Комментарий |

Русская филофия. Совершенное мышление 76

Вернёмся от наших баранов к нашей культуре.

В русской культуре совершенно отсутствует противопоставление себя
чему-либо, именно поэтому об неё так любят вытирать ноги все те,
кто, в отличие от неё, противопоставляет себя другим и к тому
же пытается ещё что-то навязать этим другим.

В русской культуре вообще отсутствует выделение себя как особой
культуры, поэтому крики озабоченных тем, что её уничтожают или
уже уничтожили, говорят только о том, что они не спросили себя:
почему русская культура не может отделить себя от других культур?

И что будет, если она отделится?

Что будет, если русская культура попробует выделиться как особая
культура?

Если культура в течение многих веков не выделяет себя как нечто
особенное, то не говорит ли это о том, что она не выделяется именно
потому, что она такова? что в этом и заключается её существенная
особенность?

Что эта культура не выделяется как отдельное, потому что отдельное
находится вне континуума её жизни.

И, если выделится, то как раз самим этим выделением она перестанет
существовать.

Для русской культуры не существует ничего отдельного, выделенного,
поэтому она не может отделить что-то от себя, или, что то же самое,
отделить себя от чего-то.

Это и есть «вселенскость», «всеединство» русской культуры: видеть
всё как себя и себя как всё.

Для нас все – наши братья.

Для каждого другого мы – его братья.

Именно поэтому когда русские сталкиваются с другими культурами
и даже с другими расами, то русские всё равно воспринимают и не
могут не воспринимать их как родных, своих, таких же.

Более того, русские себя узнают только в результате такого общения,
как они узнали себя грешниками после знакомства с христианством
или как они узнали себя отсталой европой после начала общения
с нею.

Узнав себя грешниками, они стали молиться.

Узнав себя отсталыми, они стали учиться.

Но это совершенно не сказалось на существе русской культуры: более
того, и христианство, и европу русским пришлось поднимать до высот
своей культуры, чтобы смочь молиться богу и учиться западу.

Интересно, не правда ли?!

Интересно, но только не знатокам русской культуры; их не интересует
воспрос: каким образом так любимый и одновременно так ненавидимый
ими (в зависимости от дискурса, конечно) русский мужик мог верить
и молиться в трансцендентного, то есть недоступного и всё творящего
бога, когда в русской культуре вообще нет и не может быть ничего
трансцендентного?

Их не интересует вопрос: каким образом этот вечно спящий мужик
может быть воплощением прилежного и святого труда, если он хорошо
работает только тогда (и то далеко не всегда, то есть почти никогда),
когда много отдыхает и не напрягается? почему он даже себя и свою
семью прокормить не в состоянии?

Их не интересует вопрос: почему святые руси «ненавидят разделение»,
хотя церковь учит о грешниках и праведниках, верующих и не верующих,
душе и теле, грехе и вере, добре и зле, то есть как раз о разделении
всего?

Их не интересует вопрос: почему, как бы не менялась власть, на
руси ничего не меняется?

Их не интересует вопрос: почему любой, даже самый мелкий и ничтожный
народец, оказавшийся на руси, себя помнит и уважает, а русский
народ, многочисленный и древний, у себя дома себя не помнит и
не уважает?

Их не интересует вопрос: почему в этой стране, удивительно богатой
ресурсами, как естественными, так и человеческими, жизнь людей
бедна и неказиста?

Их не интересует вопрос: почему русские предпочитают учиться у
других, особенно у тех, кто к ним в страну пришел с мечом и был
сокрушен?

Их не интересует вопрос: почему русские так любят говорить о том,
что русская культура умерла, хотя сами по-прежнему живут внутри
и за счёт этой самой умершей культуры?

И т.д., и т.д., и т.д., мы уже знаем, что именно их интересует.

Так что займёмся тем, что интересует нас: чем живёт русская культура.

Вопрос за вопросом показывает, что специалисты по русской культуре
её совершенно не знают, что вопрос понимания русской культурой
самой себя по-прежнему актуален, стоит на повестке дня, сегодняшнего
дня.

Чем так интересны русские писатели 19го – начала 20го веков?

Тем, что они первые наблюдали в других и в себе русскую культуру
как есть, в её непосредственности, ещё не замазанной западной
рефлексией, которая внесла в наше восприятие «ненавистное разделение»
и спрятала от нас нас самих же, какие мы есть.

