Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Глава 12

Звуки пробуждающейся деревни умилительны, полны символов и смыслов.
Особенно воскресным утром. Птицы просыпаются незадолго до
появления солнца, начиная свои беседы с недовольных
вопросительных возгласов, еще полных влаги и ночной настороженности.
Их предрассветное кваканье кратковременно. Нарастая с каждой
секундой, оно вскоре превращается в какофонический разнобой,
в котором возможно присутствие гармонии, но она неразличима
из-за несметного количества голосов. Полчища птиц,
гнездящихся в наших местах или останавливающихся здесь на отдых
перед межконтинентальной дорогой, превышают запросы вкуса и
здравого смысла.

В этих краях нет орнитологов или любителей согласного пенья. Птицы
раздражают слух проснувшегося человека хуже, чем полицейские
сирены. Все лето проходит в их навязчиво радостном свисте, и
с приходом осени он еще долго звенит в ушах. Сейчас они еще
кричат и трепещут, хищно шуршат ветки под перебежками котов
и енотов, добавляя к общему шуму звериные вздохи и
завывания. Птицы выпархивают из листвы, словно брызги краски –
разноцветные акварельные капли разного размера, разлетевшиеся в
разные стороны. Так бывает, когда ребенок ударяет ладонью по
столу, бросив урок рисования, чтобы поплескаться в бассейне
или побросать мяч.

Вот-вот должно раздаться извечное «Вилли! Дэниэл!» с соседнего
участка. Мамашу, исполняющую эту заботливую арию, я так никогда и
не видел, хотя часто слежу за перемещениями соседей в
маленький театральный бинокль, забытый кем-то из гостей. За нашим
забором живут дебилы. Это я могу утверждать с точностью,
потому что наблюдал их однажды за игрою в лапту таким же
солнечным воскресеным утром. Формы черепов, выражение
беззаботного счастья на лицах и громогласность бессмысленных выкриков
не оставляли сомнений. Это они вызвали пожарников, когда
Наташа сжигала листья в нашей пузатой уличной печке…

В моих оценках нет мстительности, я просто пытаюсь смотреть правде в
глаза. Ни Вилли, ни Дэниэла за этим забором нет. Мальчика,
который вытащил из него несколько досок, чтобы наблюдать за
купанием гостящих у нас женщин, зовут Яковом. Он несколько
раз перебирался к нам через забор и вел трогательные
разговоры с Наташей. Его товарищ (шутник или такой же олигофрен)
сказал ему, что мы держим крокодила. Сомневаюсь, что прозвище
моего автомобиля известно кому-нибудь, кроме близких, но если
Джемми, дочка Дэвида, другого смежного с нами соседа,
считает в свои двенадцать лет, что в океане нельзя купаться из-за
обилия акул, то размах мифотворчества наших односельчан
вполне понятен. Все лето она проводит дома. Родители позволяют
гулять ей только по нашей (довольно короткой) улице, где она
оказалась самой старшей. Ей скучно, она привычный гость в
каждом доме: может зайти понянчиться с младенцами или
позавтракать за компанию. Ее отец делает паркетные полы для
заказчиков из округи, мать работает воспитателям в яслях. Они не
ездят ни на пляж, ни в Манхэттен. У Дейва есть другие
увлечения. Раньше он делал радиоуправляемые модели грузовичков и
гонял их с раннего утра по нашей Линден. Теперь треск его
маленьких машин сменился рокотом карликового (размером с собаку)
мотоцикла, на котором он катается по деревне, вызывая
недоумение взрослых и зависть у детей. Нет, Вилли и Дэниэл должны
проживать за другим забором, от нас наискосок, там, откуда
какой-то неприятный мужик кидал камнями по нашей вечеринке,
когда мы начали запускать фейерверки в честь моего дня
рождения. Он прекрасно позабавил гостей. Некоторые из них
включились в перестрелку.

«Ви-и-и-лли! Дэ-э-э-ниэл!» Неужели я стану таким же беспокойным
родителем, когда у нас появятся близнецы? Не хотелось бы. Может,
она зовет каких-нибудь собачек? У Дейва их две, маленькие,
одинаковые как две капли воды, что еще раз подтверждает его
гулливеровские пристрастия. К звукам сегодняшнего утра легко
могло бы добавиться их шкодное тявканье. Петуха, которого
когда-то держал Джон, запретили: сослали в ссылку... на
птицеферму... в приют. Теперь он вынужден держать попугая,
который не нарушает общественного порядка и выкрикивает свою
тарабарщину в пределах дома. Многие привычные шумы ушли в
прошлое. Даже старая дребезжащая электричка, напоминающая о дачной
простоте, сменилась никелированным двухэтажным поездом.
Жаль, в электричке было можно курить, стоя в тамбуре. Теперь
правила хорошего тона этого не позволяют. Цивилизация и
глобальная война с терроризмом проникают повсюду, захватывая все
больше самых невинных свобод.

Добродушное позвякивание цепочек на шеях сторожевых собак, сирена,
завывающая в пожарном участке ровно в полдень, жужжание
газонокосилок со свежими картонными карбюраторами, шипение
разбрызгивателей, поливающих траву и цветы, биение шлангов, из
которых моют автомобили, грохот мороженых морепродуктов при их
разгрузке в «Голубой воде», оптовом рыбном магазине,
установленном год назад напротив детского капища Джиллиан Коллинз
на Меррик роад...

Эту разноголосицу приятно распознавать, не выходя из комнаты, не
поднимаясь с постели. Где-то в начале улице раздается
нестройное групповое пение: «Если весело живется, делай так». У одной
толстушки в розовом спортивном наряде исполнился год внуку,
и она собрала для него утренник, состоящий из многих женщин
и мужчин, уставивших обочины нашей Линден дорогими
автомобилями. Мой тезка Роберт Донахью, дебил со справкой, едет на
высоком трехколесном велосипеде и звенит в звонок. Он
собирает пустые банки и бутылки по всему поселку. Не знаю, где он
их сдает, скорее всего, у Кэролл, которая держит большой
магазин-ангар легких напитков, где я покупаю русское и чешское
пиво.

