Онтологические прогулки

Попробую обратиться к тому, что современный человек получил в
наследство от своих предков, первым из которых был первобытный
человек; наследие первобытного человека составляет существенную
часть современного; без адекватного исследования самого
себя как первобытного современному человеку трудно быть
адекватным, как минимум, адекватным в самовосприятии.

Уподоблюсь дипломникам и начну с актуальности темы; для меня
актуальность данной темы заключается в том, что отсутствие
адекватного самовосприятия означает полную невозможность какого бы
то ни было понимания вообще. Например, биолог-генетик,
рассуждающий о возникновении человека (только что видел по
телевизору), убедительно доказывает, что человек развивался,
приспосабливаясь в окружающей внешней среде; я мысленно спрашиваю
его:

• Если развитие человека представляет собой приспособление к условиям внешней среды, то как происходит развитие этой самой внешней среды, к чему она приспосабливается?
• Приспосабливаются только живые существа! – он усмехается и поправляет очки.
• Хорошо, если внешняя среда не живая, то когда она стала внешней: когда вы об этом подумали или когда к ней кто-то стал приспосабливаться? – не унимаюсь я.
• Конечно, когда к ней стали приспосабливаться живые существа! – убедительно отрезал учёный.
• А откуда взялись живые существа? – во мне растёт чувство благоговения перед святой простотой человека.
• Они появились в результате развития природы! – Очки крепко сидят на переносице, но поправить их очень кстати.
• То есть до появления живых существ природа была мёртвой, а после их появления стала внешней? И т.д., и т.д. Невозможно придумать что-либо комичней тех судорог, которые сам человек принимает за мышление.

Что касается приспособления к внешней среде, то я вижу, как, после
приятного просмотра в сообществе коллег своего появления на
экране, наш биолог приспосабливается к неспешной походке
идущего по коридору профессора таким образом, чтобы идти вместе,
но чуть сзади, поскольку же профессор заметно ниже, биологу
приходится сутулиться и подгибать колени ровно настолько,
что, если профессор скосит глаза, то он увидит уже внимающую
голову на вытянутой шее, парящую рядом с ним по коридору.

Итак, без адекватного самовосприятия невозможно мышление даже о
самых простых вещах, так же, как без адекватного самоощущения
невозможно дотронуться пальцем до кончика носа; именно поэтому
все размышления начинаются с долгой тщательной
предварительной настройки; на ненастроенном инструменте играть можно, но
это не будет музыкой.

Но дело ещё и в том, на что именно настраивать инструмент; я слышал
разные попытки сыграть «лунную сонату»: некоторые
исполнители выделяли печаль, некоторые – трагизм, некоторые пребывали
чуть ли не в экстазе самолюбования, но только у одного я
услышал то, о чём говорил Бетховен: музыка – это разговор бога
с человеком; покрыв голову композитора платком глухоты, он
проходил мимо него звуками сущего, а не человеческого.

Единственное, что человек хочет воспринимать, – это он сам, так
хорошо себе знакомый; сядьте у окна пустой калужской электрички,
расслабьтесь, и вы увидите единственное, что у вас сейчас
есть – самого себя, который малейшие намёки в
разворачивающемся здесь мире тут же превращает в опоры маниакального
стремления видеть знакомое, известное, привычное, пусть
опостылевшее, ненавидимое, но родное. Так люди бегут по своим же
следам к смерти и разочарованию.

Тот, кому актуально подойти к смерти без разочарования, может
продолжить эту попытку настроиться не на себя, а на что-то не
такое человеческое.

Трудно вырваться из замкнутости себя, ведь так хочется иметь что-то
определённое, если не вечное, то хотя бы устойчивое: бога,
совесть, крепкий рубль, скорость света, но тогда получается,
что, сколько бы ни увеличивалась масса, энергия,
сдерживаемая постоянством скорости света, не превысит определённой
величины и будет невозможно выйти за предел, перейти границу
самого себя.

