Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Глава 31

Наташа попала в аварию на парковке перед книжным магазином «Бордерс»
в Сейвилле. Заехала купить какие-то открытки. Зачем, если
это можно сделать в любом «Холлмарке»? Столкновение случилось
по ее вине: пропустила знак «Стоп», выскочила на главную
полосу. Огромный «Шевроле Субербан» снес под основание ее
передний бампер. Нужно бы радоваться, что ничего более
серьезного не произошло, но она запаниковала, испугалась. По ее
словам, какие-то странные волны поплыли в ее глазах, ужас «жаме
вю» сковал волю и движения. Она не понимала, где сейчас
находится и кто эти самодовольные люди, спешащие со своими
пакетами из торгового центра. Она говорила мне потом, что с ней
неожиданно случилось какое-то, давным-давно подбиравшеся к
свершению пробуждение, протрезвление, просветление. Состояние
было недолгим, но настолько глубоким, что забыться уже не
могло. Она увидела все, как оно есть на самом деле, пусть это и
звучит по-детски наивно. Ударившая ее женщина (кажется,
арабского происхождения) не удосужилась выйти из автомобиля, а
продолжала курить сигарету за сигаретой в ожидании полиции.
Возможно, ее надменность тоже повлияла на рассудок моей
супруги. Избалованные любовью, комфортом, относительным
спокойствием мирной жизни, мы быстро привыкаем к расслабленности
существования, стараясь не замечать, на каких зыбких основах
она держится. Сейчас я понимаю, что моя жена, будучи
иностранкой, была более чувствительна к фальшивой абсурдности
поведения нашего социума и, хотя принимала правила игры, всегда
могла взглянуть на вещи по-другому.

Через час после происшествия она была дома. Какой-то добрый человек
прикрутил остатки ее бампера проволокой. Она доползла до
Флойд Харбора по обочине 27-й дороги, включив аварийную
мигалку. Я был оповещен о случившемся по телефону, но Елка
потребовала, чтобы я не суетился и не путал карты. Именно это мне и
оставалось делать, бродя от дома до Меррик роад и обратно,
пока, наконец, я не увидел ее покалеченное транспортное
средство на повороте.

– Я в полном порядке, – заученно повторяла она американский лозунг.
Войдя в дом, тут же направилась на кухню, решив для
успокоения приготовить ужин.

Я осмотрел бампер. Наташа хорошо отделалась: все, что теперь нужно
было, – поменять его на новый. Крыло не помято, все обошлось
без повреждений. Поднимут страховку – не велика беда. Я
проговорил эти простые вещи несколько раз, пока не заметил, что
она меня не слушает. Бормочет что-то и с излишней
дотошностью разбирает холодильник. Она выкладывала из него все, что
попадалось под руку, никак этого не разделяя, а лишь
освобождая пàрящую железную коробку морозилки от залежавшихся в ней
мяса и морепродуктов, выбрасывая из нижнего отделения овощи,
сыр, соусы.

– Детоубийцы! – вдруг достаточно внятно произнесла она. – Сектанты!
Почему я молчала так долго! Я же люблю тебя. Я должна была
сказать раньше. Безграмотные, самодовольные убийцы.

Она залила молоком гору маленьких куриных печенок. Высыпала красную
фасоль в другую кастрюлю, наполнила ее холодной водой и
поставила на медленный огонь. Истыкала восковой баклажан ножиком
для стейка, схватила два сладких красных перца, несколько
помидоров. Плавно прокрутила обрезки соленого лосося (она
солила сама, это не трудно) в кухонном комбайне и начала
взбивать их вместе со сливками, которые брезгливо туда плеснула из
пожухлой уже картонки. Прижав машинку к своей увеличившейся
груди, она покачивалась, вслушиваясь в рокот мотора, искала
новых слов для продолжения диалога.

– Почему в Америке нет речной рыбы? У вас что, нет рек? Ты
когда-нибудь пробовал речную форель? Или только читал у Хэмингуэя?

Про рыбную ловлю у этого писателя я действительно что-то читал.
Может, в одной из книг речь шла и о форели. Ответа на Наташин
вопрос я не знал; к тому же, я не понимал, почему она так
раздражена отсутствием пресноводной рыбы в магазинах.

– Хэмингуэй ловил акул. Рыбу-молот. Рыба-молот – это морская рыба.
Иногда поступает в продажу. Хочешь на ужин?

– Удивительно смешно, – фыркнула она, тряся в руках свой рыбный
коктейль. – Я серьезно спрашиваю. Я задумалась. Почему здесь нет
речной рыбы? Она намного вкуснее, разнообразней. Если
хочешь знать, то именно она – символ Христа. А не какой-нибудь
там тунец.

