Онтологические прогулки

Как мы видим, и запад, и восток принадлежат к одной цивилизации:
составляющие их элементы тождественны, но разнонаправлены.

Соответственно, каждый из модусов сталкивается со специфичными
для себя трудностями: запад, разгоняя предметность, тормозит субъектом,
который всегда «плетётся» в арьергарде культуры; субъект запада
слишком предметен и поэтому не может «догнать» культуру, идти
с ней вровень.

Восток, наоборот, разгоняет бессубъектность, поэтому субъект востока
слишком «бесплотен», слишком беспредметен.

Западу трудно удерживать беспредметность, востоку – предметность.

Запад трансформирует субъекта через предметную технологию, «подтягивая»
субъекта через предмет и обрекая его на потребление как основу
общественного и индивидуального существования.

Восток трансформирует субъекта через йогу как опредмечивание,
через уплотнение, определение его как тела.

Запад создаёт предмет и его потребителя.

Восток создаёт дхарму (созерцание как сочетание элементов) и её
носителя.

Теперь, если посмотреть на оба модуса вместе, то очевидно, что
ключевой проблемой как для запада, так и для востока является
фиксация; напоминаю, что фиксация – это удерживание, сохранение
схваченного, его удвоение, утроение и т.д. вплоть до полагания
схваченного как неизменного, бессмертного, вечного.

Запад ориентирован на фиксацию (сохранение) содержания схваченного,
соответственно, удерживаемое, зафиксированное схваченное становится
предметом, а основным средством взаимодействия с ним – осознание,
которое также превращается в предмет, рефлексию.

В свою очередь, на рефлексии, то есть предметно воспринимаемом
осознании (схватывании) основана философия запада.

Античные мудрецы запада противопоставляли такому доминированию
фиксации текучесть: «в одну реку нельзя войти дважды», «нет ничего
вечного» и пр.

Соответственно, античные мыслители противопоставляли философии
как знанию, основанному на фиксации, мудрость как знание, основанное
на нефиксирующем созерцании.

Мудрость схватывает всё как «одно состояние смертной природы»,
не фиксируя его как устойчивое; философия схватывает одно состояние
смертной природы как всё, фиксируя его как устойчивое.

История западного мышления показывает, как постепенно оно восстанавливает
(прежде всего – в науке) античную мудрость текучего восприятия
мира и человека.

Перейдём к востоку и буддизму: очевидно, что проблема фиксации,
или «привязанности» является центральной проблемой восточной культуры;
фиксация представляет собой основную причину возникновения кармы
– возмущения вселенной человеком, который, привязываясь к какому-то
из её состояний, порождает этим не только неконтролируемый хаос
элементов, но и чуждые вселенной элементы – страсть, ненависть,
похоть и пр.

Соответственно, основной задачей человека становится освобождение
от фиксаций и, следовательно, порождаемых этими фиксациями кармических
законов.

Индуизм в самом широком смысле этого слова представляет собой
культуру освобождения от фиксаций, которая объемлет всех, начиная
от крестьянина и заканчивая полным лесным отшельником – саньясином.

В этом отношении индуизм предстаёт как лестница постепенного восхождения
человека от самых простых, бытовых правил исправления кармы до
сложнейших йогических техник, как лестница просветления.

Буддизм сделал следующий шаг в развитии восточной культуры, выявив
кармичность просветления, то есть поставив свет и просветление
в один ряд с любой другой фиксацией, привязанностью.

Именно поэтому то, что произошло с Буддой, и называется не просветление,
а – пробуждение: Будда «увидел», что даже просветление всего сущего
порождает карму и всё связанное с этим – страдание, перерождение
и пр.

Только теперь мне становится понятным, что такое благородный,
срединный путь, предложенный Буддой; меня никак не удовлетворяли
ни лекции Пятигорского, ни книги буддологов и востоковедов, объясняющие
срединный путь буддизма как путь, лишенный чрезмерной аскезы;
в качестве решающего аргумента в пользу такого понимания буддологами
обычно приводится рассказ о том, что Будда – перед пробуждением
– вместе с несколькими другими подвижниками практиковал жесточайшую
аскезу, которую оставил, посчитав её средством, не приводящим
к намеченной цели – просветлению.

