Онтологические прогулки

Ньютон прочитан, но, прежде чем исследовать его «Начала», которые
лежат в основании классической физики, необходимо увидеть его
самого как мыслителя вообще (если он таковым является), а не
только как математика и натурфилософа (физика).

От комментаторов я узнал, что Ньютон занимался не только математикой
и физикой, но и не менее, если не более, алхимией и
теологией.

Возьму для примера алхимию и на её матрице покажу мышление Ньютона,
после чего можно будет более корректно воспринимать его
вклад в науку, что довольно сложно (только не для самой науки,
конечно).

Алхимия – это стремление человека найти (получить, выделить и пр.)
некоторое абсолютное, истинное, вечное вещество, которое было
бы освобождено от затемняющих, загрязняющих, искажающих и
пр. его примесей других веществ в их различных многообразных
возможных сочетаниях.

Такое «чистое» вещество обладало бы абсолютными свойствами,
представляло бы собой эпифанию вещества, в которой можно было бы
напрямую видеть (переживать) непосредственно сотворённое
господом, материю математики, философский камень, грааль
предметности и т.д., и т.д..

Представление о том, что абсолютно чистое вещество существует и
обладает абсолютными, истинными свойствами, которые косвенно
проявляются в смешении множества относительных, временных,
кажущихся свойств так, что, являясь единственным истинным
действующим источником во взаимодействии доступных человеку
веществ, само это истинное вещество скрыто от него, является
основой алхимии.

Поэтому представляется совершенно естественным пытаться получить
такое (такие) вещество (вещества) посредством
экспериментирования с доступным, выделяя его из смешения наличного
(вещества). Это очень трудно, но возможно именно потому, что
относительное вещество (смешение веществ) имеет основание
собственного бытия не в самом себе, а в абсолютном веществе.

Теперь можно уже обратиться к математике, физике и теологии, которые
парадигмально совершенно идентичны алхимии.

В качестве наличного человек имеет дело только с непосредственным
чувственным опытом взаимодействия с предметами как отдельными
телами, или наблюдения за взаимодействием тел между собой.

Непосредственный чувственный опыт человека и основанный на нём
рассудок показывают человеку относительный, временный, кажущийся
мир, который определяется скрытыми, но проявляющимися в этом
мире истинными, вечными, неизменными, абсолютными и пр.
сущностями (силами).

Найти, выделить, определить и даже вычислить эти силы как раз и
стремится учёный, точно так же, как алхимик – философский
камень.

То есть и алхимик, и учёный, и теолог исходят из представления о
существовании абсолютного мира абсолютных сущностей –
пространства, времени, места, движения, вещества, сил и пр., который
скрыт от чувственного опыта человека, всегда относительного,
загрязнённого, смешанного, временного, неустойчивого и
т.д..

Это мир непосредственного божьего творения, запущенный богом
механизм вечного бытия неизменных законов, исполнение которых
непреложно; это мир, существующий в своей вечности
безотносительно к тому, каким образом осуществляется действие этих законов
в относительности мира человека.

Например, Ньютон пишет: «Абсолютное, истинное, математическое время
само по себе и по самой своей сущности, без всякого
отношения к чему-либо внешнему, протекает равномерно, и иначе
называется длительностью.

Относительное, кажущееся или обыденное время есть или точная, или
изменчивая, постигаемая чувствами, внешняя, совершаемая при
посредстве какого-либо движения, мера продолжительности,
употребляемая в обыденности вместо истинного математического
времени, как то: час, день, месяц, год.

Возможно, что не существует в природе такого равномерного движения,
которым время могло бы измеряться с совершенной точностью.
Все движения могут ускоряться, или замедляться, течение же
абсолютного времени изменяться не может.

Длительность или продолжительность существования вещей одна и та же,
быстры ли движения (по которым измеряется время), медленны
ли, или их совсем нет, поэтому она надлежащим образом и
отличается от доступной чувствам меры.

Математику и физику засоряют те, кто смешивает истинные количества с
их отношениями и их обыденными мерами.

Распознание истинных движений отдельных тел и точное их
разграничение от кажущихся весьма трудно, ибо части неподвижного
пространства, в котором совершаются истинные движения тел, не
ощущаются нашими чувствами» и пр.

