Онтологические прогулки

В этом размышлении я попробую рассмотреть, что представляет собой
христианство как мироощущение русского типа культуры; в соответствии
с этим я не буду рассматривать ни его конкретную историю, ни его
современное положение вообще и как церкви, в частности.

Тот, кого интересует конкретная история православной церкви в
России, может использовать развиваемые здесь матрицы мышления
для более корректного, чем уже имеющиеся и общепринятые, исследования
этой темы.

Например, мне до сих пор не приходилось сталкиваться с исследованиями,
которые показывали бы преемственность русской (в широком смысле)
культуры при переходе от дохристианских форм к христианским, а
также раскрывали бы достаточно адекватно русскую специфику христианства
в его отличии от западных и византийских форм.

Конечно, я здесь не принимаю в расчёт те исследования, которые
описывают конкретную преемственность культов, то есть фактическое
воспроизводство русским Православием внутри себя фрагментов народных
верований типа Масленицы, Яблочного или Медового спаса и пр.

Вообще, что касается русской истории (в типологическом смысле,
а не национальном, хотя они могут и совпадать), то её необходимо
рассматривать с одним обязательным условием – необходимостью воссоздавать
отсутствующие в имеющейся информации элементы, звенья, без которых
исторические события лишаются целостности и, следовательно, возможности
быть понятыми.

Например, за многие годы разнообразного знакомства с русской историей
19 – 20 веков – через учебники, историческую и художественную
литературу, кино, телевидение и пр., я не разу не столкнулся с
тем фактом, что императорская семья являлась одной из самых, если
не самой богатой семьёй в Европе; без этой информации у меня не
было достаточно целостной информации о действительном ходе событий,
то есть о взаимоотношении семьи императора с иностранными союзниками,
собственным правительством, думой и пр.

Без знания этого факта невозможно адекватно восстановить реальную
историю событий, не только имевших место тогда, в конце 19 – начале
20 веков, но и происходивших много позже. Когда я говорю, что
«мне до сих пор не встречалось» или «я не столкнулся», то я имею
в виду именно то, что говорю, не более того, кто-то, может быть,
спит с этими фактами под подушкой.

Поэтому любое исследование, в том числе и осуществляемое мною
сейчас философское, невозможно без необходимого для этого исследования
комплекса условий; например, исследование любого феномена русской
культуры, в том числе – феномена русского христианства, невозможно
без понимания специфики русской культуры как одного из типов индоевропейской
цивилизации; в противном случае любое исследование русского христианства
неминуемо перенесёт восточное византийское христианство на русскую
почву с различными вариантами добавления специфики в виде особенностей
местности, фрагментов народных верований, характера общественного
уклада, государственной структуры и пр..

Многие пытались вырваться из-под гнёта такого «исторического»
представления – богословы, писатели, поэты, в меньшей степени
учёные и философы, например, Толстой, Достоевский, Хармс; многие
пытались оживить само это представление, например, Флоренский,
но, повторяю, без понимания специфики русского типа человека сделать
это практически невозможно.

Что же мешает исследованию специфики русского типа, почему до
сих пор нет сколько-нибудь вразумительного ответа на вопрос –
кто же мы такие?

Ответ на этот вопрос достаточно прост, но требует, как минимум,
двух условий: во-первых, совершенное намерение, размышляющий человек
не может не быть каким-либо образом заинтересованным и, следовательно,
заранее определяющим результаты размышления; например, Флоренский
был заинтересован внешней мышлению целью, поэтому использовал
свой гений мышления не для осмысления.

Во-вторых, совершенное мышление; совершенное мышление означает
нерефлексивное мышление, то есть такое мышление, которое строится
без воздействия на него квазифеномена «я», любое вмешательство
этого квазифеномена разрушает самостоятельность и, следовательно,
законосообразность (о которой так пеклись западные философы) мышления,
внося в него чуждые ему предметы как собственные его предметы,
например, сам феномен «я», который чужд совершенному мышлению.
Этого не смог избежать Толстой, который смог сформировать намерение
совершенства, но не смог мыслить без «я». О совершенном мышлении
– в другом эссе.

Итак, совершенное намерение, то есть намерение исследовать предмет
не так, как надо, или как хочется, или как лучше, или как легче
и пр., а как он есть, проще – как есть, и совершенное мышление,
то есть мышление без искажающего влияния посторонних феноменов
типа «я» – эти два условия, как видно, взаимосвязаны и неотделимы
друг от друга для реализации адекватного исследования.

Итак, ответ на поставленный вопрос «что такое русское христианство?»
достаточно прост: то, каким образом нечто возникло, определяет
то, что это нечто собой представляет.

