Так что же есть?!

Добрался ли я до исходной точки? Вижу, что нет. Вижу, что я опять
нахожусь в определённой позиции осознания, в которой верующий
человек видит совершенство бога, светский видит совершенство
жизни, мрачный видит совершенство смерти.

Тут мне вспоминается опыт японцев, которые созерцают цветение
сакуры, точнее, и без этого уточнения невозможно действительно
понять, в чём заключается смысл этой традиции, созерцают
цветение и увядание сакуры; без созерцания увядания нет полноты
восприятия и состояния, нет той полноты всего, которую я всё
время имею в виду, когда говорю о совершенстве.

Совершенство – это полнота: цветение и увядание, соединение и
разрыв, любовь и ненависть, движение и покой, жизнь и смерть,
полнота всего во всём, заполненность, целостность бытия!

Да, то, что казалось мне в начале недолгой и забавной прогулкой,
похоже, становится более экстравагантным путешествием, всё
равно, что выйти за сигаретами и, может быть, не вернуться
вообще, или вернуться совершенно другим, или вернуться совершенно
не туда! Но, пока есть силы и интерес, продолжу.

Здесь мне хочется добавить, что размышление, которое проходит без
сопротивления и без сильной эмоциональной встряски, скорее
всего, ведётся с серьёзными предположениями относительно
будущего результата.

Я нахожусь в определённой позиции осознания и вот здесь уже она
достаточна чиста, освобождена от многочисленных напластований,
наслоений и чужеродных элементов, её можно рассмотреть как
есть.

Декарт не испытал потрясений в ходе своего размышления, которое
привело его к открытию осознания, именно потому, что уже имел
представление о том, что он ищет; его установка помогла ему
найти то, что он искал – точку достоверности в мышлении, хотя
и в опредмеченной форме.

Именно заранее предположенное знание результата формирует восприятие
и ход размышления: так верующий видит во всём проявление
божественной силы, учёный – проявление разумности, гармонии,
мистик – проявление сверхъестественных сил и пр., и видят они
это именно потому, что в целостности бытия это всё есть; но
для того, чтобы увидеть именно это и именно так, приходится
игнорировать всё остальное содержание целостности и
«незаконно», за счёт искажения восприятия и размышления, выделять
то, что предпочитаешь увидеть. Этим, как минимум, добиваешься
двух результатов: во-первых, «подтверждаешь» (в основном
для себя и таких же, как ты) то, что хотел подтвердить, и,
во-вторых, избегаешь стресса истины, давления бытия,
неизбежности совершенства.

Тут я начинаю понимать, что такое искаженное представление о
целостности является вполне обоснованным с точки зрения выживания:
добиваясь того, чего добиваешься, – а оно явно входит в
доминирующую струю общественной жизни, ты добываешь себе
надёжный щит, одобряемую опору твоей деятельности. Мамардашвили
настаивал на случайности философии для этого мира, её
невынужденности внутренним порядком обыденности, однако, как я вижу,
именно эти вполне согласующиеся с обыденностью установки и
давали философии её основное содержание, а попытки философов
противопоставить себя и своё ремесло миру похожи на попытки
избежать обвинения в том, что они как раз и обслуживают эту
обыденность: ведь Декарт, а с ним и вся философия, по
существу доказывал, что верующий (даже если он верит в «бога
философов и учёных» Паскаля) человек разумен, что, конечно, и
явилось одной из основных причин общественного значения
философии того времени, да во многом и нашего тоже.

Здесь мне следует объяснить читателю, если таковой найдётся, причину
такого частого обращения к Мамардашвили: во-первых, таким
образом я выражаю то уважение к нему, которое я испытываю,
во-вторых, я читал и слушал и других философов, но именно
Мамардашвили самим собой показал мне, что такое философия, для
меня он стал епифанией философии, в-третьих, он наиболее
доступен для современного читателя, который вряд ли разберётся в
особенностях исторического времени, которые в большинстве
случаев скрывают действительное значение текстов или действий
философов старших поколений.

