Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Глава 9

На следующее утро к Елке я поехал без Монèк. Нельзя сказать, чтобы я
обиделся. Ее штучки давно стали привычны, но ощущение
вовлеченности в какую-то бабью глупость, о которой я не был
осведомлен, меня злило. Я катился на своем «Крокодиле»
проселочными дорогами мимо виноделен и стендов зеленщиков.

На севере нашего острова почва куда плодороднее, кажется, что ты
попал в другую страну. Здесь появляются настоящие вековые леса,
седые утесы, старинные декоративные мельницы. На немецкой
ферме «Брамиер» я купил для жены знаменитый пирог с вишнями.
По слухам, за этими пирогами люди приезжали сюда даже из
Манхэттена. Обыкновенное на вид изделие округлой формы с
различными ягодно-фруктовыми начинками. Покупатели ценили качество
незатейливого товара из-за того, что он подавался
блондинками в национальных передниках, чистыми, свежими, пухлыми, как
и сами пироги. Какое-то количество немцев в наших краях
осталось, хотя многие из них были интернированы или помещены в
лагеря во время последней войны. Возможно, некоторые из них
еще владели родным языком. Приезжая в эту лавку, я всегда
вспоминал, что учил язык Гете и Гитлера с детского возраста. В
принципе я понимал германскую речь, в молодости читал
сказки каких-то братьев-фольклористов. Я мечтал поговорить с
немками «по-заграничному», но всегда стеснялся. Когда добрался
до Елки, пожаловался.

– Чужая речь обостряет слух, – сказал я. – Мне надоели однотипные
конструкции. Московская пианистка спросила меня вчера, как
будет «горный баран» по-английски. Представляешь, я не знал,
что ответить.

– Я не удивлена. Она знает это потому, что есть такой концерт Пола и
Линды Маккартни. Ты похож на горного барана, пианистка-то –
с чувством юмора.

– Сколько ты еще пробудешь в этой богадельне?

Наташа повздыхала, делая вид, что с ней не происходит ничего страшного.

– Креплюсь, хотя лежать на спине сил больше нет. Может, ты
поговоришь с Арато? Неужели нельзя ничего сделать, кроме капельницы?

Моя девочка выглядела неважно: высыпали веснушки на лице, глаза
опухли, волосы, которые она принципиально не хотела стричь до
родов, свалялись в болотный комок.

К пирогу она отнеслась с сентиментальным уважением, но съела только
один кусочек. Мы выпили с ней за компанию цветочного чаю.
При слове «чай» улыбнулись, не сговариваясь. Я рассказал о
вчерашней встрече у Джуди, похвалил русскую музыку за глубину и
широту, похвастался, что свел Айрис с хорошими людьми.
Наташа поморщилась в недоумении, но тут же заговорила о будущих
детях. Мальчик лежал у нее прямо под сердцем и колотил по
нему своими босыми ногами, девочка помалкивала, лишь иногда
икала. Жена вручила мне несколько ультразвуковых лент с
фотографиями малышей, попросила изучить и выкинуть. По ее мнению,
ребятишкам не нужно знать, как они выглядели до рождения.

– Не нужно, и все. Никому не нужно знать об этом. Мы знаем потому,
что нас принудили, хотя я и без ультразвука догадывалась, что
у меня двойня.

Я посмотрел на расплывчатые очертания детей. Нужно было иметь
фантазию первобытного человека, чтобы увидеть в несуразном наборе
звезд у нас над головами Большую и Малую Медведицу. Я
согласился с Елкой, что снимки вряд ли помогут нашему дальнейшему
взаимопониманию.

– Такая твоя религия? – спросил я с деланным уважением.

– Ты о чем?

– Выбрасывать фотографии, не общаться с моими друзьями по работе, не
покупать кроватки для младенцев, про прическу я не говорю.
Можешь не отвечать. Я люблю тебя именно за это. Я тоже
затеял некоторую религию. Не помню, говорил ли тебе об этом.

Елка улыбнулась, она была уверена, что я бы давно уже сказал все,
что у меня появляется на уме, – я звонил ей через каждые два
часа. Непростительная слабость, вовсе не означающая
пустозвонства. Я был уверен, что могу хранить самые ужасные тайны,
хотя никогда не обладал ими.

– Это придумала дочка Айрис, – бездарно начал я свое объяснение. –
Старшая дочка Айрис и Уолли. Сначала я решил, что она бредит,
что только подросткам интересно встречать инопланетные
тарелки и заморские корабли. Я загадал, что ты родишь в тот
день, когда эта лодка прибудет в Порт Джефф. Копия ирландской
«картофельной» лодки, самой удачливой. Они сделали ходок пять,
перевезли сюда всех живыми. Наверное, капитан был хорошим
человеком. Или помогали боги...

– Я что-то слышала об этом. От тебя? Мне нравится, что ты тоже
становишься суеверным. От прибытия твоей лодки рождение детей не
зависит. Когда она по расписанию?

– Должна быть вчера, но это ничего не значит.

– Ты хочешь получить недоносков, идиот? – Наташа разозлилась
настолько, насколько позволяло ей ее противоречивое положение.

При всем своем бессилии в настоящий момент она была сильнее меня со
всеми моими шхунами мертвецов, черными поклонницами,
зелеными антикварными автомобилями. Она добилась, почти победила.