Я намеренно начал с такого определения, чтобы зацепить внимание
читающего этот текст по диагонали, поскольку так читает большинство
профессионалов или слишком нетерпеливых: отметив тему и дав команду
вниманию проигнорировать несущественную болтовню, которая является
их любимым занятием, и отследить ту часть текста, где начнётся
«положительное» раскрытие заявленной темы, они начинают читать
только с этого места и в результате пропускают содержание текстов,
построенных по другому принципу. Они и пишут для себя и таких
же, и читают для себя и таких же, так что чтение рекламы или инструкции
по приготовлению овсянки для них полезнее чтения многих текстов;
что касается этого текста, то всё его содержание до сих пор заключалось
в самом важном для любого сколько-нибудь стоящего размышления
– в его правильной, совершенной настройке.

Соответственно, тот, кто сможет последовать за этим размышлением,
сможет не только убить полчаса на удовлетворение потребности в
культурном чтении, но, настроившись этим текстом, открыть русскую
культуру и, самое главное, самого себя как новое, незнакомое,
но живое пространство.

Соответственно, русское христианство может быть в достаточной
мере адекватно (то есть конгруэнтно предмету, как любил говорить
Мамардашвили) исследовано только с учётом следующих факторов:

• специфики проторусской (вообще славянской) культуры, которая ни в коем случае не сводится к фрагментам «языческой» культуры, народным верованиям и пр.;
• характера изменения общественного устройства во второй половине 1-го тысячелетия нашей эры и возникшего в результате этого изменения типа общества;
• привнесения новой властью новой веры, а именно: христианства в форме византийского православия.

Было бы крайне интересно рассмотреть более подробно характер магической
протославянской культуры, и я это намереваюсь сделать, но в этом
размышлении я остановлюсь только на том, что магическая культура
протославян передала современной русской культуре как наследие.

Этим наследием, конечно, не являются те фрагменты магической культуры,
которые в превращённом виде сохранились в рамках русского православия,
ни в коем случае; наследие магического человека гораздо более
важное и значимое, более того, оно составляет существо современного
человека, независимо от того, знает ли он об этом или нет, и хочет
ли вообще знать.

А знать очень даже есть что; крайняя неблагодарность по отношению
к древнему человеку и даже презрение к нему современной культуры,
в том числе христианской вообще и православной, в частности, всегда
вызывало у меня некоторое удивление: почему люди так не любят
своих предков и так любят себя?

Кажется, что из вполне обоснованных эволюционистских представлений,
которые очень даже в ходу и у христиан, само направление от Ветхого
Завета к Новому говорит об этом; «я человек не ветхий, я человек
новый, я не поклоняюсь какой-то там деревяшке, ради меня Бог спустился
на землю и пострадал, – вот сколько я стою!» – надуваются у зеркала
современные шариковы.

Но лопаются каждый раз, когда доходит до дела, и тут же бегут
к этой самой деревяшке поплакаться и попросить помощи. Они с такой
неохотой понуждают себя к внутренней молитве, так как сотворить
внутреннюю келью не умеют, зато очень даже охотно молятся сообща,
в компании, с умилением раскрашивая яйца или готовя пасху. И при
этом отказывают всем другим, кто не таков, в спасении!

Но при этом они точно знают, что у них нет спасения, что нет у
них веры и с горчичное зерно («я» не может верить по определению),
но это знание они используют не для того, чтобы остановиться и
попробовать «повернуть глаза души» (Платон) от того, что нравится
и где легче, к тому, что не легко, но живо; вместо этого они с
ещё большей силой устремляются в то, что для них мёртво, так как
не содержит в себе живого опыта, жизни.

Современный человек абсолютно не знает магического человека, и,
если для простого человека это ещё до известной степени простительно,
то для умудрённых мужей, как богословов, так и учёных, это абсолютно
непростительно, – ведь нельзя же назвать знанием те представления,
которые заполняют наше информационное поле, то есть наши глаза
и уши, самих нас!

Я намеренно резок, мне интересно, ответит мне хоть кто-нибудь
из тех, в чьи обязанности входит или изучение русского православия,
или защита его; впрочем, сильно сомневаюсь в этом.

Продолжу. Магический человек – это человек намерения, то есть
особенностью магической цивилизации является формирование намерения
как структурирующего тип человека фактора. Целостность магического
человека включает в себя намерение как один из основных своих
элементов; кратко поясню: в отличие от первобытного человека,
который не выделял себя из целостности живого опыта как отдельное
существо, магический человек был выделен, обособлен накопленным
опытом в позицию, в которой единство взаимодействия с природой,
целостность живого опыта восстанавливалась за счёт формирования
человеком соответствующего намерения – намерения сохранения единства
со всем живым (тогда это просто означало со всем).