Продолжу: и Декарт, и Гуссерль, и даже Мамардашвили, живший гораздо
позже, отвечали на определённый общественный запрос, и их
выбор не вызывает во мне никакого отклика, сочувствия, ведь
они, в конечном счёте, обманывают человека, предлагая ему на
деле совсем не то, что на словах; Мамардашвили, выводя нас из
камеры официальной доктрины, перевёл нас в камеру
свободомыслия, единственным отличием между камерами одной тюрьмы
разума было то, что из окна первой был виден утоптанный
внутренний двор, а из окна второй – чистое небо.

Так же, как автор «Бусидо», заботясь на словах о сохранении высокой
традиции самураев своего народа, на деле выполняет
социальный заказ на обработку мозгов: представьте себя на месте
оставшегося не у дел военного, которому общество вместо работы,
крыши над головой и средств к существованию «втирает» о
великой традиции и глубокой философии безоговорочного служения
хозяину, который, скорее всего, как в известном фильме,
пристрелит вас, когда ваша служба станет мешать ему.

Здесь я задумываюсь о действительных, определяющих мотивах, которые
несомненно присутствуют в целостности живого опыта. То, что
философ выполняет некий общественный заказ, само по себе
может не содержать изъяна, но в сочетании с мотивом уже может:
какой мотив заставил автора «Бусидо» написать свои
наставления? Может быть, мотив дать людям правила наполненной смыслом
жизни и смерти? Но ведь эти правила самурая уже давно не
соответствуют наличным условиям жизни, и договор о служении
будет совершенно односторонним, превращающим реальных людей в
донкихотов; служение же, основанное на древней идее, будет
только развращать общество, которое будет использовать и
служение, и идею как прикрытие, ширму собственного безразличия,
жестокости и прагматизма. Любит ли этот автор этих людей,
или он любит идею и готов принести людей в жертву?

Любовь; я задумываюсь о здесь появившемся слове, может ли оно быть
мотивом моего размышления? Любовь ко всему без выделения
чего-либо как особенного, того, что именно сегодня «важно и
нужно» или будет таковым завтра?

Я решаю пока оставить это и как бы побыть с этим вопросом. Здесь
добавлю только, что я ничего не могу предложить читателю, так
как ничего не имею. Как настоящий русский тип я лишь держу
здесь и сейчас то единственное, что имею, – созерцание ложки и
то, что оно мне показывает, не привнося в это держание ни
йоты постороннего.

Возвращаюсь к позиции осознания.

Современному человеку, хотя и очень трудно, но всё же можно
блокировать чудовищную силу гравитации осознания – силу наглядности.

Философия учит нас так:

1. человек видит ложку

2. человек осознаёт себя

3. человек осознаёт себя видящим ложку.

Это три отличных по типу действия; каковы бы ни были различия между
формами философии, все они сходятся в том, что действие
восприятия (как и все другие телесные акты, или действия
субстанции протяжения) может осуществляться без осознания
(со-знания), то есть бессознательно, и может быть осознано или во
время самого восприятия, или после него. Из отличия действия
восприятия от действия осознания возникает проблема,
получившая позже название «основной вопрос философии»: что первично,
материя (здесь – восприятие) или сознание (здесь –
осознание)?

Материалисты резонно замечают, что если бы не было восприятия,
курицы, то не было бы его осознания, яйца; на что идеалисты не
менее резонно отвечают, что сама курица появилась из яйца, так
как о восприятии мы узнали только после того, как осознали
его!

И т.д., и т.д. до бесконечности без какого-то внятного результата.

Я вижу ложку. Всё! В этом восприятии как реализованном живом опыте
осуществилось множество осознаний в разных его формах,
простых как схватывание, развитых как собственно осознание, а
именно: множество схватываний (фиксаций) положения тела,
множество схватываний движения руки, множество схватываний
слышимого, множество схватываний воспринимаемого и т.д., и т.д. при
этом абсолютно большая часть схватываний произошла в самой
простой и, следовательно, не речевой форме. Незначительная
часть схватываний произошла в речевой, но не в мыслительной
форме, так как мышление не является осознанием, хотя и
включает его в себя как внутренний элемент.