Получается, что человеку нравится и хочется быть ограниченным, быть
самим собой, разглядывающим себя в дисплее фотокамеры и
постоянно убеждающимся, что это он, что он есть. Странное
стремление: человек всё время стремится быть убеждённым в
собственном существовании так, как будто его на самом деле нет, или
что он совершенно другой. Интересно, курица также
обеспокоена фактичностью своего бытия?

Что же заставляет человека быть маньяком самого себя?

Очевидно, его заставляет это делать именно то, что он сам не таков,
каким всё время стремится быть, его реальный жизненный опыт
значительно шире и глубже того опыта, к которому он пытается
всего себя свести, человек использует свой гений на то,
чтобы ограничить себя теми пределами, которые постоянно
очерчивает его собственное «я».

Реальный живой опыт человека превосходит «культивируемый» им опыт и
постоянно стучится во все стены, окна и двери последнего,
просачиваясь сквозь мелкие и не очень щели и дыры добровольной
темницы «я»; именно от этого давления целостности человека,
самой жизни, и пытается защититься его «разумная» часть –
«я», которая навязывает самому себе ограниченное
самоощущение.

Что будет, если отпустить с привязи этого бешеного сторожевого пса,
защищающего человека от самого себя как живого? Конечно, это
не просто, но возможно.

Восточная культура может помочь в этом, предоставляя человеку образ
жизни и практики, позволяющие ослабить и даже освободить
человека от фиксаций на чём бы то ни было, но делается это для
того, чтобы сделать человека совершенно пустым для этой
жизни.

На западе человек не освобождается от фиксации на «я», наоборот,
утвердив себя как «я», он преодолевает его усилием героического
действия, в результате которого расширяются границы его
«я», которое теперь – в этом своём новом виде – снова
становится убеждением; именно так западная культура живёт, но
настолько превращённым образом, что человек больше похож на
монстра, который выходя из лужи крови или нефти, говорит себе: в
последний раз, но, так как его твердолобое «я» не может никак
предугадать, а тем более контролировать, каким образом
сыграет экзистенция, этот последний раз оказывается
предпоследним.

Мне удалось ослабить хватку этого пса тем, что я долгие годы не
придавал самому себе никакого значения, в результате чего у меня
теперь маленький пёсик, ровно такой, какой необходим для
защиты маленького «я»; но всё равно, каждый раз, когда я
намереваюсь размышлять, мне приходится уговаривать его позволить
мне пройти дальше тех границ, которые он защищает.

Для того, чтобы облегчить восприятие моих текстов, стоит уточнить
применяемый мною термин «размышление», который я употребляю в
смысле «медитация», а не в смысле рассуждение, думание,
мышление, которые часто употребляются в обиходе и которые
закрывают значение медитации в размышлении.

Размышление – это медитация, сложное, требующее значительного опыта,
достигаемое посредством направленного внимания, устойчивого
намерения и очищенного от всего постороннего состояния
(действия), в результате достижения и удерживания которого
синтезируется нечто новое. Впрочем, желающий может найти много об
этом у Мамардашвили, или у святых отцов церкви в их
размышлениях о сердечной молитве, или помыслах и пр.

Продолжу. Каждый из нас сам, самим собой уже испытал в своей жизни
всё, что только может испытать человек, и, следовательно, в
накопленном им в живом опыте содержится всё, что только
человек может знать о жизни, мире и себе. Но – благодаря
определённой работе, которую проделывает он сам – человек выбирает
из многообразия своего опыта незначительную часть, которую и
утверждает как единственно существующую, как то, что есть.

Эта незначительная часть и является миром «я»; самое интересное в
этом то, что человек намеренно ограничивает себя рамками
своего «я», но, поскольку это намерение невозможно реализовать
полностью, ему приходится сдерживать напор своей целостности
усилением до маниакальности самовосприятия себя только как
«я».

Соответственно, его понимание ограничивается им самим созданными
барьерами, поэтому, когда я указывал, что без адекватного
самовосприятия невозможно никакое понимание, я имел в виду то
обстоятельство, что понимание современного человека ограничено
его собственным самовосприятием, выйти из которого он не в
состоянии, поскольку его картина мира и, что намного важнее и
существеннее, самоощущение в этом случае развалится в
момент; а это очень болезненно и разрушительно, именно страх
этого разрушения и заставляет человека замыкаться в известном,
знакомом и тем самым безопасном мире «я».

