Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Веллингтон, 1986г.

То, что труд дело не славное, а просто скучное, я понял быстро. Минута, казалось бы, везде минута, но те минуты, что я проводил в комнатке, где мы пили чай во время перерыва, и те, когда я смотрел на часы, висевшие под окном начальника, совсем не походили друг на друга. Мне хватило получаса в супермаркете, чтобы до конца понять всю тупость и монотонность моей работы. Но там платили больше, чем когда я был разносчиком вечерних газет.

В детстве мама рассказывала, что под концом радуги всегда зарыт горшок с золотом. Почему-то конец радуги чаще всего оказывался именно за зданием супермаркета, а значит, горшок с золотом лежал там, среди машин покупателей. Мама не разрешала мне пойти забрать золото, и я мучился мыслью о том что, горшок попадет в руки какого-нибудь согнувшегося под весом пакетов с продуктами клиента супермаркета, или кого-то из ребят, собиравших пустые тележки. 

Конечно, теперь я знал, что, кроме мелких монет упавших из карманов невнимательных покупателей, никакого волшебного золота за зданием супермаркета не было. Деньги были внутри, только надо было их заработать. Я тратил всю свою зарплату на фаст-фуд, билеты в кино, новые альбомы любимых групп, и о будущем не думал. Стоять у кассы и класть покупки в пакеты – такова была моя основная обязанность. Если покупателей не было, я читал газетные страницы, в которые мы заворачивали мясо, замороженные продукты и пахнущую искусственными ароматами бытовую химию. Продукты я заворачивал в самые скучные страницы, с результатами скачек, специально для этой цели предварительно отделив их от более интересного материала для чтения, и отложив их в сторону.  

Единственным удовольствием от работы было, пожалуй, то, что в конце рабочего дня я вставлял свою карточку в машину для регистрации количества отработанных часов, и испытывал при этом некую гордость тем, что вытерпел еще день в этом ответственном и монотонном взрослом мире, к жизни в котором я, вроде как, должен был готовиться. Если смотреть объективно, то в супермаркете меня ждали ценные уроки, вехи, указывающие путь в будущее. Важность иерархии, например. Наш начальник был всего лишь второстепенным божком, вместе с миловидной секретаршей обитавшим хотя и не на небесах, но все равно над нами, в офисе, к которому вела узкая лесенка. Начальник был пузат и носил усы, его лицо то и дело мелькало за окном офиса, поглядывая сверху на ряды полок, улыбающихся девушек у касс, и приятную суету мелких сошек вроде меня, пополняющих ряды новым товаром и упаковывающих покупки клиентов.      

Был четверг, а значит, магазин был открыт допоздна. Я больше всего ненавидел четверг. На ужин купил жареные гренки с сыром и луком у китайцев напротив, но перерыв, как всегда, закончился слишком быстро, и снова я стоял возле кассы, читал на одной из отложенных газетных страниц о группе поляков, напившихся буквально до смерти в Варшаве. У нас был сосед поляк, но я никогда не видел, чтобы он особенно много пил, разве, что иногда кружку пива с моим отцом.

Через свое газетное окно в мир я узнал, что в Европе обеспокоены тем, что после Чернобыля в добавок к кислотным дождям и промышленному загрязнению, от которых они уже страдают, появится еще и радиоактивность. Наши юмористы по телику шутили по этому поводу, говорили, что сейчас рискованно заказывать котлеты по-киевски, например. Никогда не ел эти самые котлеты по-киевски. Отец говорил, что партийные боссы в Киеве быстро эвакуировали свои семьи, посоветовав оставшимся в городе обычным жителям пить водку как якобы эффективное средство защиты от радиоактивности.

На следующей странице из моей стопки ученые предупреждали о том, что Веллингтон совершенно не подготовлен на случай разрушительного землетрясения, которое могло произойти в любой момент. «Любой момент» в понятии ученых, мог настать через 20 или 30 лет, а мог и прямо завтра, поэтому они неустанно нас предупреждали.   