И эта непосредственность показывает, прежде всего, главную, существенную,
специфическую особенность русской культуры – её эту самую пресловутую
вселенскость, то есть направленность русской культуры на единство
всего живого, направленность, которая исключает какую бы то ни
было отделённость, выделенность чего бы то ни было.

Русская культура никогда в своей истории не выделялась как нечто
особенное именно потому, что она находится в континууме единства
со всем сущим.

А всё сущее объединено только одним – жизнью, всё остальное –
кроме жизни – это сущее разделяет.

Поэтому русская культура находится в континууме жизни как единстве
всего, как стихии творения, становления всего.

Поэтому для русской культуры нет ничего трансцендентного: недоступного,
абсолютного бога, спрятанной в бездне или глубоком колодце вселенной,
человека как вещи в себе.

Поэтому русский молится как Серафим Саровский, всяким дыханием
как господом, или как Тургенев: от лица к лицу, которые похожи,
между которыми нет промежутка, перерыва, личного пространства,
зазора.

Если кто-то начинает говорить или вещать о выделении русской культуры,
о третьем риме, об особой миссии и пр., то уже сам этот факт говорит
о том, что этот человек ищет разделения, пытается убежать от русской
культуры, вырваться за её пределы, перестать быть единым со всем
сущим.

Если кто-то начинает говорить о труде, доме, хозяйстве и пр.,
как особенностях русского человека, то сам этот факт говорит о
том, что этот человек хочет превратить русского в работника, трудягу,
хозяина (на самом деле – псевдохозяина, потому что только в грёзах
русский человек – хозяин), тем самым вырвав его из русского переживания
жизни не как заботы, труда, как бы праведен они ни был, а как
полёта, сна, дрёмы, забытья.

Русский труд не на земле, а на небе, и не на небе бога, а на небе
беспредельности, которая вся полностью распростёрта на печи Ильи
из Мурома или в баньке с пауками, о которой ещё помнит Манька.

Почувствовать русское нетрудно, но страшно; вот в чём загвоздка!

Уж слишком чудовищен полёт русской культуры!

Слишком быстр этот полёт!

Пока держишься за себя, а, как известно, пока не отпустишь себя,
пока не исчезнет последняя капля самосохранения, чувство полёта
не испытаешь, даже чувство полёта в прыжках с трамплина; что говорить
о полёте культуры.

Гоголю удалось – хоть и на миг – позволить русской культуре унести
себя в полёт, и он увидел сказку, о которой рассказал нам, сказку
почувствовавшего жизнь всего, одну жизнь всего, которая настолько
стремительна, что буквально «захватывает дух».

Мы эту сказку слышим, но не чувствуем, потому что наш дух при
нас, ещё не захвачен.

Слышал, и видел, и чувствовал этот полёт русской культуры Тургенев
и видел небо сверху, смотрел на него из беспредельности.

Увлекало это небо и Толстого.

И Блок не чужд русскому полёту шаром в беспредельной сияющей ночи.

И Есенин ходил по небу дедом.

И Маяковский плавал облаком.

Обратимся к соборности – теме, которая никак не даётся русским
мыслителям именно потому, что кажется слишком простой, очевидной,
само собой разумеющейся, безусловно понятной, безальтернативной.

Ещё больше соборность затемняется своей связью с русской общиной,
общинностью, со-общностью, а также православной соборностью, собранностью
вместе, совместностью, совместным стоянием или совместным бранием,
бдением, молитвой.

В общем, со-.

Но со- появляется только как со- чего-то: брания, стояния, моления,
общения и пр. Если кто хотя бы один раз видел, как именно реализуется
в русской культуре это «что-то», которое со-, например, как русские
делят землю или покосы, или договариваются о рытье колодца или,
не дай бог, о ремонте дороги или прокладке водопровода, то будет
крайне удивлён тем обстоятельством, что соборность представляет
собой существенную черту русской культуры.

«Скорее, соборность уместна и действительно эффективна в европейской
культуре, но никак – на руси», – совершенно справедливо подумал
бы этот наблюдатель.

Или под соборностью понимается что-то совершенно другое, но что?
Мне пока не довелось столкнуться с ответом, который раскрыл бы
мне существо соборности русского (может, ещё повезёт); самое большее,
что я из всего прочитанного об этом вынес – это то, что на западе
– личность выше общины, на руси – наоборот – община выше личности
(в различных степенях, оттенках, особенностях, признаках).

Интересно вот что: рассмотрение русской общины специалисты совершенно
не связывают с одним очень важным, если не решающим фактом русской
истории, а именно: полным уничтожением новорусскими князьями института
старейшин в конце 1-го – начале 2-го тысячелетия на Руси.