Вот это намерение сохранения живой связи со всем, реализованное
в магической цивилизации и представляющее собой существенный фактор,
формообразующий элемент целостности человека, и передаётся как
обязательное наследие следующему типу человека, то есть современному
человеку.

Накопленный магический опыт реализации себя как единого с природой
(в широком смысле, единого со всем существующим) выразился в образовании
в матрице человека нового образования – квазифеномена «я», или,
как обычно и неточно говорят, феномена осознания.

Изменения человека необратимы, так же как магический человек не
мог быть первобытным человеком в силу разной типологии, так и
современный человек не может ни в каком виде быть магическим человеком,
опять же по причине разной типологии, а именно: современный человек
имеет в своём устройстве новое, не знакомое древним людям образование
– «я».

Однако, несмотря на то, что «я» закрывает от современного человека
магического, оно не разрушает целостность человека и, следовательно,
не затрагивает существенное положение намерения.

Современный человек определяется намерением, сформированным магической
цивилизацией – вот настоящий камень в огород любого вида христианства,
и намерение это формулируется так – сохранение единства со всем
сущим как живым.

Современный человек как «я» определяется этим живущим в нём намерением,
даже не зная об этом, так как «я», особенно на ранней стадии своего
образования, то есть последние 3 – 5 тысяч лет, в силу прежде
всего отсутствия достаточного опыта, ещё не может адекватно функционировать
в целостности человека, точнее, человек как целостность ещё только
осваивает себя как «я».

То есть осознание требует адекватного использования, использование
осознания как «я» в его современной форме неминуемо будет корректироваться
по мере накопления соответствующего опыта.

Итак, современный человек движим намерением сохранения единства
со всем живым (сущим); в восточном модусе современной цивилизации
в этом намерении делается акцент на предметность мира, в западном
– на предметность человека, в русском – на единстве мира и человека.

Таким образом, русский тип культуры, и русское христианство, движимы
намерением сохранения единства со всем живым (сущим) с акцентом
на сбалансированность, срединность этого единства, то есть с акцентом
на саму жизнь как объединяющее всё существующее начало.

Соответственно, жизнь воспринимается целостностью русского человека
как целостность бытия, как стихия творения всего, как текучее
единство сущего.

Единственным же реальным опытом для человека как «я» является
переживание себя живым и на этой матрице он строит своё отношение
ко всему существующему, отношение, которое образует поверхностное
образование в общей структуре человека. То есть принципом человека
как «я» становится принцип – человек является мерой всех вещей,
поскольку же человек воспринимает себя только как живое «я», то
в иерархии мира человек ставит себя выше всего, так как он одновременно
и «я» (ему самому больше нравится «душа», а ещё бы лучше «дух»),
и живой; соответственно, ниже располагаются животные и растения,
которые живые, но не имеют «я», ещё ниже – не имеющие ничего,
кроме мёртвой материи и т.д.

Человеку-я магия представляется как сверхъестественное действие,
как обращение к несуществующим для «я» сущностям, например, для
«я» вода не может быть живой или мёртвой, гора не может намеренно
двигаться, а щука разговаривать с человеком и тем более исполнять
его желания.

Человек-я совершенно по новому воспринимает смерть, которая теперь
становится одним из самых существенных феноменов, если жизнь –
это только атрибут существ, то смерть становится равноправной
жизни, её противоположностью, более того, гораздо более сильной,
так как смерти не может избежать ни одно живое существо.

Именно смерть выступает как определяющий феномен для человека-я,
знающего только свою собственную жизнь; смерть становится концом
этой жизни, в результате страх смерти становится одним из самых
сильных переживаний человека-я, человек-я боится смерти я.

Таким образом смерть из естественного феномена превращается в
мировое пугало, вселенское зло, а жизнь «я» в бесценное сокровище,
именно так современный человек как «я» превратил себя в венец
творения, а мировой порядок в зло.

Человек как «я» находится в совершенно безвыходной ситуации: единственное,
что он имеет и знает, а это он сам, ожидает неминуемый конец,
смерть, исчезновение, забвение.

На этом фоне развивается русское христианство. Обращаюсь теперь
ко второму условию адекватного исследования русского христианства,
а именно, к формированию российской государственности.

Даже самое поверхностное ознакомление с сохранившимися сведениями
о русской истории по сравнению с аналогичными сведениями на востоке
и западе показывает отчётливую скудность таковых; И дело здесь,
конечно, не в злом умысле отдельных людей или даже целых групп,
намеренно уничтоживших эти сведения, а также не в отсутствии у
русских способности извлекать опыт из своей истории.

