Онтологические прогулки

Я заканчиваю рассматривать историю совершенного мышления в западной
культуре; самые последние достижения в культуре запада будут
рассмотрены после исследования восточного и срединного
(русского) типов современной цивилизации, так как они
характеризуют уже не только и не столько западное мышление, сколько
вообще современного человека как обретающего совершенство и
освобождающегося, наконец, от отчуждения, в том числе –
отчуждения типов современной цивилизации друг от друга.

Исследование западного мышления в модусе совершенства было хотя и
очень кратко, но всё же достаточно для того, чтобы выделить
наиболее существенные этапы его (западного мышления)
формирования.

Первый этап – античность, от «познай самого себя» до «человек – мера
всех вещей» или «тебе надлежит быть мерою»; семь мудрецов,
Фалес, Пифагор, Демокрит и другие, заканчивая Сократом.

Второй этап – средневековье, от идей Платона и логики Аристотеля до
«я мыслю» Декарта и «движения тела» Ньютона.

Затем – новое и новейшее время как первый опыт освоения себя
современным человеком именно как современным, от «я сам» Канта до
попыток новейшей западной философии вырваться из
трансцендентализма (феноменология, экзистенциализм, аналитическая
философия и пр.), в котором она совершенно справедливо не
чувствует никакой перспективы развития, но от которого никак не
может отказаться.

В этих размышлениях история западного мышления оказалась не совсем
такой, или совсем не такой, какой я её знал из обучения и
совпадающего с ним общего мнения историков и философов.

Например, Платона и Аристотеля пришлось – типологически, а,
следовательно, и хронологически поместить в начало средневековья, а
не в расцвет или закат античности; в то же время Декарт и
Ньютон оказались завершающими средневековье, а не начинающими
новое время.

Современный же этап развития мышления вообще ещё не достиг своего
самопонимания, прежде всего – за счёт давления традиции
индивидуального и общественного отчуждения.

Поскольку я исследую не историю имён и теорий, а историю
совершенства, то есть историю становления современного человека самим
собой, совершенным человеком, то меня интересует только одно
– как именно формируется моё совершенство, как
разворачивается во мне и мною целостность меня как совершенного человека.

Западный тип современной цивилизации показывает мне моё совершенство
как акцентированное на предметном модусе, при этом, как
только эта акцентуация переходит предел координации, после
которого предметность превращается в доминирующий модус
целостности, совершенство отчуждается от человека.

Я не стал подробно останавливаться на Платоне, Аристотеле, Лейбнице,
Спинозе, Гегеле и других не по причине неуважения к ним, а
только по причине их акцентировании предметности; например,
Платон выделил формы как идеи, а не идеи как формы, чем
опредметил и те, и другие; если бы он рассматривал идеи как
формы, то ему пришлось бы скорректировать характер своих
размышлений, удерживая предметность в координации с другими
модусами и прежде всего – с мышлением.

При этом, я уверен, скорректировался бы и образ Сократа, который
стал бы менее привлекательным, то есть менее удобным для того,
чтобы быть образом философа, но стал бы гораздо более живым
(интересно бы попробовать проделать это с некоторыми
диалогами, избавляя Сократа от «правильности», от репрезентации
собой того образа философа, который мы так любим и лелеем в
себе).

То есть Платон показывает нам «воспоминание Сократа» (в смысле –
своё воспоминание), а было бы интересно увидеть самого Сократа,
который лишь слегка проглядывает из диалогов Платона; не
менее интересно было бы восстановить образ Демокрита в его
чистоте от наросшей за тысячелетия академической пыли; на мой
взгляд, эта работа гораздо более достойна, чем большинство из
того, чем занята история философии.

Вообще «гладкая» история идей мне принципиально не интересна,
поскольку она представляет собой не реконструкцию живой истории, а
конструкцию, то есть разворачивание уже готового (у того,
кто разворачивает) мировоззрения в некоторой временной и
теоретической, идейной последовательности, итогом которой
является именно то самое мировоззрение, которое было с самого
начала; любая такого рода «гладкая» история является подлогом,
подменой, когда история представляет собой стремление к
…тому, кто её написал!

То есть историк или философ описывает историю самого себя, производя
на свет портрет кубистического толка, когда его изображение
представляет собой коллаж из кусочков других личностей –
носа Декарта, шевелюры Маркса, очков Гуссерля и пр.

Посмотрите, например, на современных отечественных философов
(которыми мне ещё предстоит заниматься) и вы увидите калейдоскоп
штрихов всей истории философии; в этом они напоминают муху
Витгенштейна, которая вылетела из бутылки, но, испугавшись
свежего воздуха и необходимости быть самостоятельной, отчаянно
стремится вернуться обратно в бутылку, к хорошо знакомым и
поэтому совершенно безопасным - ограниченному пространству и
затхлому воздуху.