– Что это за детский сад? – продолжила она напористо. – Вы вообще
способны жить в реальности? Стоять ногами на земле, а не
витать в небесах. Какая связь между каким-то кораблем и нашими
человечками? Я ничего не выдумываю. Это традиции, приметы.
Ваши выдумки – ничем не оправданное безобразие. Я рожу тогда,
когда этого захочет Провидение. И не смей разговаривать обо
мне ни с кем посторонним...

Я виновато закашлялся. С женою спорить не хотелось.

– Шхуна застряла во льдах, любимая. Я жду «недоносков» уже семь лет.
Любое судно из Европы доплыло бы сюда за это время при
любом ветре. Будем

считать, что это фантазия. Поиск совпадений.

– Поговори с Арато. Поговори с кем-нибудь. Что-то они здесь мудрят.
Я чувствую. Я же чувствительная, да? Мне кажется, что я вижу
сейчас всех и все насквозь. Слава Богу, что ты – хороший...

В ее словах чувствовалось не только одиночество, но и нечто большее,
недоговоренное. Будто в мире жил кто-то плохой, специально
вызывающий ее беды. Или этим «плохим» был весь мир. Или
кто-то один, встреченный на ее пути, оказался «хорошим», а мир
был лишь равнодушным, бесстыдным и профессионально
разборчивым.

Когда я шел обратно, то впервые стал обращать внимание на внутреннее
и внешнее содержание госпиталя. Запомнил ранее, что
госпиталь «хороший», но как-то механически. «Сейнт Чарлз» был лучше
«Брукхейвена». Здесь не попадались на пути старухи со
сросшимися ртами, всегда царило некоторое рабочее оживление,
похожее на веселость. Сколько бы я сюда ни приезжал, я не видел
в коридорах ни травмированных наркоманов, ни тележек с их
трупами.

Мне казалось, что медперсонал узнает меня в лицо и немного
подшучивает над моими появлениями. Про близнецов санитарки всегда
отзывались либо «Господне благословение», либо «о ужас!».
Разницы между эмоциями я пока что не понимал: не радовался, не
страшился, а лишь пытался свыкнуться с участью сорокалетнего
дизайнера средней руки, имеющего некоторые шансы продвинуться
по лестницам славы.

Я мало думал о карьере в эти дни накануне новой жизни. Поводов для
размышлений и страстей хватало. Близкая многодетность, веющая
холодком неизвестности и всевышнего каприза, странные
события с нелюбимыми барышнями и, главное, ирландский корабль,
прихода которого я ждал не меньше, чем появления младенцев. Я
почти не ассоциировал эту идею с маленькой Монèк. Образ
корабля, связанного с моим появлением на этой земле, быстро врос
в воображение. Мы приезжали на пристань всего раз
семь-восемь, но уже досконально изучили весь город, познакомились со
многими его жителями, вовлекли некоторых из них в свой бред.

Монèк поначалу темнила, не называя точной даты прибытия судна. Время
захода «Дженни МакМерфи» в Порт Джефф истекло около недели
назад. Я не поленился полистать страницы Интернета и знал о
проекте немного больше своей малолетней подруги. Другое
дело, что ни в Интернете, ни в порту мне не могли ответить
ничего внятного. Корабль в эти воды не заходил – это точно. Я не
знал, к кому обратиться. В местной газете трехдневной
давности я нашел еще одно подтверждение существования
корабля-призрака. В основном передавалась история про голодающих
кельтов, решивших повторить «поход рыдания» без излишнего
драматизма и жертв. Триумфаторы, проходящие берегами когда-то
покорившегося им материка под звуки волынок и барабанов,
по-прежнему мало меня возбуждали. Мне впервые открылась идея корабля.
Не дома, который есть моя крепость, а именно корабля. Я
почувствовал отчаяние первопроходцев, бесстыдство пиратов,
надменность религиозных миссионеров, обустроивших глобус до его
сегодняшнего состояния. В лице моей близкой многодетности
меня ожидал дом. Статичность хозяйствования и приумножения,
различные формы оседлого покоя и беспокойства, не
предполагающие радикального путешествия, риска, вызова. Я начал ждать
свой корабль, подобно девушке в ожидании принца. Мне была важна
несбыточность, иллюзорность этого начинания. Чем-то идея
походила на «роман» с Монèк, так же не имеющий ни выхода, ни
разрешения.

Корабль-дом начинал являться мне во снах в виде «Летучего Голландца»
с трупами, раскачивающимися на реях. Черные его паруса были
изодраны, борта пробиты ядрами вражеских орудий, крысы
сыпались из этих дыр вперемежку с матросами и дамами в кружевных
платьях. Корабль не стал моим ковчегом, моей национальной
памятью и опорой. Он стал намеком на побег. Я не думал о
бегстве всерьез, мне хватало ожидания полупридуманного судна.
«Дженни МакМерфи», вымышленная красавица, покорительница
морей, подруга Левиафана, победившего неуклюжего сухопутного
Бегемота. Едоки картофеля и овцеводы не могли не думать об
океане, если он простирается со всех сторон. Атлантида моего
прадедушки оказалась для меня важнее сюжетов суши, еще не
поглощенной стихией. Постепенно я приближался к идее продажи морей
и океанов. Возиться с индейскими территориями надоело,
владения свои пора было расширять. Такие мысли всегда приходят
людям наподобие вашего покорного слуги, когда их собираются
обвести вокруг пальца.