Мамардашвили на одной из лекций охарактеризовал российское мировоззрение
как «завтра, все вместе, сразу» в отличие от западного «я сам,
один, в следующий момент» и восточного «не-я, а мир, когда захочет»
(за восток и запад отвечал автор этих строк).

Однако под его иронией к наличному неумению русских «правильно»
жить всё время пробивалось некоторое недоумение и даже привязанность
к этому неумению; как он не пытался вложить действительную жизнь
в западную философию, черпал-то он её как раз из русского чая
на кухне, который так и не променял на бисквитное пирожное какого-либо
французского кафе.

Мамардашвили чувствовал самим собой, но не отдавал себе отчёта
в том, что русское намерение – это «уже всё вместе здесь и сейчас»,
не все, а всё, всё сущее, «уже всё вместе»; оттенок этого намерения
звучит в паскалевском «агония Христа продлится до конца света,
и в это время нельзя спать», это очень русское мироощущение –
дление в это время. Мамардашвили «вытягивал» запад, который полагал
расширение в деятельной стороне, в действии, в расширении себя
в мир, за счёт русского принципа «всё здесь и сейчас», расширение
самого этого дления всего, а не расширения себя в этом длении.
Это достаточно хорошо читается в лекциях и книгах Мамардашвили.

Тот, кто чрезвычайно много исследовал самого себя как осознающего,
как «я», знает о себе только как о «я», вся же целостность его
как человека остаётся для него закрытой; поэтому, например, Достоевский,
заглянув во все щели своего «я», так и не смог найти из него выхода,
потому что его там нет.

Но вернусь к историческим сведениям. Скудость исторических сведений
и малочисленность найденных артефактов проторусской истории говорит
не об, так сказать, «отрицательных» особенностях рассматриваемой
культуры, а, наоборот, о её существенных чертах.

Что практически мы знаем о проторусских: традиционное тройственное
деление на народ, старейшин и жрецов, кустовой способ расселения,
развитость всех производящих форм деятельности, развитая письменность
(слоговое письмо), магическая практика. Этого вполне достаточно,
если понимаешь, чем живёт магический человек; о магической жизни
проторусских – в другом размышлении.

Само пространство обитания наших предков, открытое во все стороны,
предполагает способность проживших здесь в течение десятков тысячелетий
людей к эффективному взаимодействию с людьми других культур и
даже рас, об этой особенности много в исторических хрониках и
описаниях путешественников; и, соответственно, отсутствие внутреннего
насилия и рабства, которое становится возможным в условиях определённых
ограничений.

Далее, отсутствие (не абсолютное, конечно) постоянных и крупных
поселений, не по причине неразвитости, а по причине неэффективности
крупных поселений для осуществления действительной магической
практики, которая являлась основой всей остальной деятельности,
что бы не думали по этому поводу марксисты и им подобные.

Помните платоновское – «в одном полисе может быть ограниченное
количество очагов», то есть даже демократия как таковая возможна
только в ограниченном пространстве и, следовательно, невозможна
в крупном поселении (городе). Так же и магия возможна и действенна
только в определённых границах, это не зрелище.

Ограниченное количество не только крупных, но и специально рассчитанных
на использование в течении продолжительного времени сооружений
как хозяйственного, так и «культурного» назначения также объясняется
магическим типом культуры, а не отсутствием способности к возведению
таких сооружений.

Далее, отсутствие крупной собственности говорит об отсутствии
такового намерения, а не о неспособности накопить её. Тот, кто
в наше время достаточно долго пожил бы в современной русской деревне,
заметил бы, что деревня не имеет чётких границ и «плавает» в разные
стороны, дороги всё время, практически каждый год, меняют свою
геометрию, рыбы, птицы и мелкие животные (крупных уже просто нет)
то появляются, то пропадают, погода то благоприятная, то нет и
т.д. Для магического человека всё это имеет первостепенное значение
и особенно для проторусского, намерением которого является не
только сохранение своего единства с живым, но и расширение этого
единства, точнее, удлинение его, пре-бывание в живом длении.

Для западного человека, живущего совсем в другом пространстве,
пространстве ограничений, более актуальным становится утверждение
себя в этом пространстве, поэтому предпочтительным «материалом»
его жизни становятся более твёрдые, чем для проторусского человека,
предметы – камень (а не земля), металл (а не дерево), а предпочтительным
временем – следующий момент, необходимо удлинить себя до следующего
момента, до завтра (как бы не настаивал Мамардашвили, он явно
писал о русских, а не о западных людях, когда что-то действительно
ему открывалось).