Мне показалось, что вряд ли его стоит ждать сегодня. Рабочий день приближался к концу. У касс стало тихо, и я подумал, что кассирша Анжела наверно сейчас прикажет мне собирать пустые тележки на улице. Но она украдкой листала какой-то журнал и ее мысли были далеки от меня. Ей было восемнадцать, на два года старше меня. Она бросила школу, как только ей исполнилось пятнадцать, и, казалось, дальше монотонной рутины супермаркета она уже не пойдет, если будет просто сидеть на пособии конечно. Последнее время стало трудно найти работу, безработица росла, и по всей стране людей увольняли под предлогом экономических преобразований. Поднимая очи горе, отец теперь часто благодарил судьбу за свое надежное место в правительственном аппарате. Затем, как правило, он хмурил брови и читал нам нотацию о том, что если будем валять дурака в школе, то в худшем случае придется нищенствовать на пособии, а в лучшем, будем как Анжела, работать на полную ставку в супермаркете.

В представлении моей мамы Анжела соответствовала образу «плохой» девчонки. Крашеная блондинка с кучей сережек в каждом ухе, обычно носившая под рабочей одеждой что-то обтягивающее и скупое на ткань. У нее бывали мешки под глазами, а порой, ее глаза были красными и усталыми, и она выглядела бледноватой и немножко опухшей. Когда она всю ночь гуляла, то приходила на работу именно такой. Она иногда бросала на меня взгляд со своего места у кассы, но чувствовалось, что смотрит она на меня как будто из каких-то далеких краев, каких-то неведомых высот, которые от меня закрывала завеса школьных будней и домашнего уюта.     

Я ее любил. Вернее, это была не любовь, конечно, а скромная надежда, пучок робких мыслей, задергавшихся в особо чувствительных местах у меня внутри. Я любил ее слоями. Любил ее образ «плохой девчонки», качание ее бедер, и тот странный, резкий взгляд в ее глазах, в котором мелькали острые углы жизни, с которыми я еще не сталкивался. Мне нравилась ее сдержанная манера. Во время перерыва, она сидела в нашей комнатке и молчаливо курила сигарету, пока остальные болтали, лишь время от времени еле заметно улыбаясь каким-то их словам. Она сама хотела этой отчужденности. Ей так нравилось, и никто не смотрел на нее косо, не упрекал ее в застенчивости, или в нежелании быть членом нашей команды. Мне нравилась самоуверенность, с которой она держалась. Она, если разговаривала со мной, то всегда чуть неохотно, как будто деликатно намекая, что здесь только обязанности и зарплата, а настоящая жизнь начинается после того, как мы снимаем форму в конце дня. Ее тон давал понять, что наше общение не могло выйти за рамки чашки чая и сигареты под бдительным оком начальства.

Я наблюдал за ней. Нас разделяла только касса, и два года разницы в возрасте, но это была целая пропасть, и я всегда улавливал что-то ироничное в ее отношении ко мне. Я был «младшим братишкой» в ее глазах, и чувствовал это. И все-таки она порой обращала ко мне несколько слов своим спокойным и чуть хрипловатым голосом. Я любил ее голос, даже когда она просто говорила мне  идти собирать пустые тележки на улице.

Она листала свой журнал, а я раскладывал газетные страницы в две стопки, скучные в одну, интересные в другую, и мы оба не заметили, как в торговый зал спустился босс. Мы увидели его только когда он уже шел по рядам в нашу сторону. Он улыбался клиентам, но глазами как будто вцепился в нас. За окном своего офиса он казался добродушным толстяком, но спускаясь оттуда, превращался в тучное существо со злобным выражением на лице и маленькими холодными глазками как у жабы. Он приказал Анжеле закрыть кассу и следовать за ним, а мне было велено пополнить полки новыми бутылками с газированными напитками.  

Анжела скоро появилась снова. Она была без формы, в обтягивающих джинсах. Каблуки ее ботинок цокали по полу. Она накинула куртку на плечи и, высоко подняв голову, прошла мимо нас к двери. 

– Он меня уволил, – сказала она, когда девушки у касс задержали ее на секунду тихими вопросами. – Он говорит, что я украла деньги из кассы. Я вообще ни одного его ебаного цента не брала.

