Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Глава 15

Мы с Джоном сидим в местной парикмахерской на Флойд Харбор плаза в
креслах по-соседству. Я предложил ему стричься наперегонки,
но девушки благоразумно отказались. Они работают медленно,
делая свое дело молча и многозначительно, но у нас с Джоном
есть о чем поговорить. Сегодня на повестке дня развод Майкла и
Джуди.

Сначала от Бергеров ушли филиппинцы, ночью, без предупреждения. Они
получили плату за прошедший месяц, незаметно собрали вещи и
умотали на такси ранним дождливым утром. Первыми с корабля
бегут крысы, с корабля – на бал. Джуди решила уйти от Майкла,
когда поняла, что у него нет денег. В долгах, как в шелках.
По его уставу, в компании участвовало 99 вкладчиков (из
Германии), минимальный взнос – двести тысяч долларов. Майкл
должен был крутить деньги, приспосабливая их к конъюнктуре
рынка. Рынок менялся, человек менялся вместе с рынком. Рынок
довел человека до падения, он был вынужден обмануть свою
историческую родину, разойтись с Джуди, оставив себе лишь
любовницу с жадной, немецкой сексуальностью. Ему пришлось пробросить
своих соплеменников. Он обрился налысо, научился носить
широкие брюки вместо узких джинсов, вредных для гениталий. Он
старался. Я бы себе подобного не позволил.

Старательных людей не любят. Мы любили. Нам нравилось, что у нас под
боком живут богатые люди. Мы не обращали внимания на то,
что Джуди всегда могла приезжать с кавалерами и трахаться у
нас в гараже. «У вас в доме особенная аура», – говорила она.
Дряхлость души, совмещенная с германской самоуверенностью,
позволяла ей чувствовать себя хозяйкой положения. «Очередной
говняный день в раю», – вертелось на скринсейвере у Майкла.
Дети ловили крабов-скорпионов и приносили их в постель к
слугам, устраивали процессии в честь умершего хомячка. Майкла
били долги и обязанности, но он поднялся даже в страшный
сентябрь, 11-го. Он всегда поднимался. Он достиг всего, чего
хотел к пятидесяти годам: дом на море, эффектная жена, трое
детей. Фотографии семейной пары в «Нью-Йорк Таймс», лучшие
адвокаты целуют руки непревзойденной. Он поступил в какой-то
шикарный винный клуб, вылетал из Габрески на вертолете на
встречу с соклубниками. Джуди пробовала каждую порцию на язык,
сообщая в микрофон о своих ощущениях. Она никогда не была
против замужества, оно казалось ей посильной ношей, веселым
приключением. Дом на воде они покупали на пределе ненависти друг
к другу: миллионное состояние уравнялось со счастьем. Любому
счастью есть предел. Я не знаю, кто кого бросил. Я уверен,
что наши негры сыграли в этой истории серьезную роль. Кто-то
из них.

– Она трахнула вашего верзилу, – говорит Джон тоном, не допускающим
возражений. – Я ее сразу просек. Видно по лицу. Черная
вдова, паучиха. Такие убивают любовника после первой случки. Он
поэтому и снес ее причал. Странный человек – сначала строит,
потом ломает. Ты говоришь, он собирается ее убить? Давно
пора.

Парикмахерская называется «Лимонное дерево». Это одно из самых
забавных заведений на свете. Постоянных работников здесь нет.
Приходят кочующие цирюльницы, более или менее соблюдая
расписание. Мне повезло, что я сегодня вечером смог попасть к Нэнси,
хрупкой, молодящейся старушонке из Колумбии. Она много
разговаривает по-английски, рассказывая в основном про сына и
дочь, проживающих в респектабельном Бостоне, но из-за акцента
единственное, что можно понять, так это то, что ее дети
действительно существуют. Она стрижет меня опасной бритвой,
разговаривая одновременно со всей парикмахерской. Нэнси дает
советы, спрашивает у коллег об их жизни и погоде на завтра. Я
не боюсь, что она отрежет мне ухо. Нэнси – профессионал
высокого класса. Меня также не смущает, что она подслушивает наш
с Джоном разговор, вставляяя иногда собственные реплики.

– Раньше я уважала богатых. Теперь – ни за что! Я потеряла интерес к
людям такого сорта. Деньги мне интересны, но люди с
деньгами – нет.

– А ты не подслушивай, – заводится Джон. – Откуда мы знаем, может,
ты работаешь на ФБР. Парикмахерская – идеальное место для
шпионов. Я где-то читал об этом. Сейчас не то время, чтобы
распускать язык, – обращается он ко мне с напускной важностью.

– Джонни, только не это. Нэнси работает на Пабло Эскобара, который
жил, жив и будет жить вечно.

– Само собой, – соглашается она, снимая с моей шевелюры еще одну
прядку. – На кого же еще? Если ко мне явится какой-нибудь
Муххамед Атта, я повыщипываю ему всю бороденку.

Посетители и мастера смеются. Только парикмахерша Джона сохраняет
невозмутимость, бережно обстригая завитушки у него за ушами.
Джон со своей лысиной победил бы меня в намечаемом
соревновании.

– Про ФБР, Джонни, ты правильно говоришь. Помнишь парня, который
подарил мне курицу? Его выгоняют из квартиры за
неблагонадежность. Представляешь, он скульптор, который сделал памятник
пожарным, погибшим 11 сентября.