Под видом борьбы с отжившим язычеством, а на самом деле – в целях
монополизации власти, новорусские князья полностью уничтожили
волхвов, а волхвами были как раз старейшины родов, а не какие-то
там колдуны и знахари, как нам сейчас внушают в учебниках истории,
с университетских кафедр и даже в новых отечественных мультфильмах.





"Человек
с филином". Последнее полотно Константина Васильева (1942-1976).





































Волхвы в русском традиционном обществе – это главы родов, старейшины,
типа современных кавказских или арабских старейшин, возглавляющих
местные роды, только тысячи лет назад; старейшина и волхв – это
одно и то же, то же самое. Так что общины, или роды на Руси перестали
существовать уже тысячу лет назад, а специалисты всё твердят нам
о русской общине.

Давно нет общин и на западе; в этом мы с западом схожи. На востоке
и в арабском мире институт старейшин имеет до сих пор достаточно
серьёзное общественное значение.

Значит, соборность и общинность не совпадают по принципу иерархии
кровного родства и единоверия, а если и совпадают, то по какому-то
другому признаку, может быть, по принципу единства хозяйства?
По принципу единства новой веры – христианства? Или и по первому,
и по второму признакам вместе?

Но тогда получается, что соборность – это собранность в одном
месте по проживанию и работе, а также по принадлежности к одному
приходу.

Вот вам и соборность! Это со-бранность, часто – просто со-гнанность
в одно место! Вот почему власть, церковь, а вслед за ними близкие
и сочувствующие им русские «мыслители» так любят и так настаивают
на соборности: нам под видом нашей же формирующей особенности
подсунули нашу тюрьму!

Русская община – это практически бригада арестантов, принуждённых
или даже насильно согнанных на работы для выполнения общественной
задачи прокормления власти и церкви, в ответ на которое (прокормление)
власть брала на себя ответственность заставлять это делать и защищать
общину силами самой же общины, а церковь – ответно «окормлять»
это делание как богоугодное.

И отказалась власть от этого своего «права» только тогда, когда
община практически выдохлась, перестала производить достаточное
для кормления власти и церкви, не то, что себя, отказалась ни
годом раньше.

Как умиляются русской общиной и русской усадьбой!

Какое совершенство видят в этом хозяйстве!

Сколько растроганных слёз пролилось в надушенные платки и скатилось
по белым профессорским щекам!

Но никто не лил слёз по поводу того, что русского человека из
года в год, из столетия в столетие заставляли жить на одном месте,
что для него хуже мучительной смерти.

Заниматься одним и тем же, что для него не менее плохо.

Сетовали, конечно, что ему приходится работать на чужого дядю
со всеми его родственниками, воинами и слугами! Но что делать?

Ведь этот «благородный и святой труд» (на чужого!) – его назначение.

Ведь «сохранение дома», вросшего на столетия в одно место, – это
«базисная интуиция русской культуры».

Ведь «интуиция обживаемости (послушаем ещё немного примитива)
в русской культуре связана с чувством завершенности мира».

Ведь «становящийся мир – это идея беспочвенного человека».

Ведь «человек – принцип космоса» и пр.

Даже из окна профессорского кабинета мир меняется, но только не
для самого профессора: ему бы хотелось, чтобы «мир завершился»
на этом кабинете, кресле, мысли.

Зачем ему полёт? Когда он уже окончательно приземлился.

Зачем ему культура? Тем более – русская.

Вполне прозрачная позиция, она имеет отношение к этому кабинету,
креслу и виду из окна, но не более того. Продолжим.

Итак, с соборностью нам ещё предстоит разбираться и разбираться
основательно, но мы сделаем это только после того, как более полно
исследуем накопленный русскими опыт самопонимания, в том числе
и на эту тему.

В заключение отмечу, что поскольку все концы русской культуры
уходят в воду жизни, в стихию творения, то в топосе русской культуры
принципиально не может быть никаких противопоставлений, единства
и борьбы противоположностей: добра и зла, истины и лжи, геройства
и трусости, большого и малого, веры и неверия, души и тела, общества
и человека, субстанциальных разграничений, вещей в себе, тёмных
пятен, впрочем, как и особо светлых, вообще ничего выделяющегося
и живущего в своей отдельности.

Единственная русская почва – это сама жизнь.

Кто может её расшатать, верифицировать или деконстуировать? Когда
она сама всё расшатывает, верифицирует и деконструирует.


Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка