Онтологические прогулки

Итак, жизнь русского модуса современной цивилизации формируется
намерением, которое является результатом направленного и
удерживаемого внимания.

То намерение, которое определяет жизнь русских, было сформировано
нашими предками тогда, когда магическая цивилизация начала
разваливаться, то есть когда род стал терять свою целостность.

Собственно магия, то есть определённая технология сохранения рода,
может культивироваться различными способами.

Западный модус современной цивилизации направил своё внимание на
сохранение рода как целостности отдельного, в результате чего
сформировал намерение предметности.

Восточный модус направил своё внимание на созерцание рода, то есть
на сохранение рода как бессубъектной целостности, или
целостности элементов (дхарм), в результате сформировав намерение
созерцания, или намерение нефиксированности
(непривязанности).

Русский модус – единственный из всех трёх модусов, принадлежащих к
современной цивилизации, сохранил живую память древних в
форме намерения единства всего сущего как живого.

Русские несут собой то единение всего, которое составляло сущность
древних людей ещё до того, как род стал исчезать, оставляя
после себя свои трансформированные элементы.

То есть единственное, что современная цивилизация до сих пор
сохраняет от древнего мира, это память о едином живом сущем; и,
следовательно, русские сохраняют прямую связь, живую традицию,
непосредственную непрерывность истории.

Ни запад, ни восток не имеют дела с непрерывностью истории, так как
формируются как уже трансформированные модусы: жизненные
элементы запада и востока – предметность и бессубъектность –
никак с родом как живой целостностью не совпадают, не
конгруируют.

Если в отношении западной культуры такое положение дел достаточно
очевидно, то для восточной культуры – скрыто её видимой
традиционностью, её кажущейся древностью; однако внимательный
взгляд показывает, что восточная культура как специфический
модус начинается с технологии сохранения рода в форме сочетания
элементов, но элементов уже трансформированных, современных:
дхарма – это не существо рода (человек, солнце, гора и
пр.), или на древнем языке – не дух, не бог, а элемент уже в
современном смысле.

То есть то, что нами обычно воспринимается как древность, магия – на
самом деле уже современность, например, древняя Индия или
Египет, это уже формы, в которых современный человек пытается
сохранить древность.

В этом отношении русский модус существенно отличается от востока и
запада, а именно: сохранением живой, непосредственной,
нетрансформированной традиции переживания всего единым живым и
намерением удерживать это переживание.

Род распался, его элементы трансформировались, изменились -
общественное устройство, технологии, тип человека и пр., но осталось
это переживание, осталось в форме памяти неизвестно чего,
так как это переживание не несёт в себе никакого конкретного
предметного содержания.

Более того, оно и не может заключать в себе какое бы то ни было
содержание, поскольку переживание единства осуществлялось
человеком как элементом рода, то есть вообще не было выделено как
чьё-то конкретное переживание; это модус бытия, в котором
один элемент рода не отделён от другого никоим образом (а если
отделён, то это уже не род).

Современный человек не способен нести это переживание как своё
переживание, потому что «своё» уже означает, что этого
переживания нет.

Бытиё всем живым как одним невозможно для отдельного существа, оно
совершенно беспредметно, оно не имеет своего отдельного,
выделенного носителя!

Представить это невозможно, как невозможно представить себе атом:
модель атома, например, Резерфорда, не имеет смысла
представления, так как человек физически не может представить себе
степень ядра – 9ю или 10ю, не помню сейчас; атом непредставим
как отдельное, предметное, то есть строго говоря, атом,
собственно, не может быть представлен.

Точно так же непредставимо бытиё одним живым сущим, а это бытиё и
есть – бытиё русского. Мы живём тем, что невозможно себе
представить, что было, но безвозвратно утеряно, но живая память
чего всё ещё оживляет нас.

«Ощущал я красоту как-то странно. Не желания, не восторг и не
наслаждение возбуждала во мне Маша, а тяжёлую, хотя и приятную
грусть. Эта грусть была неопределённая, смутная, как сон.
Почему-то мне было жаль и себя, и дедушки, и армянина, и самой
армяночки, и было во мне такое чувство, как будто мы все
четверо потеряли что-то важное и нужное для жизни, чего уж больше
никогда не найдём.»

«Как будто мы все потеряли что-то важное и нужное для жизни, чего уж
больше никогда не найдём», но что до сих пор почему-то всё
ещё живёт в нас!

В русских живёт одновременно и бытиё всем сущим, и отсутствие этого
бытия, что и порождает грусть, но приятную грусть.

Мы одновременно имеем и не имеем.

Мы одновременно знаем и не знаем.

