Онтологические прогулки

Вернёмся к русской феноменологии. Пока ещё рано делать окончательные
выводы относительно того, насколько в русской культуре
развита эта тема, то есть насколько она выделена в качестве
специальной темы и проработана.

Однако в этих размышлениях накоплено достаточно материала для того,
чтобы остановиться на русской феноменологии более подробно
уже сейчас.

Феноменом в современной индоевропейской цивилизации называется
некоторая целостность, которая одновременно характеризуется и как
единичность, и как разнородность.

В рефлексивной культуре запада феномен предстаёт как единичность
(явление), в котором не только скрыты причины его
возникновения, но скрыты и некоторые наличные его свойства, то есть
феномен не может быть полностью прослежен контролирующим себя
вниманием, то есть рефлексией так, чтобы феномен как бы
полностью и непрерывно показывал себя воспринимающему.

Для рефлексивного внимания в феномене остаются «тёмные пятна»,
например, феномен совести не может быть прослежен в своём
возникновении и действии (осуществлении) так, чтобы можно было
контролируемо проследить (отследить) причины его возникновения.

Феномен возникает и осуществляется сам, весь, целиком, сразу;
поэтому западные философы и определяют феномен как
сам-в-себе-себя-показывающий.

При этом не важно, фиксирует феномен внешний или внутренний
наблюдатель: в первом случае феномен предстаёт как «себя»
показывающий, во втором – «сам-в-себе» или просто «себе» показывающий.

Но при этом и в первом, и во втором случае целостность феномена не
дана непосредственно, она «скрыта в глубоком колодце», как
говорил Демокрит.

Не в том, конечно, смысле, что феномен принципиально скрыт от
человека, а в том, что кроме непосредственно данных, то есть
отслеживаемых (внешне или внутренне) качеств, феномен содержит
неотслеживаемые и поэтому его целостность не дана нам
непосредственно.

То есть чувственный опыт не может охватить целостность феномена,
чувственный опыт, хотя и достоверен по принципу Демокрита –
«всякое ощущение возникает и существует по истине», всё же
целостность феномена не фиксирует.

Но, я особенно обращаю, как и раньше, наше внимание на то, что
чувственный опыт истинен, но недостаточен, потому что целостность
феномена должна ещё и мыслиться.

Целостность феномена мыслится.

Соответственно, полное восприятие и переживание феномена человеком
носит тотальный характер, требует от него полной
включённости, то есть актуализации, реализации и чувственного, и
мыслительного опыта.

Не стоит полагать, что феномены имеют место только в особенностях
человеческой жизни: морали, памяти, воображении, творчестве и
пр., совсем нет; например, так хорошо знакомый всем атом
представляет собой «классический» пример феномена, поскольку
кроме фиксируемых тем или иным образом свойств несёт в себе и
свойства не фиксируемые, а мыслимые, например, целостность
или единичность.

По Демокриту, ложным, или «тёмным» восприятие феноменов становится
тогда, когда о них судят, то есть пробуют мыслить на
основании их чувственных качеств, что собственно и сделало
большинство последующих античных философов, полагая, что атомы
невидимы по причине своей малости, неразмерности человеческому
глазу.

Тогда как атомы – по Демокриту, да, собственно, просто в адекватной
мысли – невидимы потому, что единичны, а именно: единичный
предмет увидеть невозможно, поскольку кроме своих чуственно
воспринимаемых качеств он содержит и мыслимые, или как любят
говорить многие философы – только мыслимые, имея в виду, что
эти качества можно исключительно мыслить (мышлением), но
никак не воспринимать (чувствами).

Например, любимый пример Мамардашвили – коньки и лыжи, которые Хармс
«видел» как «странные дощечки» и «непонятные крючки» и
которые обычно воспринимают как лыжи и коньки.

Или стол Гуссерля, и пр.

То есть просто воспринимать коньки невозможно: чувственный опыт
никаких коньков нам не даёт, чтобы увидеть коньки требуется
«задействовать» способность мышления, которая даёт чувствам
формы, которые в восприятии действуют как априорные формы,
заставляя нас воспринимать дощечки как лыжи.