В теологии: «Бог есть единый и тот же самый бог всегда и везде, он
вездесущ по самой сущности. В нём всё содержится и всё вообще
движется, но без действия друг на друга. Бог не испытывает
воздействия от движущихся тел, движущиеся тела не испытывают
сопротивления от вездесущия божия.

Он весь себе подобен, но по способу совершенно не человеческому,
совершенно не телесному, по способу, для нас совершенно
неведомому.

Мы имеем представление об его свойствах, но какого рода его сущность
– совершенно не знаем.» И т.д..

Было бы крайним неуважением к Ньютону отделять его математику и
физику от алхимии и теологии; более того, это отделение закрыло
бы от нас то, что именно делает Ньютон как математик.

Основное стремление учёного, алхимика и теолога – отыскание
абсолютного, истинного, вечного в относительном, кажущемся,
временном и изменчивом.

Очевидно, что ни Декарт, ни Ньютон, ни кто-либо другой из учёных
того времени не стремились открыть какие бы то ни было законы
природы (как мы это понимаем), наоборот, законным может быть
только установленное богом, а оно абсолютно, вечно и
неподвижно.

И Декарт, и Ньютон сочли бы оскорблением указание на то, что они
стремились и добились ограничения величия и всеприсутствия
бога, постулируя некие законы вещей самих по себе, например,
движущихся тел или принципов мышления.

Повторяю, учёные, философы (к которым относились и алхимики),
теологи начала нового времени искали абсолютное как установленное
богом, поскольку же бог не может установить ничего
несовершенного, точнее, поскольку всё, устанавливаемое богом, тем
самым совершенно, то культурную матрицу этого времени можно
определить как поиск совершенного как абсолютного, вечного,
неизменного, скрытого от человека, но целиком определяющего
его.

Например, «истинное круговое движение какого-либо тела может быть
лишь одно в полном соответствии с силой стремления его от оси,
относительных же движений тело может иметь бесчисленное
множество».

Удалось ли им сделать это – найти абсолютное, точнее, найти
совершенное как абсолютное?

Здесь необходимо ещё раз обратить внимание на то, что история
развивается не телеологично, не разумно: пользуясь словами
Демокрита «спонтанно возникшее, оказавшееся полезным, сохранилось,
а неполезное – погибло».

Осуществлённое Декартом и Ньютоном было осуществлено спонтанно,
вопреки их осознаваемому стремлению, как реализация или работа
чего-то гораздо большего, чем стремление человека, в данном
случае реализация мышления как формы жизни.

Это надо очень хорошо чувствовать, иначе историческая реальность,
сама жизнь исчезает, а её замещает очередное объяснение,
подобное тому, почему смеялся Демокрит и что такое атом.

Мы сейчас живём так, «как будто» Декарт и Ньютон открыли нам то, что
сделало нашу жизнь другой, в соответствии с чем мы
представляем их как героев, подвиг которых заключается в преодолении
предрассудков времени, введении нового и пр..

Однако это нисколько не соответствует действительности, иначе Ньютон
не посвятил бы большую часть своей жизни алхимии и
богословию, а Декарт – доказательству существования бога. Человек не
живёт так, как будто что-то он делает правильно, а что-то
только потому, что так принято делать: так думаем мы, потому
что разделяем себя на части – плохие и хорошие, правильные и
неправильные, удачные и неудачные, и т.д..

Вообще, меня преследует ощущение, что после Демокрита и особенно
Сократа в философии умерло то, что делало её живой, а место
живого заняло тотальное чувство вины, заставляющее философов –
до сих пор – избавляться от него различными сложными…
судорогами оправдания перед истиной, обществом и самой собой.

Мне оправдываться не в чем, поэтому я и не философ, поэтому,
возможно, мне виднее, что творилось с философией после того, как её
необратимые, как она думает, поступки, а именно:
предательство (Сократа), загнали её на скамью подсудимых.

Как ребёнок, желающий защитить родителей от неизбежного (смерти),
начинает опекать их, беря ответственность и, следовательно,
вину на себя, философия, начиная с Платона, пытается всё время
взять ответственность и вину на себя, ответственность и
вину за смерть, а, возможно, и убийство истины, добра и
красоты.