Мы одновременно соединены и разъединены.

Мы одновременно испытываем любовь единения и боль разъединения.

Мы одновременно всё и ничто.

Мы есть и одновременно нас нет.

Мы одновременно одно и ничто, потому что по отдельности нас нет, а
если мы есть по отдельности, то это уже не мы.

Мы одно живое всё без какого-либо мы.

Но «мы» здесь – не мы все, а мы один.

Точнее – мы одно!

Чехов прав: мы никогда больше не найдём то, что потеряли.

Мы никогда не найдём то, что потеряли, но мы – теперь - можем его создать!

Только на это и направлены эти размышления: направить и удержать
внимание на творении, потому что человек накопил достаточный
для этого опыт.

Направленное и удерживаемое на творении внимание формирует
намерение, которое становится элементом творения. Это и есть русское
дело.

Дело запада – становиться элементом сотворённого.

Дело востока – прекратить быть элементом сотворённого.

Дело русского – творить единство сотворённого.

Ни одно дело не больше другого:

• запад утверждает человека в мире,
• восток утверждает мир в человеке,
• русские хранят единство мира и человека.

Точнее, пока ещё хранят, но – в связи с быстро меняющимся миром и
человеком – должны уже не хранить древнюю волю памяти, а
создавать это единство как творящее мир и человека.

Точно так же, как для хранения единства требовалась особая
технология – технология живого сна или забытья, для создания единства
живого требуется особая технология – направленное и
удерживаемое внимание, формирующие намерение.

Это и является актуальной задачей русской культуры, которая уже
интенсивно и необратимо втянута в процесс непосредственного
взаимодействия всех модусов современной цивилизации и,
соответственно, в процесс формирования её единого топоса.

Больше хранить древнюю волю русский модус и не в состоянии, и не в
желании: русские больше не могут и не хотят нести
неизвестное, русские больше не могут и не хотят быть сами для себя
тайной, русские больше не могут и не хотят оставаться
неопределёнными, русские больше не могут и не хотят чувствовать себя
размытыми между востоком и западом.

Русские теперь хотят быть самими собой, но самими собой – прежними и
настоящими - они уже больше быть не могут.

Но русские могут создавать себя самими собой, такими, какими они
теперь хотят быть.

И вот это вопрос вопросов для русских: кем мы хотим быть? И кем нас
хотят быть? Мы ещё к этому придём, после рассмотрения
русской и советской литературы, науки, философии, а также нашего
сегодня.

Так размышление подвело нас к тому, чем занимались так называемые
русские космисты, то есть русские мыслители 19го – 20го веков
– Фёдоров, Соловьёв, Бердяев, Циолковский, Вернадский,
Флоренский и другие.

То есть в русской культуре к 19 веку уже достаточно отчётливо
созрела необходимость коррекции направленности культуры: ни
общественное устройство, ни христианство, ни искусство
(литература, музыка, живопись и пр.) по отдельности не могли обеспечить
формирование нового, уже назревшего содержания русской
культуры.

Витавшее в воздухе настроение пытались сформулировать русские
космисты, однако им помешало то, что в россии не был в достаточной
мере накоплен опыт мышления, в результате чего приходилось
пользоваться уже имеющимся наработанным опытом мышления в
Европе.

Но европейское западное мышление имело предметный характер, который
совершенно не подходил к непредметной по своей природе
русской культуре. Это противоречие и определило основное
противоречие русского мышления 19го и первой половины 20го веков.

А именно: противоречие русского намерения и предметного способа его
осмысления. Я не буду здесь подробно останавливаться на всех
русских мыслителях, пока мне важно показать сам стиль их
мышления, который принципиально был задан Фёдоровым.

Похоже, что Фёдоров одновременно и поднял русскую мысль на
определённую высоту, и установил её предел, который она никак не
могла преодолеть.

Мы уже знаем, что пределом русской культуры является «синяя лазурь»,
однако как достичь её?

Фёдоров, устремляя своё внимание на этот предел, смотрит в этом
направлении глазами западного человека, то есть смотрит вперёд
от сотворённого, от уже имеющего место, от существования.

Таким образом вполне русское намерение Фёдорова – «воссоздание
всяческих», «воскрешение всех» - оказывается соединённым у него с
вполне предметным мышлением: воссоздать, воскресить всех
предметно!

Так невообразимо дерзко и так невообразимо глупо!

Масштабом поставленной задачей он восхитил и воодушевил всех, однако
самим способом её осмысления похоронил какую бы то ни было
возможность решения этой задачи.