Априорные не в том смысле, что они доопытны, а в том, что они не
послеопытны, то есть восприятие осуществляется не так, что
мышление обрабатывает уже полученные чувствами данные и делает
на этой основе вывод о том, что эти воспринимаемые дощечки –
лыжи.

И мышление, и чувства действуют вместе, одновременно, по формам, уже
отложившимся в культуре; при этом невозможно выделить
какой-либо вид опыта – чувства, мышление, как доминирующий, как
первый, как основной, потому что в целостности действия нет
промежутка, нет ни временной, ни пространственной иерархии
доминирования, а есть одновременность тотальности.

Априорный и означает – одновременность тотальности, единичность
целостности, единство многообразия, равность различного.
Конечно, для понимающего себя мышления.

Априорный не означает до-опытный хотя бы по тому принципиальному
обстоятельству, что, как бы ни были уже упакованы культурные
смыслы, лыжи и коньки необходимо действительно воспринять
(увидеть и помыслить) в живом опыте.

То есть то давление культуры, которое Гиренку кажется чудовищным и
которое огромной катящейся глыбой убивает «живое сознание»,
на самом деле – единственное, что у нас есть.

У нас есть только культурные формы, или формы жизни – дыхание,
движение, речь, восприятие, мышление и пр. Вне этих форм для
человека нет никакой жизни, потому что жить можно только в этих
формах.

Например, младенец может сделать свой первый шаг только в форме
ходьбы, сказать первое слово – в форме речи, одним из модусов
которой является столь любимый Гиренком крик, и пр.

Вне культуры, то есть форм жизни ничего нет, поэтому сдвигать
культуру можно только живя ею. Другого пути нет.

Как нет другого – внешнего этим формам источника – который послужил
бы опорой сдвига, архимедовой точкой сдвига, переворота
культуры.

Зов трансцендентного существует только в фантазии, которая, в свою
очередь, также – форма жизни.

Это хорошо понимают философы, прежде всего философы запада, иначе
они не были бы философами; мы уже видели, как Декарт и Ньютон
– в самих средневековых формах мировосприятия – сдвинулись,
или что то же самое, сдвинули эти формы.

Это одно и то же – действие человека и изменение формы его действия:
между человеком и культурой нет промежутка, нет зазора, это
одно.

Любая культурная форма живая, пока ею живёт хотя бы один человек.

Будет ли это время сдвига золотым веком или антропологической
катастрофой, не важно, выбора нет, человек живёт тем, что живёт в
нём и им, поэтому он не волен выбирать. В 19-м веке были
Пушкин и Толстой, в 20-м – Хармс и Булгаков.

Человек не волен выбирать время, но это не означает, что он безволен.

Продолжим. Теперь можно феномен определить как реализованную форму
жизни, например, всё тот же первый шаг младенца или крик
Гиренка.

Феномен – случившаяся единичность, реализованная форма жизни, факт,
тотальность, целостность, событие, то, что случилось и
теперь не может быть иначе, и пр.

Друзья, не придавайте слишком большого значения терминам и
определениям, будьте внимательны к смыслу происходящего: только что я
вам и себе описал одну из самых сложных философских проблем
– проблему феномена так, что почувствовать и понять её
может каждый.

Дотроньтесь пальцем до кончика носа, сосчитайте до трёх, вспомните
своего отца – этих действий достаточно для того, чтобы на них
исследовать феномены, это и есть феномены: движения,
рассудка, речи, памяти и пр.

И в этих на первый взгляд простых действиях заключена вся
тотальность культурных форм, всё многообразие культурных элементов, да
и вообще вся история человечества.

Всё говорит о беспредельном.
Всё хочет нам помочь.

Нам не надо никуда выходить за пределы этих форм (да мы этого и не
можем), бежать от них как того, что убивает в нас живое,
наоборот, это единственное, чем мы живём или что живёт в нас: мы
живы тем, что ходим, или дышим, или говорим; при этом
ходить, дышать, говорить мы можем только в формах ходьбы,
дыхания, говорения.

Несмотря на то, что в этих формах отложены миллионы лет истории
(ходьбы, дыхания, речи), несмотря на то, что эти формы имеют
определённые законы, или отложившиеся матрицы актуализации, сам
факт их конретного – здесь и сейчас – осуществления
представляет собой – уникальный опыт, опыт, в котором не только
проявится уже накопленный в форме опыт, но и усилие этого
человека, сейчас этот опыт актуализирующего.