Я никак не мог увидеть специфики буддизма: освобождение от фиксаций
и, следовательно, кармы практиковалось во всём индийском мире;
техник, как строгих, так и умеренных, было предостаточно. Поэтому
призыв к срединности должен иметь особый смысл, иначе зачем говорить
об этом?

Но теперь, когда стало очевидным, что пробуждение Будды означает
освобождение от фиксирующей природы просветления, благородный,
срединный путь буддизма становится не умеренной йогой, не серединой
между крайностями беспощадной аскезы и мирскими правилами, а действительно
новым, особым путём освобождения.

Благородный, срединный путь буддизма, или буддийская йога принципиально
отличается от предшествующей йоги индуизма отказом от неё как
лестницы постепенного восхождения по пути просветления, в котором
последовательность действий чётко регламентирована общественным,
физиологическим, перерожденческим и пр. статусами человека (вообще
– живого существа), которые жестко определяют саму возможность
его достичь просветления.

Индуистский крестьянин не имел возможности просветиться, он мог
лишь некоторым образом улучшить свою карму с тем, чтобы в следующих
перерождениях получить возможность стать брахманом и получить
знание, ведущее к просветлению.

Благородство пути буддизма в том, что он обращён к любому! человеку
как к тому, кто может достичь просветления – сразу, в этом рождении;
само рождение человеком уже большая удача и заслуга человека (живого
существа), так как именно человек только и может пробудиться.

Срединность пути буддизма в том, что он не только просвещает человеческое
неведение, приводящее к привязанностям и «плохой» карме, но и
«задувает» человеческую мудрость, просветление, стремление к которому
также представляет собой привязанность и, следовательно, дление
кармы, какой бы «хорошей» она ни была.

Буддизм предложил новое – нирвану как отсутствие какой бы то ни
было фиксации, в том числе фиксации на свете и просветлении.

Свет не лучше, чем тьма, знание не лучше, чем незнание, потому
что любая фиксация, даже на мудрости, свете и просветлении – это
попытка навязать вселенной искажающие её законы индивидуального
существования, в основе которых лежит привязанность, фиксация.

Фиксация – это страдание отделяющегося от мира человека, который
подхватывается кармой, вихрем привязанности, в котором всё сущее
подвергается фрагментации, раздробленному существованию.

Срединный путь буддизма – это не избегание крайностей, а освобождение
от неизбежного дуализма: света и тьмы, знания и незнания, истины
и лжи, добра и зла и пр.

Буддизм показывает, что полный лесной отшельник также фиксирован,
привязан к чему-то, как простой крестьянин.

Точно так же как фиксация всех уравнивает, так её отсутствие всех
освобождает.

Теперь, с появлением буддизма значение имеет только полное прекращение
фиксации.

Йога буддизма становится подлинной йогой текучести и пустоты,
которая появляется не тогда, когда йогу удаётся достичь просветления
(на западном языке), или когда созерцательность света координирует
предметность (на точном языке), а пустоты, проявляющейся как актуализация
атома события, не возмущённого никакой фиксацией.

Теперь, с появлением буддизма, каждый, даже последний крестьянин,
одним усилием внимания может растворить свою субъективность в
бессубъектности события без формирования предметности, соответствующей
этой бессубъектности, то есть, можно сказать, вообще без йоги!

В истории буддизма бывали случаи мгновенной реализации нирваны,
более того, возникли целые направления, практикующие мгновенность
достижений.

В соответствии с этим в буддизме появится и «онтологическое» обоснование
такой возможности, а именно – наделение природой Будды каждого
человека (опять же, если говорить на западном языке).

Понятно, что истины буддизма скоро превратятся в узнаваемое каждым
знание, то есть потеряют свой действительный специфический смысл:

«Жизнь есть страдание».

«Есть освобождение от страдания».

«Есть путь к освобождению от страданий».