– Это устроили белые, – вставляет Нэнси. – Арабам такая подлость в
голову не пришла бы. Это сделали белые, чтобы закрутить все
гайки. Белые или евреи. Я была там через месяц после взрыва.
Плакала. Все равно никому не верю. А вы верите?

От подобных изречений Шултайз может распсиховаться. Он патриот,
мститель. К счастью, Джон удачно пропустил слова Нэнси мимо ушей
и теперь добавляет то, о чем напряженно думал все это
время:

– Он работал на систему. Система никого не щадит. Нужно выходить за
ее пределы. Вести частное существование, как мы с тобой.

Я рассказываю, что у моего друга, скульптора, случились проблемы с
сыном. Тот был отвязанным подростком, свободным человеком в
свободной стране, маленьким хулиганом большого города. Кто-то
донес на него, что он собирается взорвать школу, в стенах
которой получал артистическое образование.

Донос был анонимным, но мальчика отстранили от занятий, чтобы он
отстал в обучении безвозвратно. На квартире у друга начались
обыски, вскрытие компьютера показало, что подросток увлекался
порнографией. Еще один аргумент, говорящий о
неблагонадежности. Взрывчатки не нашли, но хозяин жилого небоскреба плотно
взялся за выселение опасных жильцов, несмотря на их заслуги
перед пожарной службой и отечеством.

При упоминании о порнографии Нэнси начинает хихикать и показывает
нам с Джоном фотографию своей дочери.

– Еще не замужем, – говорит она радостно. – Хороший английский,
великолепный бюст. Вы, кажется, холостяки, ребята?

Я говорю ей правду, Джон просит номер телефона. Обстановка вокруг
более чем неопрятна. Клочья разноцветных волос лежат на
подоконнике, в раковине под зеркалом. Когда я садился, попросил
хозяйку убрать чьи-то седые локоны с кресла. Нэнси недовольно
сдула их феном. Ее клиенты не такие привередливые, как мы. В
основном здесь стригутся пенсионеры с редким пушком на
голове. Табличка у входа предупреждает, что стрижка длинных и
плотных волос стоит дороже. Другая сообщает, что, по законам
штата Нью-Йорк, люди со вшами обслуживаться не будут.

– Джонни, у тебя когда-нибудь были вши? – спрашиваю я, чтобы
подчеркнуть его привлекательность.

– Никогда, – произносит он гордо. – Так ей и передайте. Какое имя?
Очень красивое. Я позвоню сегодня же. А Уолли так и скажи:
«Нечего связываться с богатыми бабами. Все наши беды – от
женщин. Они используют нас и выбрасывают, как израсходованные
презервативы».

Нэнси усмехается, берет из ящика массажную щетку с зацепившейся за
зубья бледной спиралью чьих-то волос. Замахивается над моей
головой, как топором.

– Убери сейчас же. Что ты делаешь?

Она виновато вздыхает, берет другую расческу.

– Боб, а ты не давай ей чаевых, – советует Джон.

Разговор заходит об истории с мертвым опоссумом, поразившей наше
воображение не меньше развода господ Бергеров. На моем участке
несколько дней воняло тухлятиной, ветер разносил запах по
соседним дворам, но найти его причину не представлялось
возможным. Наконец, я обнаружил разложившийся труп опоссума на
ничейной земле, примыкающей к нашей. Зрелище он представлял
собой отвратительное: непропорционально вытянутый череп, кривые
зубы, шерсть, лезущая клочьями, утроба, кишащая червями...
Я перетащил тухлятину граблями на обочину Линден и позвонил
в полицию.

– Из полиции меня отправили в мэрию. Внутри мэрии перенаправили в
мусорный департамент. Оттуда – в департамент дорог. В
департаменте дорог посоветовали позвонить в приют для животных.

– Он же труп, – удивляется Джонни. – Какой ему приют, к черту?

– В приюте меня перебросили в отдел оформления опекунства над
животными. Там попросили дать точные координаты его
местонахождения. Сколько футов от дороги и ориентацию по сторонам света.

Без компаса и теодолита я бы не справился. В итоге сказали, что на
чужую землю ступать они не имеют права и я должен разыскать
хозяев, чтобы те побеспокоились о бедном животном, или
перенести его к себе на участок. Вот как все устроено в этой
жизни, мои дорогие.

– И где он теперь? – неожиданно пробуждается парикмахерша Шултайза.
– Они его забрали?

– Как же! – отвечаю я. – Завернул его ночью в целлофан, отвез в
заповедник. Пусть лежит на государственной территории. Частная
собственность неприкосновенна.

– Ужасная история, – соглашается девушка. – Все так грустно.

– Это еще что! – говорит Джон. – Я вот однажды заблудился в лесу...

– Тьфу ты, – перебивает его Нэнси. – У меня свалилась юбка. Подержи
пока, – она сует мне свое страшное лезвие и подтягивает
юбку, смешно изгибаясь под рабочим халатом, до неприличия
загорелая, увешанная побрякушками, перемазанная макияжем.

– Ну и что в лесу? – спрашивает девушка заинтригованно.

– Тьма, хоть глаз выколи, – вспоминает Джон. – Тьма и ужасная вонь.
Никуда от нее было не деться. Я плутал там до самого
рассвета и только потом узнал, что нахожусь на кладбище оленей.
Менты их свезли туда, что ли. Даже не закапывали.
Представляешь, лес как лес, но под каждым деревом труп оленя. Некоторым
отрубили головы, но только самым рогатым. Не нужно говорить
об этом перед ужином...