В этом отношении мы до сих пор не преодолели Фёдорова, потому что в
русской культуре жёстко связались его цель и стиль его
мышления: мы ставим космические задачи, а пытаемся решить их как
отдельные существа; преодолеть же отдельность или, точнее,
возвысить её до космических масштабов можно только в
воображении; например, на западе это хорошо понимают и ставят задачи
только в горизонте возможного развития.

У Фёдорова одновременно совмещаются:

• выправление извращенного порядка природы в неприродный бессмертный тип бытия, который ставится как конкретное дело: победа над временем, осуществление принципа сосуществования вместо последовательности обретается в воскрешении; победа над пространством путём достижения «полиорганности», безграничного свободного перемещения в пространстве, «последовательного вездесущия» и пр.
• «творить мы не можем, а воссоздавать сотворённое не нами, но разрушаемое по нашему неведению или вине мы должны».

То есть предположив смерть, пространство, время и прочие свойства
предметного существования, Фёдоров ставит задачу преодолеть
это предметное существование – смерть, время, пространство,
отделённость, извращённость.

Фёдоров ставит задачу предметного бессмертия, то есть предметной
непредметности, типа царства божия на земле, хотя человек был
уже давно предупреждён, что «царство божие внутри вас есть»,
в смысле - не здесь, не во времени и пространстве нас.

Это даже не утопия (не место), а некая супер-утопия, мега-проект,
если употребить более современный термин, проект, в который по
Фёдорову должны были втянуться все народы земли, так как
«всеобщее воскрешение» - общее дело, дело всех.

Русские космисты были уверены в необходимости включения в процесс
обожения и тела человека, они стремились к опытному
преобразованию естества; они полагали, что главное – соделать сознание
одухотворяющим регулятором всех телесных органов и сил
человека.

Тезис космистов: необходима активная работа над преодолением своего
нынешнего несовершенства.

Применение западного типа мышления русскими мыслителями очевидно:
разделение человека на душу (сознание, дух) и тело, отделение
живого от неживого, несовершенство человека и природы и пр.

Это и поставило крест на всех попытках развить русскую философию,
сумма западного стиля мышления с русскими задачами давала в
итоге совершенно бесполезный результат; очевидность чудовищно
отдалённой возможности хоть немного приблизиться к
практической работе по реализации этого проекта опускала руки и
наводила уныние.

Одним из крайне негативных последствий русской философии 19 века
стало неизбежное чувство собственной неполноценности, которое с
того времени накрепко укоренилось в русской философии.

В свою очередь, чувство неполноценности привело к тому, что русские
философы стали искать опору не в своей культуре и не в себе,
а в других культурах, прежде всего и по преимуществу – в
западной культуре. Яркий пример этому – Лосев.

Ещё одним негативным следствием несамостоятельности русской
философии стала её чрезмерная восприимчивость ко всему новому, что
очень хорошо проявилось в начале 20 века, отсутствие
иммунитета привело к неустойчивости к любым «идейным» инфекциям.

Русская философия с самого начала своего возникновения представляла
собой смешение двух разнородных и несовместимых культурных
опытов – западного предметного стиля мышления и русского
целеполагания.

Если бы тогда – в 19 веке, например, Фёдорову удалось бы удержаться
только в рамках русской культуры и не спешить развивать
философию на чуждых основаниях, культурная ситуация в нашей
стране была бы совершенно другой, поскольку общество оказалось
совершенно не готово к неизбежным историческим переменам.

Тогда, возможно, общество смогло бы удержаться от разделения на
бесов и святых, богатых и бедных, белых и красных и пр., смогло
бы удержаться в бытии русскими; не сложилось, и русская
философия причастна к этому.

А потенция была очень даже хорошая, достаточно посмотреть на
терминологию и отдельные идеи: «всемирное человечество»,
«антропокосмизм», «активная эволюция», «учение Всемира», «всемирный
человек», «единство человечества», «невидимое человечество»,
«всемирный организм», «совершенное всеединство»,

«человек несёт в себе инстинкты всех существ, образующих его
генеалогическое древо», «учение о продолжении творения»,
«продолжающееся творение», «творящий человек», «новое познание о
творческой мощи человека и мира может быть лишь новым бытиём»,
«культурный идеал должен носить характер проекта соединенного
действия всех людей», «мысль как фактор в эволюции космоса»,
«великая космическая сила – разум человека, устремленная и
организованная воля его как существа общественного» и т.д.,
и т.д.

Но всё это так и осталось в потенции: западу это было не интересно –
слишком красиво и совершенно не прагматично; русским
оставалось лишь мечтать и грезить будущим, при этом совершенно не
умея противостоять внешним влияниям.