Из последних примеров такого «почтения» к уже почившей философии
могу привести «риторическую (скорее уж религиозную или
ритуальную) теорию числа» Шилова, в
которой с воодушевлением возрождаются все слабости западной
философии: – опредмечивание (всего на свете, в том числе и
самого числа); – избыточность терминологичности, за которой
всегда скрывается желание задрапировать разным новым тряпьём
хорошо известное старое, например, «когитор» (прибавил «р» –
новый термин), или «солиптизм» (изменил «с» на «т» – новая
теория), или «целочисленная математика» (соединил два слова в
одно – новый «идеальный объект»), или (всё вместе, аккордом)
«просточисленное дерево выражает органоно-механику
становления языка, когда вектор языкоразвития раскрывается как
дефинитивный процесс, имеющий своим импульсным источником и
зовущим целеполагающим результатом – Единицу» и пр., то есть
перевожу – язык есть создание истинного определения, а развитие
языка есть создание всё более истинного определения! Глубоко
копает, не правда ли?! Тут мне вспоминается одна сцена из
Достоевского, описывающего нескольких мужчин, которые видимо,
только что имели дело с такой женщиной, что каждый из них
не смог удержаться от того, чтобы не выразить всю полноту
своего впечатления в одном и том же (поскольку у них явно
проблемы с «органоно-механикой» языка) слове: «Дааа, вот это …!»,
Достоевский не приводит этого слова (или его вытеснило моё
воспитание?), но каждый может это сделать сам и вряд ли
«импульсным источником и зовущим целеполагающим результатом»
этого дефинитивного процесса будет – «Единица»; – ограничение
мышления языковым мышлением и т.д., и т.д.

Но простым «солиптизмом» и «просточисленным деревом» современную
публику не удивишь, – кого интересует муха, ползающая по пустой
бутылке из-под пепси? Поэтому приходится создавать не
философию, а новую религию, новизна которой в том, что автор
теории полагает её (то есть эту теорию) как само Единое:
«Солиптизм есть Единое само по себе»!!! Поэтому всему человечеству
остаётся только в благоговении внимать, как это «Единое само
по себе, или солиптизм раскрывает сокрытую [я так понимаю
самим Единым, то есть само сокрыло, само и раскрыло] от
человечества на всём протяжении её истории: мы не только
произносим слова, но и порождаем числа»! «Нобелевскую ему!» – кричат
писающие кипятком от охватившего их воодушевления девушки,
порождая, само собой, при этом … числа, числа, числа.
Кстати, поскольку по благословению риторической теории чисел,
этого священнослужителя солиптизма, наконец-то, снят запрет
деления на ноль, то каждому из нас, друзья, придётся быть
подвергнутым этой процедуре, этому новому таинству – делению на
ноль, и, следовательно, стать результатом деления на ноль,
которое осуществит посланный самим собой как Единым солиптизм.
Меня беспокоит только одно: услышит ли непросвещённое ещё
человечество «нечеловеческое» жужжание мухи-мессии,
возвещающей «наступление нового тысячелетия Бытия»?

Продолжим. Мне уже приходилось показывать, почему магическая
цивилизация остаётся до сих пор! вне поля зрения современной науки,
а именно: для того, чтобы увидеть магическую цивилизацию,
необходимо её реконструировать; глазами же неотслеживающего
себя исследователя, то есть того, кто принимает свою природу
за единственно возможную, увидеть магическую цивилизацию
невозможно.

То есть опыт мышления Дарвина нам до сих пор недоступен! Мы до сих
пор полагаем себя как неизменный вид! Именно поэтому ничего,
кроме опредмеченных себя, и не видим, уподобляясь тем, кто
полагал вечность сотворённых форм. Что мы можем сказать о
первобытном человеке, или магическом человеке, или даже о самих
себе, если все эти виды для нас – одно и то же?

Точно так же невозможно увидеть свою собственную историю, если не
реконструируешь этапы её становления; этим я и занимаюсь,
потому что без этого невозможно понять, кто мы есть, а мы до сих
пор этого не понимаем.

Именно акцент на предметности как определяющей внимание не позволяет
реконструировать живую историю западного мышления;
предметность показывает историю как последовательную смену
теоретического материала, разворачивание уже известного; предметная
история – это мнимая история, в которой историк, говоря о
Демокрите или Гуссерле, мнит только себя.