Каждому, кто читает эти благородные истины, кажется, что он их
понимает, однако даже лесному саньясину они трудны, ведь его многолетний
подвиг одиночества и йоги оказывается – теперь – всего лишь его
предпочтением в выборе зависимости, поскольку он выбрал не быть
привязанным к «мирскому», но оказался привязанным к «небесному»,
которое – как привязанность – одной природы с мирским, то есть
тем, от чего он отказался и от чего так долго и трудно освобождался.

Его выбор оказался выбором между плохой и хорошей кармой, а не
между кармой и её отсутствием!

История культуры развивается по своим собственным законам, поэтому
достаточно скоро буддизм стал ассимилироваться индуизмом, насколько,
конечно, это возможно.

Так появились и буддийские общины, и буддийские тексты, и буддийская
история, и пр.; этот аспект развития буддизма я вообще не буду
рассматривать, хотя было бы интересно сравнить его с развитием
христианства, когда новый матричный культурный опыт постепенно
обрастает «мясом» общественной жизни и традиции настолько, что
становится практически невидимым.

Здесь я отмечу только то, что буддизм серьёзно «раскрепостил»
восточное общество, лишил его излишней структурной косности, как
в прагматике, так и в мировоззрении.

Вернёмся к интересующему нас – совершенству востока.

Итак, новый шаг в истории востока – достижение понимания, что
даже просветление, то есть бессубъектная актуализация света, представляет
собой один из видов фиксации, привязанность, и, следовательно,
просветление кармично, и, следовательно, должно быть преодолено.

Теперь в восточной культуре (в наивысшем её проявлении, конечно)
пределом становится не просветление, а полное освобождение от
фиксаций, привязанностей.

Я не настолько хорошо знаю восток, чтобы утверждать, что именно
буддизм первым сделал этот шаг, но буддизм точно его сделал.

Но кто бы его ни сделал, теперь он налицо и с этим необходимо
считаться.

Только с этим шагом культура востока получает своё полное проявление
как культура бессубъектности (созерцательности); понятно, что
в самой культуре это понимание лежит в «глубоком колодце».

Например, в самом буддизме широко распространяется традиционное
восточное, то есть индуистское представление о пробуждении Будды
как просветлении, о нирване как угасании кармы, о йоге как распредмечивании
субъекта и пр.

Наверняка, история буддизма полна попыток сохранить действительное
значение пробуждения и нирваны от «традиционных» интерпретаций,
которые (попытки) проявлялись как создание новых школ, направлений,
представлений, техник и пр.

Но вот вопрос, который я до сих пор не встретил ни у одного из
буддологов и востоковедов (что, конечно, не означает, что кто-то
другой его не встретил): если последним перед буддизмом достижением
востока является просветление, то есть актуализация такого сочетания
дхарм, как свет, то что нового принёс буддизм?

какое сочетание дхарм должно было стать или стало следующим?

Если намерение востока направлено на бессубъектность целостности
события, или, выражаясь по западному, на полную проявленность
мира, лишенную каких бы то ни было искажений, то что является
более фундаментальным элементом мира, чем свет?

Или возможно разное «задувание» света? Или буддизм решил этот
вопрос максимально, направив внимание на пустоту бессубъектной
целостности (атома)?

Интересно бы познакомиться, но до сих пор подобного или близкого
к нему понимания востока я не встретил.

Пока достаточно, настало время познакомиться с корзинами священных
буддийских текстов, теперь – на основании этих размышлений – уже
можно читать их адекватно, а не по-западному или по-восточному.

Вообще, друзья, как любил показывать Сократ, каждый из нас уже
всё знает, если сможет подумать; вот я не знал ничего подобного
о востоке, теперь знаю, потому что смог подумать. Скоро, если
получится, будем думать о русском, а это сложнее всего остального,
прежде всего потому, что я вырос в этой культуре, а также потому,
что срединное, как хорошо видно на примере буддизма, очень трудно
улавливается (до тех пор, пока, конечно, не уловил).

Я совершенно не представляю, как матрица единичности современной
цивилизации работает в русской культуре, но тем интереснее будет.