Онтологические прогулки

В отличие от запада восток сохраняется от опредмечивания
целостностей: объективность иллюзии мира и субъекта не означает для
востока её абсолютность; стоит только изменить координацию
элементов целостности, как предметность превращается в призрак,
иллюзию, майю, от которой невозможно избавиться (пока
работает карма), но которая перестаёт быть основанием целостности,
превращаясь в сопровождающий фон, напоминание,
воспоминание.

В современной западной философии такие простые вещи недоступны, а в
восточной – легко, для этого достаточно перестать
воспринимать себя как субъекта действий (состояний), для чего, в свою
очередь, необходимо перестать фиксировать схватываемое.

Схватывание, то есть осознание, является существенным элементом
природы человека, и на востоке – с глубокой древности – оно
полагалось как основание, на котором возникает карма как
фиксация схватываемого (осознаваемого).

Не схватывать для живого существа невозможно, фиксирование же
схватываемого, его удерживание приводит к возникновению
дополнительного к естественному схватыванию процесса, когда
схватываемое начинает жить самостоятельной жизнью.

Схватываемое благодаря фиксациии, удерживанию наполняет мир новыми
существами (на западе – предметами), новыми сущностями, имя
которым – майя, иллюзия (объективная иллюзия, как сказали бы
на западе), например, одной из таких иллюзий является
субъект, восприятие устойчивости субъекта, восприятие человеком
себя как устойчивого, в том числе.

Это предстоит ещё исследовать, но при переходе от магической
цивилизации к современной, то есть при переходе от матрицы рода к
матрице единичности, на востоке внимание человека и культуры
в целом оказалось направленным именно на единичность как
целостность, а не предмет, отдельное.

То, что на западе воспринималось как преимущество, а именно:
возможность фиксировать и удерживать схватываемое (осознаваемое)
как отдельное, предметное, и что, соответственно, направило
культуру по пути развития предметности, на востоке полагалось
как заблуждение, нежелательное последствие, которое
преодолевается созерцанием, то есть координацией, в которой
предметность, то есть схватываемое, не фиксируется, не удерживается,
а сохраняется в своей истинной природе – просто и именно
как схватывание.

Любая фиксация есть, как минимум, удвоение, когда схваченное
(например, воспринятое дерево), полагается как продолженное,
длящееся, устойчивое, которое будет обнаружено именно таким в
следующем схватывании; на востоке прекрасно понимали, что
устойчивость, длительность предметности есть результат действия
фиксации, удерживания схваченного, порождающего карму – как
дополнительный к естественному закону (Дао) закон
искусственный, иллюзорный.

Карма возникает как ложно направленное намерение, а именно:
намерение, направленное на удержание, удлинение, дление схваченного
(осознанного), в результате которого появляется устойчивые
мир и субъект (живое существо), устойчивые до тех пор, пока
этот субъект не перенаправит внимание, не перекоординирует
сочетание элементов.

Так естественный мировой порядок, в котором нет ничего устойчивого
как предмет именно потому, что этот порядок текуч,
дополняется искажающими его природу временными законами индивидуальных
карм.

Бессубъектность, или созерцание представляет собой координацию
элементов, которые на востоке называются дхармы (на западе –
атомы); определённая координация элементов, направленная,
например, на сохранение, фиксацию воспринятого, порождает иллюзию
устойчивого существования мира и субъекта и «плохую» карму;
другая координация элементов, направленная, например, на
удерживание баланса элементов без фиксации какого-либо из них
как устойчивого (созерцание), прекращает действие «плохой»
кармы, разрушает иллюзию устойчивости.

Здесь важно заметить, что под субъектом я не имею в виду «я»;
восточная культура на то и представляет собой особый модус
современной цивилизации, что развивает своё собственное,
специфическое формирование матрицы единичности.

Ещё до появления буддизма возникновение человека нового типа
(современного человека вместо магического) заставило культуру
востока координироваться в соответствии с этим новым феноменом;
так что концепция «не-я» была разработана на стыке эпох –
современной и магической и представляла собой результат
тщательного изучения феномена «я» восточными мудрецами.

Они обнаружили, что «я» представляет собой сложный, относительно
устойчивый комплекс разнородных элементов, который создаёт у
человека впечатление собственной самодейственности как «я», то
есть иллюзию устойчивого, одного и того же субъекта,
личности.