Философом становится тот, кто склонен придавать своим действиям
слишком большое значение, и именно потому, что не может – как
ребёнок – принять смерть так же, как жизнь, увядание как
цветение, болезнь как здоровье, будущее как прошлое.

Мы не ответственны за историю, на нас нет вины, поэтому мы не
нуждаемся в оправдании, слеза ребёнка – это не тянущий нас к земле
и поэтому заставляющий нас (по закону Ньютона) стремиться
вверх, камень, это – слеза ребёнка.

Поэтому не попадайтесь на удочку философии, подсекающую нас, когда
мы клюём на спровоцированное в нас чувство вины и желание
оправдаться.

Например, образ Сократа, Декарта и Ньютона как тех, кто двинул
человечество вперёд, провоцирует в нас чувство вины за то, что мы
не такие, после чего мы легко попадаем в сачок общественных
манипуляций.

Сократ не стремился изменить людей, он просто показывал каждому,
какой тот уже есть сам по себе; Декарт и Ньютон не отодвигали
бога, освобождая место мышлению и природе, первый искал
божественное в себе, второй – в абсолютном мире. Мы перед ними
невиновны и ни перед кем в долгу не находимся; мы можем, но не
обязаны.

Мы совершенно свободны, то есть свободны своим совершенством, в
котором ничто не более другого: агония Христа не больше нашего
сна, а наша предсмертная боль будет не больше чьей-то
радости; всё живо и полно самой жизнью, и именно полнота жизни
уравнивает большое и малое, великое и скромное, далёкое и
близкое.

Эволюционный скачок, сдвиг, произошедший в начале нового времени,
является результатом многовековой истории современного
человека, а не плодом усилий нескольких особых людей, потому что
именно накопленный каждым живущим в античности и средневековье
опыт индивидуального бытия питал мышление как форму жизни,
в результате чего направленное на мышление внимание
спровоцировало сдвиг этой формы.

Если смотреть на математику и физику Ньютона именно такими глазами,
то совсем не трудно разобраться в том, что другим глазам
представляется таким новым и гениальным.

Так почему сохранился Ньютон? Ответ кажется настолько очевидным, что
вряд ли кто-нибудь в течение последних столетий удосужился
им задаться: многие тут же приводят замечание Эйнштейна о
том, что «Ньютон первый», объективные законы природы и пр.

Если же смотришь как есть, а не как будто, то видишь очень знакомую
по античности картину: как когда-то Евклид собрал
накопленный к его времени математический опыт, обобщил и
систематизировал его, точно так же и Ньютон обобщил и систематизировал
накопленный к его времени математический опыт.

То есть математика и физика Ньютона (как его алхимия и богословие) –
это квинтэссенция античного и средневекового опыта, то есть
доведённый до своей полноты мир верующего человека! Кстати,
именно так он и воспринимался его современниками.

Постоянно навязываемое представление о свободомыслии учёных и
философов, например, Декарта и Ньютона, скрывает от нас то, что мы
не видим, то, от чего мы до сих пор не хотим отказаться как
от существенного для нас и что мы – против живой истории –
полагаем в прошлое.

А именно: Декарта и Ньютона мы делаем первооткрывателями того, от
чего сами не можем отказаться – от объективности законов. Идея
закона для нас – то, на чём, как мы думаем сами и как нам
внушается, основана наша жизнь, через эту идею мы смотрим в
прошлое и видим, как практически для нас открывают то, что мы
сейчас знаем; забавно, не правда ли, как услужливы именитые
мужи, потакая нам!

Мы ещё доберёмся (если доберёмся) до современной физики, для которой
каждый физический факт – уникальное со-бытие, неповторимый
опыт, полагающий закон собственного бытия самим собой, а не
какими бы то ни было внешними ему законами.

Мы не видим историю, мы видим себя – любимых – в истории, поэтому
Декарт с Ньютоном для нас мертвы, они для нас – куклы нашего
самолюбования.

Продолжим о самом Ньютоне. Разделение всего на трансцендентное
(бога), абсолютное и относительное говорит о вполне средневековом
мировоззрении Ньютона и его математики тоже.