Теперь можно рассмотреть вопрос, почему же человек так цепляется за
себя как «я», какие преимущества он получает в результате
ограничения полноты бытия каморкой самого себя (как «я») и
каких опасностей избегает, запершись в ней?

В этом положении дел определяющую роль играют два обстоятельства:
первое – наследие первобытного человека, а именно: предметное
намерение и соответствующее ему предметное мироощущение и
мировосприятие человека, второе – появление в природе человека
феномена я, а именно: нового структурного образования в
целостности человека, которое характеризуется переживанием
человеком самого себя как отдельного, единичного существа.

Предметное намерение и мировосприятие характеризует первобытного
человека, именно первый человек выработал и накопил достаточный
опыт бытия предметным, достаточный для того, чтобы он стал
видоопределяющим, видовым отличием, отличием человека как
вида. Что такое предметное намерение и мировосприятие?

Предметность – это выделение в текучести мира устойчивых образований
и соответствующий этому выделению способ деятельности,
вообще, способ жизни. Разумеется, предметность является способом
жизни и других видов существ, но здесь меня интересует не
отличие человека от животных или растений, а именно
человеческий тип предметности.

Понимание предметности заключено в самом слове предмет – нечто
отдельное, отдельная вещь; соответственно, предметный человек –
это человек, намеревающийся быть предметным, то есть
воспринимающим и действующим в мире предметов, отдельных вещей, в
котором он сам также является предметом, вещью.

Предметный человек живёт в соответствии с намерением предметности,
но это не означает, что оно является единственным типом
намерения; таких типов достаточно, как близких – движение,
дыхание, питание, спаривание и пр., так и не очень – намерение
энергии, света, осознания и пр. Более подробно я рассмотрю это
в исследовании магического наследия.

Быть отдельной вещью в мире отдельных вещей не само собой
разумеется, не так очевидно, как кажется; такое бытиё имеет свои
пределы как в жизни вселенной, так и в жизни человека. Можно
сказать, что быть вещью среди вещей – это особое искусство
человека, ни один вид существ не живёт подобным образом, ещё надо
ухитриться стать вещью, опредметиться.

Но ещё большим искусством, почти извращением, или гениальностью,
является способность опредметиться до того, чтобы всю
бесконечность бытия и человека свести к предметности, тут человеку
точно нет равных во вселенной, а современному человеку, в
особенности.

Так я подошёл ко второму обстоятельству – тотальное опредмечивание
производит именно «я», человек как «я», он даже само это «я»
превратил в предмет, вещь. Я мыслю, следовательно, я
существую, я вещь мыслящая – постулирует западная культура.

Восточная культура тщательно исследовав феномен «я», пришла к
заключению, что такого феномена не существует, «я» – это результат
фиксации человека на самом себе, существующий только до тех
пор, пока существует эта фиксация.

Обе эти интерпретации не могут помочь современному человеку стать
самим собой, адекватным своей собственной природе и в этом
смысле совершенным.

Феномен Я представляет собой одну из определяющих характеристик
современного человека, но не в той форме, в которой он начал
осваиваться человеком и только которую мы и знаем, принимая её
за единственную. Феномен Я появился примерно 4 – 5 тысяч лет
назад и человек только-только накапливает опыт его
освоения, достаточный для его адекватного понимания и реализации.

Неизбежно первым опытом освоения себя как Я, как отдельного,
индивидуального существа (не предмета, существо принципиально не
является предметом, относится не к существованию, а к сущему),
стало освоение Я с помощью уже хорошо освоенного
предметного намерения. Именно таким образом феномен Я впервые появился
как квазифеномен «я», превратив живую вселенную существ в
предметный мир, внешнюю среду нашего биолога, а самого себя
как человека в вещь, точнее, восприняв с помощью предметного
намерения себя как вещь, человек стал считать себя вещью.