В этом отношении буддизм вполне восточен, он развил данную концепцию
«не-я» как в Индии, так и за её пределами, прежде всего на
Тибете. При этом необходимо очень чётко различать концепцию
«не-я» и бессубъектность созерцания, то есть удерживать во
внимании то, что концепция «не-я» на востоке – это лишь
небольшая часть общего понимания бессубъектности человека, так
как там прекрасно понимали, что «я» – это лишь незначительная,
хотя и существенная, часть феномена человека, лишь одна из
его многочисленных фиксаций.

На западе – концепция осознания (то есть трансцендентализм) связана
прежде всего с предметной направленностью, которая и
опредмечивает западного человека, заставляя его воспринимать и
переживать мир и себя как предмет; одновременно концепция
осознания закрывает от самого человека его природу как единичной
целостности.

Современный западный человек не видит гераклитовых вод: отчаянно
цепляясь за собственную определённость как «я», он тянет
непрерывность и устойчивость предмета; для него вода – одна.

Забавно, да? неотслеживающий себя (запад) человек ничего не знает о
себе (как не-предмете, не-я) и много – о мире и себе (как
предмете); отслеживающий себя (восток) человек, наоборот,
ничего не знает о мире (как предмете) и много – о себе (как
не-я).

При этом первый, то есть западный человек, должен по необходимости
стремиться удерживать устойчивость предметов, то есть для
того, чтобы сохранить устойчивость себя, ему приходится искать
устойчивость в предметах, искать устойчивый, насколько это
вообще возможно, мир, искать мир как устойчивость,
определённость, то есть как предмет; притормаживая себя, он тем самым
разгоняет мир.

И, наоборот, второй, то есть восточный человек, будет отслеживать
устойчивость себя, разрушая устойчивость за счёт снятия
порождающих её фиксаций, развоплощая себя, он развеществляет мир.

Предметному существованию необходима устойчивость, непредметному –
изменчивость. В результате предметной направленности внимания
запад развивает предметную технологию, восток –
непредметную, бессубъектную технологию.

Оба типа задают противоположные векторы развития современной
цивилизации: восток – координацию с миром, запад – координацию с
человеком; или можно это же выразить по другому: восток
координирует человека с миром, запад – координирует мир с
человеком. В соответствии с этим, желаете больше знать о мире,
обратитесь на запад, желаете больше знать о человеке – обратитесь
на восток.

По мере расширения непосредственных контактов между востоком и
западом, особенно в 19 и 20 веках, запад познакомился с востоком,
но, понятно, только в предметной интерпретации.
Неизбежность именно такого восприятия востока западом очевидна: запад –
пока он запад – не может отказаться от устойчивости
субъекта, поэтому вынужден интерпретировать восток как
«созерцательный восток», то есть восточного человека – как
«созерцательного субъекта».

Если к этому добавить зацикленность на сознании, за которым
скрывается схватывание и фиксация, то становится понятным вся
сложность, если не невозможность адекватного восприятия востока
западом; я не говорю здесь о философии: восток принципиально
недоступен предметному мышлению, достаточно посмотреть на
западную школу буддологии и сравнить её с русской (Розенберг,
Щербатской и др.).

Интересно здесь вот что: вообще могут ли восток и запад адекватно
воспринимать друг друга, если опираются на противоположное,
запад – на субъект, восток – на созерцание (бессубъектность)?

Так что требуется внести коррекцию во внушаемое нам, а именно:
восток созерцателен не потому, что традиционен, а традиционен
потому, что созерцателен; запад же деятелен не потому, что
мобилен, а мобилен потому, что деятелен, так как стремится к
устойчивости.

При этом и восток, и запад одинаково активны: активность востока
направлена на изменение человека для более полной координации с
миром, для чего требуется непредметная активность и
технологичность.

Активность же запада направлена на изменение мира для более полного
сохранения координации человека, для чего требуется
постоянное расширение предметности человека и, соответственно,
предметная мобильность и технологичность.

Скорее всего, напрямую эти противоположные направленности
современной цивилизации не координируются: вместе их удерживает только
канат единства, который каждый из них постоянно тянет в
свою сторону (об этом канате единства – в русском модусе).

Итак, восток бессубъектен (понимание бессубъектности у вас, как и у
меня сложится (или не сложится) постепенно, за счёт
удерживания внимания в течение всего рассмотрения востока; здесь,
как и раньше, я не излагаю известное мне заранее, а двигаюсь
вместе с размышлением, например, сам термин бессубъектности
появился только в прошлом эссе, до этого я пользовался
термином созерцание, но размышление показало, что бессубъектность
– точнее) в своей интенции, его горизонт бытия
разворачивается как аннигиляция опредмеченного человека, как выход из
действия кармических законов, которые возникают как раз как
результат фиксации, удерживания, цепляния, «привязанности», как
любят говорить на востоке, что приводит к «возмущению Дао»,
внесению в его живое непредметное течение предметных,
плотных влияний.