У русского нет завтра, всё здесь и сейчас, в это время.

У западного есть только завтра, в которое необходимо себя протянуть.

У восточного человека нет предпочтения, время появляется в момент
проявления мира.

Вообще феномен имущества и намерение накопления и сохранения какой-то
собственности не конгруируют с типом русской культуры, это отчётливо
читается до сих пор; всё имущество русского находится в «это время»,
в жизни как стихии, в которой всё исчезает и появляется вновь,
но уже другим, по-бывшим живым, обновлённым, вновь рождённым.

Какие исторические сведения и артефакты могут сохраниться, если
о них никто не заботится, пожалуй, торговые записи на бересте,
случайно не попавшие в печку.

Даже так называемые культовые предметы для магического человека
не могут иметь «земного» дления и не должны сохраняться или вообще
каким-либо образом выделяться вне магической практики, так что
все так любимые современными русскими обереги, синие или девичьи
камни, не являются магическими предметами, а только обречённой
попыткой этих людей найти хоть какую-то опору в жизни своего «я».

Как видите, не так много знаний необходимо для адекватного восприятия
собственной истории; дальше уже легко проследить наступившее к
началу нашей эры ограничение пространства проторусских, трансформацию
магического человека в современного, то есть появление человека-я,
ослабление культовой практики, формирование более постоянных поселений
и более постоянной территории заселения конкретными родами, необходимость
общественного переустройства и т.д.

В результате – приход к власти князей (не имеет значения мирный
или нет), попытки этих князей к централизации власти через смены
конкретных культов, пока, наконец, не решительная смена разнообразных
культов через крещение в новую веру – христианство в форме византийского
Православия, соответственно, изначально зависимое положение церкви,
неизбежное постепенное формирование централизованного государства,
которое способно удерживаться на плаву только за счёт жёсткой
структуры, которая всё время размывается сформированным в прошлом,
но живущим в культуре как определяющий его элемент, намерением,
и т.д.

Это не историческое, а философское размышление, поэтому я указал
только на самое необходимое, впрочем, всё остальное на этих основаниях
достаточно легко открывается.

Итак, современный русский человек наследовал магическое намерение
(которое составляет его существо и не может быть никак уничтожено),
но как человек-я и особенно неопытный ещё человек-я живёт в условиях
православного христианского государства. Соответственно, он постепенно
начинает осваивать новую веру, пока ещё для него мёртвую. Кто
хочет, может заглянуть в летописи и прочесть там сетования на
пустоту церквей и скверну простых людей (скверна здесь – нехристианское
поведение).

Очевидно, что современный человек осваивает новую веру единственным
возможным для него образом – через своё «я», через себя как «я».
Каково состояние человека как «я» было описано выше, отмечу здесь
два основных момента: человек боится смерти и знает себя как «я».

Православие даёт ему представление о его «я» как душе, особом
нетелесном образовании, жизнь которого исходит от другого нетелесного
образования – Бога, и представление о спасении от смерти прежде
всего его души, а со временем и всего человека.

В строгом соответствии с ходом этого размышления необходимо чётко
отличать освоение религии человеком как «я» и оживлением религии
целостностью человека; это совершенно разнонаправленные процессы:
человек-я осваивает религию, опираясь на свой индивидуальный опыт
– страхи, желания, представления и пр., например, то, что называется
верой, в этот опыт не входит, так как относится к целостности
человека, как и намерение, воля, то есть человек как «я» верить
не может никак, поэтому и не имеет веры.

Остановлюсь на главном – каким именно образом русский человек
как человек русского намерения воспринял и оживил для себя Православие.

А оживил он Православие единственно возможным для себя образом
– реализовав намерение, живущее в нём, в новой вере.

Русское намерение стало для православия тем живым пространством,
в котором оно получило свою новую жизнь, но не наоборот.

Я не буду сейчас рассматривать теологию русского Православия,
хотя это тоже интересно, данное размышление и так перегружено,
поэтому буду краток: вся эзотерия восточного Православия была
растворена в намерении дления живого и вышла из этого намерения
обновлённой, основное обновление заключается в действительной
реализации постулата о единосущной и нераздельной Троице.

В жизни как стихии становления всего, а не атрибуте отдельных
существ, этот постулат получает своё действительное и единственное
значение, а именно: человек, богочеловек, Бог являются лишь модусами
самой жизни, а не отдельными сущностями!

Этого пока достаточно, желающий может заглянуть в Евангелие и
найти там много цитат, подтверждающих развиваемое здесь понимание.