Эта уникальность потому и уникальность, что каждый раз заново, что
каждый факт осуществления какого-то опыта (как бы
общечеловечен он ни был) сдвигает и не может не сдвинуть матрицу этой
формы, изменяет её.

Другого способа изменить матрицы форм, культурные формы не
существует. Их можно уничтожить, как, например, новые американцы
истребили коренных американцев и, соответственно, тем самым
практически уничтожили те культурные формы, которыми они жили.

Но изменить формы можно только живя этими формами и никак иначе.

Это хорошо чувствовали и понимали те русские писатели и поэты, с
которыми мы уже познакомились в ходе этих рассуждений: Гоголь,
Блок, Пушкин, Чехов, Толстой, Пастернак и другие.

Разве Гоголь извне переживал своих героев: Чичикова, Коробочку,
Ноздрёва? Разве не летел он вместе с ними? Ими?

Или откуда Тургенев мог чувствовать полёт русской культуры, как не
изнутри её форм:

«Нигде время так не бежит, как в России.»?

Разве Толстой не един с Каратаевым?

Разве для Пастернака есть что-то трансцендентное «одной и той же
жизни»? Какой-нибудь трансцендентальный зов?

Разве Блок не летит шаром?

Разве Чехов не болеет безвозвратно утерянным и самым важным?

Или на западе: разве Джойс отделён от сочности свиной почки?

А Пруст – не полон ли полнотой детства, скрытой во вкусе смоченного
в чае пирожного?

Разве Декарт нашел бога не в себе?

Друзья, не отделяйте себя от той жизни, которой живёте, другой жизни
нет; эта жизнь – единственное, что у нас есть, эта жизнь –
единственное, что не только уже наше, но и единственное, что
мы можем изменить. Если захотим этого.

Изменить самим фактом её – полного – проживания; например, мы в
перестройку полностью погрузились в выживание, поэтому выживание
у нас в стране стало сегодня общим порядком, законом, но
теперь – сегодня – выживание уже не интересно нам, и общим
порядком в нашей стране завтра станет то, чем мы будем
полностью поглощены сегодня.

Мы не можем отказаться от жизни, деконструировать её, разрушить
культурные формы, и пр. для этого необходимо хоть как–то
оказаться вовне этой жизни, вовне этих культурных форм, а это
невозможно.

В то же время нам нечего ждать помощи извне, от других культур, а
тем более – от некоего трансцендентного; послушаем, что по
этому поводу думал Тургенев:

«Будем стараться только о том, чтобы приносимое нами было точно полезною пищею.

…нужно, чтобы жизнь не прекращалась, собственная и чужая – всё та
же, всеобщая жизнь.

…именно такое лицо – лицо, похожее на все человеческие лица, – оно и
есть лицо Христа.

Все мы дети одной матери.

…настоящая молитва – от лица к лицу.

Молиться всемирному духу, высшему существу, безобразному богу –
невозможно и немыслимо.

…личный, живой, образный бог.

…человек молится о чуде.

И потому, станем пить и веселиться – и молиться.»

То есть чудо – это сохранение всеобщей жизни, это обращенность лица
к лицу детей одной матери, это живые образы, это личности,
это живые.

Мы помним, что личность – это взятые на себя ограничения времени и
пространства, причинности, именно поэтому Гиренок не в ладах
с Толстым, в отличие от последнего он не хочет брать на себя
отвественность этих ограничений, он не хочет быть «похожим
на человека», он хочет, чтобы мы видели друг друга мерзкими
и смердящими, у его Христа – нечеловеческое лицо, его
Христос «единственная личность», у людей же – личины.

Его исходное отношение к нашей культуре и к нам с вами –
«антропологическая катастрофа», «пат», то есть невозможность действия в
этих культурных формах, потому что именно они привели к
катастрофе, к патовому состоянию. Поэтому эти формы надо
разрушить. Зачем ему русская история, он снова ищет «честных
русских мальчиков», снова, как и 150 лет назад, зовёт их в бой.

А вот Тургенев эти же 150 лет назад предлагает нам «пить и
веселиться и молиться от живого лица к живому лицу о чуде сохранения
всеобщей жизни».

Выбирать вам.