Карма возникает как результат, так сказать, «западности» любого
живого существа: человека, зайца, горы или ручья, как результат
схватывания и удерживания этого схватывания, фиксации,
привязанности.

Схватывание некоторого содержания и фиксация (удерживание,
«привязывание») его – основная причина возникновения кармы как
возмущения, искажения законов вселенной, карма как некий
индивидуальный вихрь становится законом псевдожизни, иллюзорного
существования фиксирующих, привязанных существ, возникновения
таких конгломератов как «я», псевдоличности человека.

Соответственно, основная задача культуры на востоке – уничтожение
кармы, которое возможно только как результат прекращения
фиксации, то есть удерживания устойчивости некоторого содержания,
или, точнее, удерживания некоторого содержания как
устойчивого, повторяющегося.

То, что для запада является преимуществом человека, для востока –
его слабость и неразвитость, его «некультурность».

Именно непонимание этого заставило Пятигорского «опредмечивать»
восточного человека и полагать «переселение душ» как предметное,
хотя и схематическое существование, как трансцендирование
некоторой схемы существования, тогда как для востока
«переселение души» есть лишь тенденция схваченного и
зафиксированного, локальный вихрь, не имеющий никакой личности, или имеющий
квазиличность, квазисубъект.

Если бы Пятигорский учёл тот факт, что для востока «я» – это лишь
один из способов фиксации, и, соответственно, концепция «не-я»
описывает лишь частный случай природы человека как
целостности, так что фиксация и схватывание – принципиально разной
природы (а на западе – это одна и та же природа сознания и
осознания), то ему пришлось бы уделить больше внимания не
пониманию востока, а прежде всего – пониманию самого себя. Через
восток к себе не пробьёшься, раз ты уже западный (здесь я
пока отвлекаюсь от того, насколько Пятигорский представляет
собой русский тип культуры), а вот от себя – понятого – можно
перейти и к востоку, но разобраться с собой необходимо, что
и пробовал делать Пятигорский в совместной работе с
Мамардашвили.

Как только фиксация перестаёт быть осознанием (схватыванием), а
становится самостоятельным действием намерения, не имеющим к
осознанию никакого отношения, можно адекватно переходить к
востоку; при всей простоте этого правила, трудно именно это –
потерять единство самого себя, то есть стать бессубъектным.

Как говорит Будда в «Дхаммападе»:

«Я называю брахманом того, кто оставив привязанность к
человеческому, преодолел и небесные привязанности, кто отрешился от всех
привязанностей.

Я называю брахманом того, кто свободен от привязанностей и ничего не
имеет, для кого ничего нет ни в прошлом, ни в будущем, ни в
настоящем».

Таким образом, задача восточной культуры – локализация спонтанных
вихрей (кармических фиксаций) и последующая их аннигиляция,
позволяющая полностью проявить собственно бытиё как есть (как
без субъект-объектное существование).

Только такое понимание востока (как типа) позволяет не только
адекватно читать восточные тексты, но и понимать живого восточного
учителя, так как он всегда будет общаться с вами как с
мирянином, то есть тем, кто акцентирован на предметном
существовании, и, соответственно, будет говорить о вашей душе, вашей
карме, вашем «я» и пр.

Но как только изменится уровень вашей беседы, и он начнёт общаться с
вами как с учеником, то всякое упоминание о каком-либо
субъекте исчезнет, останется только сочетание элементов (дхарм)
и пустота, фиксация и вызываемое ею действие кармы;

затем будет определён характер именно вашей фиксации и даны
наставления по координации и т.д.

Если же с вами беседуют как с мастером, то с вами поделятся
наработанным опытом координации, позволяющим достигать определённого
типа созерцания, и могут поинтересоваться вашим опытом.

Так что на востоке о переселении души, индивидуальной карме и пр.
говорят только на предметном уровне, имея при этом в виду
исключительно устойчивость псевдофеноменов («я», «души» и пр.),
но ни в коем случае – не реальность субъекта.

Восток принципиально бессубъектен, на востоке нет намерения быть
субъектом, а есть намерение быть созерцанием, бессубъектной
координацией бытия; что это такое, продолжим рассматривать в
следующем эссе.