Она выложила целлофаном дно пластмассовой миски и вылила туда
полученный продукт. Розоватая масса походила на странный, соленый
йогурт, приятный на вид и, видимо, на вкус.

– Причем тут Христос, дорогая?

– Как причем? Мы живем в Джизус лэнде*, земле обетованной, в царстве
рэднеков и их проповедников. Я только не понимаю, какого
именно бога можно дождаться в фанерной церкви?

– Того, которого ты ждешь. Давай переедем в город.

Она махнула рукой, давая понять, что и переезд вряд ли нам поможет.
Вынула из духовки печеные овощи и с садистской тщательностью
измельчила их на кухонной дощечке. Нож, сверкающий в ее
руке, выглядел опасно и притягательно. Салат она пересыпала в
одну из суповых мисок, плеснула оливкового масла, отжала в
него поллимона, приправила зеленью, названия которой я никогда
не мог запомнить. Отставила миску в сторону и без
промедления смешала два куска телячьего и индюшачьего фарша, начав
разминать его своими маленькими, потешными пальцами, которым
не шли никакие перстни и кольца, кроме обручального.

– Ты не подумай, что я консервативна. Продала же закусочную на
Сюррей Серкл. Специально под церковь Иисуса. Там и без этого есть
китайский ресторан, пусть будет храм под боком.

Я смотрел на ее пальцы в красно-розовой мясной субстанции, вспомнив
почему-то о своей безмерной любви. В конце концов, что бы
она ни плела, стресс пройдет, все утрясется. На столе
вымачивалась печенка в молоке, готовилось лобио, куриный бульон,
жарились грибы на самой большой нашей сковородке. Я улыбнулся:
когда же она собирается все это съесть? Тем временем она
вновь крошила петрушку, укроп, кинзу. Терла на терке сыр,
разбивала яйца. Она решила переработать все продукты в нашем
доме.

– Ты голодна? – спросил я дружелюбно. – Может, поедем в Матитук или
в тот же Порт Джефферсон? Там полно ресторанов. Тебе бы это
помогло расслабиться. Вино... свечи... французская утка...

– Да нет. Спасибо. Я что, зря стараюсь? – Наташа перевела дыхание,
вытерла в общем-то сухой лоб внешней стороной руки. – Не в
Боге дело, – заключила она. – Дело именно в рыбе, в грибах, в
хлебе...

– Мы с Джоном можем поехать на рыбалку.

– В магазине от этого речная рыба не появится. И в мозгах ничего не
изменится. Так и будете прозябать в целлофане.

Она налила в горячую фасоль соевого соуса, оливкого масла.
Перемешала все это и накрыла крышкой. Добавила в фарш зелени, лука,
сухарей, куриного бульона, специй; шлепнула мясную лепешку на
противень, положив в ее середину смесь из мелконарезанных
грибов, петрушки, тертого сыра. Вылепила из всего этого
длиннющую котлету, полила ее растительным маслом и заперла в
духовке. В руках ее вновь возник миксер, взбивающий печеный
баклажан с майонезом и чесноком.

– Может быть, продавать речную рыбу запрещено законом? – предположил
я. – Элементарное экологическое ограничение, – но тут же
усомнился в своей идее, сообразив, что рыбу можно разводить в
искусственных условиях.

– Не в этом дело... – протянула Елка. – Просто вы все – мудаки, а не
дети природы. Зачем пить прозак вместо водки? Пластиковый
чай вместо цейлонского? Про сэндвичи я вообще не говорю...

Я начинал злиться: где-то подобные разговоры я уже слышал. Я смутно
догадывался, к чему она клонит, эта взбалмошная дщерь Старой
Европы. Все они любят болтать – и жить за наш счет.

– Такой ритм жизни, Наташа. Мы должны много работать, многое
успевать. У нас нет времени на приготовление паштетов из куриной
печенки. Да, я никогда не ел виноградных листьев и розовых
лепестков, но я знаю, что в этой стране правильно жить именно
так. Каждый находится на своем месте, знает, зачем живет.
Поэтому у нас все получается. Я был лет десять назад в
Доминиканской республике. Они никогда ничего не достигнут: им
нравится плясать, курить траву и трахаться. Они не хотят работать.
А у нас нет времени даже на то, чтобы нормально отоспаться.
Это называется конкуренция. Кто успел, тот и съел.

Казалось, этой фразы она и ждала. Она всплеснула руками в
осыпающейся муке и почти по-настоящему заорала:

– Что съел? Котлетку в булочке? Ты мало ешь? Ради чего мы работаем?
Мы что, рабы? Какое, к черту, благосостояние, когда моих
подруг мужья не трахают месяцами. Это счастье, что ты – лентяй,
человек свободной профессии. Успел – съел. Вот и наелись
говна в Ираке. Весь мир улюлюкает.