В одном восприятии ложки осуществилось множество схватываний
(схватываний, осознаний), ни одно из которых не имеет приоритета
над другим, так как если бы не сработало хотя бы одно из них,
восприятие было бы другим или его вообще бы не было; ни у
одного из элементов восприятия нет приоритета над другим, даже
намерение видеть ложку не является формирующим восприятие
фактором, и даже не является осознанием.

Каждое из осознаний является лишь схватыванием какого-то элемента
восприятия, оно не производит и не формирует его, но в этом
лишь – эволюционная особенность человека, который за счет
этого получает возможность координации и синхронизации
деятельности.

Я не могу осознать себя видящим ложку! У меня нет третьего глаза,
которым я видел бы ложку и себя видящим ложку одновременно!
Это всё равно, что быть на корабле и пытаться увидеть его
целиком, это невозможно, даже и с расстояния можно будет видеть
лишь часть корабля! Но возможно, отслеживая своё восприятие
в каждой точке корабля, составить себе представление о том,
каков корабль; однако это будет не осознание, а сложный
комплекс действий: восприятий, размышлений, воображений,
осознаний и пр. Философия же «помогает» нам упаковать всю сложность
мира и себя в коробку, на которой написано «осознание»,
«разум»

Так же и восприятие ложки не может быть осознано, так как восприятие
как целостность не может иметь собственного осознания; не
всё можно осознать, чтобы не говорила нам философия.

Я не могу осознать восприятие ложки, так как восприятие ложки
является совокупностью разнообразного, не существующей как
отдельный предмет! Как то, что можно схватить!

Вот что скрывает концепция трансцендентального сознания – сложность
и целостность живого опыта!

Эта философия, как философия человека западного типа, акцентирует
элемент активности человека, она говорит мне: это ты
воспринимаешь, двигаешься, переживаешь, размышляешь; ты можешь
изменить мир и, следовательно, ты должен изменить мир, без твоего
действия в мире не будет порядка, истины и красоты, ты
должен реализовать возможности, ты – пока ещё не реализованная
возможность, ты – то, что ещё только может быть, ты – тот, кем
ты можешь стать в твоём усилии быть.

Восточное мировоззрение говорит мне о том, что моего «я» как
активной инстанции не существует, что моё «я» является результатом
сложного воздействия накатывающего колеса сансары, мира
бытия, неизбежно порождающего во мне страдание, точнее,
заставляющего меня переживать жизнь как страдание. И одним из
решающих факторов такого порождения жизни является представление о
моём «я», которое создаёт у меня, как сказали бы философы,
объективную иллюзию собственного существования. Остановить
накатывающую силу бытия можно только развоплотив
представление о своём активном «я», некой своей душе.

Интересно, что и западная, и восточная философии вынуждены в своём
понимании человека изменять, вносить коррективы в природу
человека: западной философии приходится осознание (сознание)
понимать как нечто существующее само по себе, так что к нему
может «подключиться» марсианин, или любое живое существо; то
есть если бы у марсианина было осознание, то оно будет
именно таким, какое у человека, поскольку осознание одно и
неизменно.

Восточное мировоззрение полагает в принципе, что человек является
существом, которое тащится силой бытия от рождения к рождению,
от смерти к смерти и даже в промежутке между смертью и
рождением, в бардо смерти, человек всё также помрачён своим
представлением о себе. Как только человеку удаётся освободиться
от помрачения своим «я», то он перестаёт быть человеком; в
зависимости от степени освобождения он становится архатом,
бодхисатвой, Буддой

То есть имеется два полюса в понимании природы человека как
осознающего существа: на одном из них существует осознание как
субстанция, модус бытия, на другом – помрачение, сложный фантом,
образованный сплетением разнообразных сил бытия, который
исчезает при успешной реализации определённых действий (пути).

И то, и другое понимание ничего не говорят мне обо мне как человеке,
я вижу ложку не потому, что я осознаю это, и не потому, что
я помрачён. Наглядность осознания заставляет или принимать
себя всерьёз (как на западе), или принимать себя как
помрачение, морок (как на востоке); я избегаю ловушки осознания и
воспринимаю всё таким, каково оно есть вместе со мной.

Теперь я готов рассмотреть мир и себя как совершенство.