Если честно, то я устал от современной философии запада, не потому,
конечно, что она сложна, а прежде всего по причине той
интенции, которая направляет эту философию, того намерения,
которое определяет направленность её внимания, а именно –
интенции предметности. Слишком мало в западной философии тех, кто
смог удержаться в координации целостности – античные мудрецы
до Платона, Декарт, Галилей, Ньютон и несколько других, чем
дальше от них и чем ближе к сегодня, тем меньше свежего
воздуха в западной философии, тем больше западные философы
становятся похожи на политиков: и те, и другие разрабатывают
особый, профессиональный язык, на котором говорят только тогда,
когда находятся в фокусе общественного внимания, «настоящие»
же их язык и дела скрыты от общественности именно потому,
что никак не совпадают с «репрезентацией»: политикам
приходится уверять нас в том, что они заботятся о нас, хотя мы этого
не видим, точно так же философы уверяют нас, что существует
то, чего мы не видим – бытиё, а они видят (как политики –
свою заботу о нас) и рассказывают нам о нём, «просвещают»
нас.

Немного по-другому обстоит дело с современными учёными, поскольку
они должны обеспечивать наличие зоны ближайшего развития,
возможность сделать ещё один шаг, иначе инерция заставит упасть
лицом вперёд. Поэтому учёным приходится действительно
мыслить, то есть координировать возможность этого шага в
целостность общественного движения.

Это не означает, конечно, что современная наука совершенна, ни один
сегмент общественной жизни не может характеризоваться
совершенством при одновременном несовершенстве других сегментов,
так что наука не более совершенна, чем пеницитарная система.

Почему? Потому что наука отделена от человека, как и остальные
сегменты общества; то есть человек отчуждён от самого себя как
учёного, или, что то же самое, учёный отчуждён от самого себя
как человека.

Именно поэтому как учёный он будет в авральном режиме создавать
атомную или водородную бомбу, смертельный вирус и пр., а как
человек будет против этих бомб и вируса, наглядный пример –
Эйнштейн или Сахаров.

Это относится и к философам, которые обслуживают общественный статус
кво «идейно», посредством создания определённого языка,
«помогающего увидеть невидимое» – бытиё как есть, к которому
необходимо стремиться, исправляя себя или борясь с врагами!
То, что при этом стремлении человек совершенно забывает о
самом себе как средоточии вселенной, как её квинтэссенции, и
является основной «общественной» функцией современной западной
(и не только) философии: она отвлекает внимание человека от
себя, переводя его на что-то другое.

Это и есть предметность философии: забывание человеком самого себя
как меры всего. Современная философия, полагая некое бытиё,
определяющее человека, заставляет его мерить себя этим
бытиём, то есть полагать свою меру вовне себя, чуждой себе.
Поскольку же природой современного человека является именно его
мерность по отношению ко всему, то его мера неминуемо
замещается, подменивается чьей-то мерой.

Помните, за что судили мудрецов? – именно за то, что они полагали
человека мерой всего, а не всё – мерой человека, то есть
мудрец полагает человека мерой бытия, а не бытиё – мерой
человека; поищите в современной философии человека как меру – и не
найдёте, потому что современная философия не полагает
человека как совершенство, а только совершенный человек может быть
мерой.

Всё очень просто: человек есть мера всего, как совершенный он – мера
совершенства, как несовершенный – мера несовершенства. Так
что, друзья, вы можете очень легко определить, когда вами
манипулируют: если вам говорят, что есть нечто, что вас
определяет и что вы не видите, потому что оно от вас скрыто
(например, «трансфеноменальное бытиё» Сартра), то это означает,
что вам внушают, что вы – ошибаетесь, что вы – слепы, и вам,
соответственно, нужен поводырь [кто откажется от поводыря,
если поверит, что «действительная единица, бытиё единицы есть
человек», что «единица действительно существует во
Вселенной, и формой её существования является человек» (Шилов), более
того, потребуется не только поводырь, но и психотерапевт].

Когда я говорю, что человек является мерой бытия, это не означает,
что человек является мерой чего-то невидимого и недоступного
(или доступного особым образом), или! чего-то большего (или
меньшего), чем человек.

Человек размерен всему! Уже размерен, он не нуждается в поисках и
обоснованиях, потому что «никто не имеет ложного мнения и
тебе, хочешь ты этого или не хочешь, надлежит быть мерою»
(Протагор); при этом совершенно не важно, что твоей мерой является
твой двор, или твоя деревня, или твой город, или твой сон,
или твоя мечта. Например, мессианская мечта Шилова истинна,
так же как содержание романа Пелевина или совет одной дамы,
которая, увидев меня выбрасывающим мусор, посоветовала мне
присоединиться к ней в исследовании помоек, что позволит мне
«лучше одеваться». Её совет станет для меня истиной, если я
последую ему, – так поступил «пёс-призрак», прочитав
японскую книгу о самураях, или русский кулик, меряющий мир
озлобленной собакой.

Для откровения нет пред-данного закона; оно всегда по истине;
существуют только атомы и пустота. Всё, теперь – на восток.