Она взяла кастрюлю с печенью, слила молоко в раковину, потом
наполнила кастрюлю оливковым маслом и отодвинула ее в дальний угол
кухонного прилавка.

– И потом, над чем это вы все работаете? Мир на вас работает.
Музыкальный центр сделан в Китае, машина – в Японии, жена
изготовлена на Украине или в России, а белье этой жены пошито в
Чили. Чем вы занимаетесь? Вы просто перераспределяете деньги
между собой. И делаете это в ужасной спешке, от которой скоро
передохнете на корню.

– Я не знал, что ты марксистка, – улыбнулся я. Ее разговор был
наивен, но убедителен своей страстностью.

– Зря лыбишься, – процедила она сквозь зубы. – Вы просто еще не
поняли, что вы все – самые настоящие козлы. Я считаю, что это вы
должны на нас работать. Индейцев перебили, теперь взялись
за арабов. Да срать они на вас хотели со всей вашей
цивилизацией, как и ирокезы. У вас же на лбу написано, что все, что
вам надо, это прибрать что-нибудь к рукам. С миной
достоинства на лице. Почему вы всегда приходите вовремя? Почему вы
всегда говорите правду... самую скучную на свете правду...
когда она никому на хрен не нужна, – Елка покрошила несколько
свежих огурцов в труху вместе с укропом, залила очередной
салат пустым йогуртом. – Я знаю, как нужно! Нужно, чтобы вы
теперь на нас работали. Чтобы не бегали, как чокнутые, по своим
офисам, а стругали гайки на станках, паяли компьютеры,
холодильники, соковыжималки... А мы будем пить шампанское,
плясать и трахаться. Потому что это вы – рабы, а не мы. А рабам
все равно, на кого работать! Пришло время империализму
погорбатить на нас! Ну как?

Она неистово расхохоталась. Театральный пафос преобладал в ее
интонациях, но искренность может победить все, что угодно. Она
взяла глиняный горшок (они были у нее в большом ассортименте),
намазала его днище сметаной, посыпала пармезаном, положила в
него половину отмоченной печени, вновь посыпала сыром.
Вывалила сверху банку консервированного тунца, смесь лука и
грибов, поджаренных в масле, взгромоздила поверху оставшуюся
часть печени, положила мексиканскую лепешку поверх смеси.
Только после этого она накрыла горшок его родной крышкой и,
нашептывая слова доисторических заклинаний, поставила его в
духовую печь.

– Мясное и молочное нельзя вместе, – праведно прокомментировал я. –
Не очень-то кошерно...

– Какая разница, – сказала она устало. – Все равно этого никто,
кроме нас, не станет есть. Это не для желудка цивилизованного
человека. Слушай, Боб! Ведь правда. Как глупо все получается:
никто в стране не может приготовить элементарного
печеночного паштета, настоящий кофе можно выпить в трех или четырех
городах государства, однако все как один разговаривают о
жратве... По-моему, здесь, чтобы купить хорошую телятину, нужно
ехать в другой штат. Чего же вы такие важные? Если вы и ваши
бабы не можете приготовить себе ужин, как вы можете учить
жизни другие народы?

– Ах, вот ты о чем... Опять про Хуссейна? Жалко, что ли?

– Себя мне жалко. Тебя мне жалко. Весь мир мне стало сегодня жалко.
Сделать грибную икру? У меня осталась целая гора
шампиньонов.

– Наташа, сильный должен помогать слабому. Это очень просто. Это
почти как заповедь. Мы помогаем людям устанавливать
справедливость в их странах. Когда-нибудь они скажут нам за это
спасибо.

– Какой ты дурак. Не Америка устанавливает справедливость.
Справедливость должен устанавливать Господь Бог. Ты читал что-нибудь,
кроме своих дизайнерских учебников?

Я на секунду замешкался, думая возразить, что как раз мы и выполняем
этот божественный промысел, но мне почему-то стало стыдно
произнести это вслух. Наташа выглядела усталой, разгневанной,
жалкой... В чем-то она была права, хотя ее речи, как и
безумное кухарничанье, никак не были связаны с сегодняшним
дорожно-транспортным происшествием.

Наконец она угомонилась, расставила многочисленные свои блюда в
порядке возрастания значимости и сложности на прилавке. На
прощанье взглянула в опустошенный холодильник и торжественно
захлопнула его дверцу.

– Бобка, у нас будет двойня. Либо двойня, либо близнецы. Я сегодня
была у доктора. Ты знаешь, я подумала, что ужасно не хочу,
чтобы они были американцами. Что я могу поделать?

Она села на табурет и тихо заплакала.

* Джизус лэнд (Jesus land) – страна Иисуса.