То есть квазифеномен «я» является непосредственным соединением
намерения предметности с феноменом «я», по мере накопления опыта
жизни таковым человек неизбежно скорректирует данную связь
за счёт ограничения её тотальности; это приведёт к тому, что
я человека не будет полностью поглощено намерением
предметности.

Пока же самовосприятие человека находится полностью в рамках
предметности, человек будет осознавать себя и весь мир как
предметный. Как ни пыталась философия вырваться из этого порочного
круга, сделать ей этого не удалось, поскольку это невозможно,
пока не отделишь феномен Я от предметного намерения.

Как бы ни пытался я увидеть или помыслить что-либо не-предметное
внутри предметного намерения, у меня ничего не получится, кроме
нелепицы, как бы гениален я ни был; внутри предметности
существует только предметность. Разумеется, предметность
представляет собой лишь часть целостности человека, и любая
попытка действовать таким образом, как будто предметность является
единственным содержанием, будет приводить к различного рода
несоответствиям, провалам, дырам, которые невозможно
скорректировать за счёт неких изменений.

Современный человек действует так, как будто его Я может быть только
предметным, как будто он сам только предметен, отсюда
основные несоответствия в общественной и индивидуальной жизни.

Соответственно, коррекция феномена Я из квазисостояния в адекватное
возможна только за счёт развития его подлинной природы,
которая требует взаимодействия не только и не столько с
предметным намерением, сколько с новым, специфическим именно для
человека как Я намерением, или несколькими намерениями, среди
которых пока я выделил намерение мышления.

Мышление является принципиально не-предметной формой жизни, так как
появляется в результате усложнения природы человека, которое
произошло с появлением феномена Я, или, как любят говорить
философы, разума, способности к намеренному формированию
намерения. То есть особенность современного человека, по
сравнению с первобытным и магическим, заключается в его
способности, а, следовательно, необходимости, определять то намерение,
которое будет формировать его жизнь.

Формировать и в предметном намерении, но – самое главное – не только
в предметном, но и в новых, специфически современных
модусах. Человек уже достаточно мыслил себя как предмет, пора
мыслить себя иным образом, перестать намереваться быть только
вещью.

Такое понимание и намерение я называю русской, или совершенной
философией, русской потому, что такое понимание наиболее близко
русскому типу культуры, совершенной потому, что только с
формированием соответствующего его собственной природе намерения
современный человек реализует себя как целостное,
совершенное существо.

Современный человек должен ограничить себя как предметного человека,
вещь, и начать разрабатывать новые формы самого себя как
живого существа, а живое существо – это не отдельный предмет,
а открытое для стихии формирования существо, живое не само
по себе, а живое своей включённостью в процесс собственного
формирования.

Для современного человека это означает намеренное формирование
самого себя, только не посредством спровоцированного усилием «я»
спонтанного и неконтролируемого взрыва целостности человека,
то есть постоянным насилием над собой, принуждением себя
стать другим (действие по типу запада, которое распространено
сейчас как единственно возможное), а посредством
восстановления своей целостности, коррекции феномена я, выработке
нового намерения и соответствующего ему модуса жизни, и пр.

Интересно, что я ничего не при-думываю, стоило мне за счёт медитации
уменьшить своё предметное «я» до размеров, которые более
или менее адекватны моей природе как современного человека,
как постоянное давление живой целостности, которой я являюсь,
легко справилось с задачей, которую я держу во внимании. Так
я размышляю, ничего при этом не придумывая; в этом
отношении мне не близок Джойс, который, подав к столу свежий сочный
стейк с кровью, нашпиговал его таким количеством специй,
чтобы его потребление стало культурным священнодействием, неким
апофеозом культуры, воссозданием в одном действии всего
накопленного культурного богатства (в мыслях промелькнуло –
балласта), однако это ещё больше замыкает человека в рамках его
ограниченности этой культурой предметного «я», какой смысл
закармливать собой же того, кто и так сыт собой по горло!

В следующий раз, если он случится, попробую рассмотреть своё
магическое наследство.