За дебилами на трехколесных велосипедах я начал следить давно, когда
мы жили в Сентер Моричес. Там был добрый дебил. Проезжая
мимо, он махал рукою каждому встречному. Роберта я всегда
побаивался: он умеет по-настоящему злиться и рычать. Страх мне
удалось пересилить. Однажды я остановился около него и
спросил, не нужна ли ему моя пустая бутылка из-под минеральной
воды. Оказалось, что он предпочитает жестяные банки. Я
предложил сотрудничество, но он не помнил номера своего телефона.
Тогда я последовал за его велосипедом до богатого дома,
похожего на средневековый замок из мультфильмов Диснея. Первую
цифру в номере его телефона, который он размашисто написал на
тетрадном листке, явно придумали не арабы. Я не стал
переспрашивать. Я смог найти в себе достаточно смелости для
знакомства и теперь регулярно здоровался с ним, несмотря на то, что
он меня не помнил. Зачем ему, деловому человеку, лишние
контакты? Пустых банок у меня не водилось.

Моник вчера приехала на такси. По ее версии, я сам вызвал ее, якобы
мне стало плохо, сердце. Не смогла выдумать ничего лучшего.
Айрис уже справлялась о моем здоровье, почему-то не обратив
внимания на бессмысленность вызова ребенка в качестве
кардиолога. С утра у меня было замечательное настроение. В
госпиталь я решил ехать позже, а может, вообще взять у Наташи
хозяйственный выходной. Мы позвонили ей вместе с девочкой,
разговаривали по спикерфону, и голос моей жены звучал на всю
комнату, словно она опять дома.

– Я очень рада, что ты помыл карбюратор, – смеялась жена. –
По-моему, проще спросить совета у кого-нибудь из соседей.

– Ты живешь с техническим гением под боком. Я чувствую себя
Эдисоном, Робертом Вудом, Леонардо да Винчи. Я открываю бизнес по
ремонту газонокосилок.

– Я не подозревала, что ты знаешь такие имена!

– Ты и сейчас о многом не подозреваешь. Моник, которая слушала наш
разговор и пока что ограничилась искренним приветствием и
вопросами о здоровье, не поняла шутливости тона и при
упоминании о подозрениях опустила очи долу, сжалась и, притулившись
на краешке кровати, уставилась на меня. Вопросительно и
страшно. Я поговорил с Елкой еще немного, заверил, что в
понедельник найду доктора Арато и выведу его на чистую воду.

– Ты будешь дома в первой половине недели. Может, я приеду за тобой
уже завтра. Мы с Моник окружим тебя заботой и почестями. Мы
будем бегать вокруг тебя, как муравьи вокруг своей огромной
матки.

Наташа хихикала, видимо, не считая возможным говорить о чем-либо
серьезном в присутствии девочки. Мне ее присутствие начинало
надоедать, но пока еще не слишком тяготило. В основном я
опасался реакции ее родителей и, раз таковой не последовало,
никакой вины или ответственности не ощущал. Когда я закончил
разговаривать, над моей «лолитой» еще витала аура
разочарования.

– Она вернется, и у тебя совсем не останется на меня времени, –
заметила она резонно. – У тебя не будет времени не только на то,
что я у тебя прошу. У тебя не будет времени на все
остальное тоже. Зачем нам такая жизнь? Мы же говорим «мы»? –
добавила она с горечью и сарказмом, и я вновь услыхал в ее голосе
прожженные интонации, которые так удивили меня в
Атлантик-Сити.

– Все еще хуже. Мне придется заниматься детьми, – сказал я правду, в
которую пока не мог поверить.

Она пожала плечами, будто давно уже обдумала эту проблему и все решила:

– Возьми меня нянькой. У меня есть две младших сестры. Огромный опыт
работы с засранцами.

– Ты шутишь? А кто будет ходить в школу?

– Ты мне будешь давать уроки на дому. Вчера я получила первый урок.
Пока что самый главный в моей жизни.

Она становилась все мрачнее и мрачнее. Странно, что состояние грусти
придавало ее речам смачность житейской мудрости. Иногда я
забывал, что имею дело с подростком, едва владеющим таблицей
умножения и не знающим, сколько в году месяцев. Возможно,
она считала школьные знания мелочью, лишней информацией и
всерьез принимала только свою любовь. Ни о бизнесе, ни о деньгах
она никогда не разговаривала, в чем была полной
противоположностью Айрис. Я находил множество объяснений ее
привлекательности, сегодня нашел и такое – довольно существенная
деталь, если перебрать всех моих знакомых.

Вечером за девочкой должен был заехать кто-нибудь из родителей: я
считался больным. Мы лежали полуголые на застеленной кровати,
ели виноград и смотрели телевизор, когда наконец услышали
главный и последний звук уходящего дня. Автобус мороженщика
вкатился на нашу улицу, нежно сотрясая

воздух своей механической бренчалкой. Если бы со мной рядом не было
ребенка, я никогда бы не обратил на это внимания. Мо
вскочила с кровати, заорала как ошалевшая, в спешке натягивая
шорты:

– Дай мне пять баксов, папаша.

Мы расхохотались и обнялись. Дурочка при этом подпрыгивала, повторяя
новую фразочку. Настроения у нее менялись быстро.

– Надень майку! Сейчас же надень маечку!

Но она уже убежала на улицу прямо в бюстгалтере, совершенно не
стесняясь его затасканности.