Абсолютность пространства, времени, движения и пр. характеризует для
Ньютона величие и господства бога, «ибо мы поклоняемся ему
как рабы и бог без господства, провидения и конечных причин
был бы судьбою и природою. От слепой необходимости природы,
которая повсюду и всегда одна и та же, не могут происходить
изменения вещей. Всякое разнообразие вещей, сотворённых по
месту и времени, может происходить лишь от мысли и воли
существа необходимо существующего» и пр.

В первом же предисловии к «Математическим началам» Ньютон отмечает
отличие развиваемой им математики от античной, а именно:
античная «геометрия не учит тому, как проводить эти линии
(прямые и круги), но предполагает (постулирует) выполнимость этих
построений».

То есть Ньютон отмечает отсутствие в античной геометрии основание
для введения в геометрию кругов; чтобы не загружать текст
математическими выкладками (ими ещё предстоит заняться в
контексте совершенства) остановлюсь на главном вопросе: как
обосновал геометрию круга Ньютон?

Ответ прост: никак, он не аксиоматизировал круг, он свёл его к
многоугольнику с бесконечным множеством сторон бесконечно малых
прямых, ввёл понятие предела и пр.; то есть он геометрию
круга свёл к геометрии прямой.

Точнее: вообще никакой собственно геометрии круга, шара и пр. в
математике Ньютона нет; интересно, она вообще есть, или мы до
сих пор имеем дело только с замещением того, что очень хочется
иметь (круглое), тем, что уже имеем (прямое)? В каком-то
смысле круглое до сих пор является для человека пределом,
которого человек никак не может достичь, вопреки представлению
Ньютона, который полагал предел достижимым, но непреодолимым.

Заметьте, Ньютон постулирует достижение предела, то есть возможность
множества бесконечно малых прямых …стать кривой! Конечно,
он не постулирует превращения прямого в кривое, нет, проблему
он решает следующим образом:

«математические количества не как состоящие из очень малых
постоянных частей, а как производимые непрерывным движением. Линии
описываются и по мере описания образуются не приложением
частей, а непрерывным движением точек. Такое происхождение имеет
место и на самом деле и в самой природе вещей».

Принципиальный момент: движение – не «приложение частей, а
непрерывное движение точек»! Явное различие геометрии положений
(приложение частей) от геометрии движения (непрерывное движение
точек); однако превращение первой во вторую за счёт введения
предельных отношений исчезающих величин может быть обогатило
первую, но никак не вторую.

Предел – «существует такой предел, которого скорость в конце
движения может достигнуть, но не может превзойти, это и есть
предельная скорость»; обратите внимание на главное – «в конце
движения». Что это означает для Ньютона, понятно, это означает
определение того, как строится, а не постулируется (как в
античности) движение, а именно: движение строится самим
движением, «линии описываются и по мере описания образуются».

Поскольку же Ньютон исследует «не виды сил и физические
(относительные) свойства их, а лишь математические соотношения между
ними», то есть исследует абсолютные движения в абсолютном
пространстве и времени, то это означает, что он исследует уже
установленные и уже выполненные, вечные движения, и,
соответственно, только поэтому «существует такой предел, которого
скорость в конце движения может достигнуть, но не может
превзойти», или «предельное отношение скорости – скорость, обладая
которой тело достигает крайнего места и при котором движение
прекращается».

В этих и многих других определениях обращает на себя внимание именно
«в конце движения», «крайнее место» и пр., то есть
завершённость и определённость исследуемого, его абсолютность и
неизменность.

Прежде чем перейти к знаменитым законам движения, хочу напомнить
читателям, что данное размышление, как и все без исключения
предыдущие, не излагает заранее известные размышляющему знания,
совсем нет; каждое размышление строится из полной пустоты и
знание появляется в момент своего появления в данном
размышлении, то есть никак не определено заранее.

Размышляя каждый раз заново, я из пустоты возвращаюсь в пустоту,
совершенно забывая написанное; это несколько утомительно при
привычке к этому, но, скорее всего, невыносимо без таковой;
изредка перечитывая написанное, я искренне удивляюсь его
содержанию, и только по лёгкому потряхиванию всего себя
догадываюсь, что имею к этому какое-то отношение.