Она прошла мимо бутылок с газировкой совсем близко от меня и вышла в оранжевое сияние вечерней улицы. Слеза текла по ее щеке, алмазная капля в белом свете, падавшем с потолка. Я смотрел на эту слезу не отрываясь, пока она не скрылась за дверью. Грохоча подъехал автобус с прилипшими к окнам лицами пассажиров. Кто-то вышел, некоторые спешили к нашим дверям, поглядывая на часы в надежде на то, что им удастся быстро купить  все до закрытия. Анжела обернулась на мой зов, и мне показалось, что она даже слегка улыбнулась.

– Это несправедливо! – выпалил я, зная, что если не сказать что-то сразу, я буду стоять как идиот в неловком молчании, и она просто уйдет. – Надо что-то делать, надо бороться за тебя. Должен же быть какой-то выход.     

Я хотел защитить ее. Правда, я понятия не имел, как это сделать. У меня было очень смутное представление о таких вещах как профсоюзы и права рабочих. Но ведь наш босс был не абстракцией, а живым человеком. Ударить его, и следы останутся на его плоти, и внезапный страх наполнит его жабоподобные глаза. Мне хотелось ударить его, увидеть, как он подавится своими жалкими лживыми словами. Когда он стоял рядом, я чувствовал запах маленьких мятных освежителей дыхания, которые он сосал, чтобы очистить рот от вкуса сигарет и кофе. Он был всего лишь дряхлеющим человеком среднего возраста, прозябающим в своих мелких торговых амбициях.    

Но мой боевой дух не убедил Анжелу.

– Эван — вздохнула она. Приятная дрожь пробежала по моей коже, когда она произнесла вслух мое имя. Оно прозвучало не так, как когда она подзывала меня  по микрофону к кассе упаковывать продукты. – Эван, я не первая девушка, которую он уволил, да, и не последняя. Он знает, что я ничего не крала. Он просто меня не любит, сказал, что у меня слишком дерзкая манера.

Опять этот снисходительный тон, как будто она разговаривала с «младшим братишкой». Можно подумать, что все эти месяцы я жил, погруженный в свои наивные мечты и не замечал, сколько девушек приходило и уходило, или не видел, как начальник бросал оценивающий взгляд на их груди и ноги. В тусклом свете фонарей и витрин магазинов, Анжела не выглядела «плохой девчонкой». Слеза стекла к уголку ее рта. Разные мысли и картины росли, теснились у меня в голове, не та пошлость, которая была во взгляде начальника, а соленый вкус слезы на ее щеке и ощущение ее тела в моих объятиях. Мы приникли друг к другу, наши руки переплелись, губы сошлись, автобусы проезжали мимо нас, а мы стояли и стояли, связанные утешительной непокорностью.

– Но кто-то же должен сопротивляться. Неужели он вечно так и будет делать все что хочет, – бормотал я. Мы обнимались только в моем воображении. На самом деле, мои руки неловко висели по бокам, и между нами было полметра тротуара. 

Анжела подняла лицо к небу. Оно было ясное, мерцали звезды, название которых я когда-то выучил, а теперь уже забыл. Виден был большой ковш – я не помнил как он на самом деле назывался – и Венера, яркая, не мерцающая. Мне показалось, что Анжела смотрела именно на Венеру, как бы впитывая ее далекую красоту. Венера была загадочна, покрыта облаками,  но вместе с тем, она казалась ближе и четче выделялась  на ночном небе, чем остальные светящиеся точки.   

– Да, плевать на него, мне и так там надоело – сказала Анжела, переведя взгляд на витрины  с  плакатами, рекламирующими наши скидки и специальные предложения. – В жопу его супермаркет.

Она сказала это  небрежно, сунула руку в сумку и вытащила сигарету.

– Ты лучше иди, а то он заметит, что тебя нет, и тоже уволит, –  посоветовала она, потом отвернулась и рукой прикрыла сигарету от ветра.

Я увидел, как вспыхнуло пламя ее зажигалки, и вернулся к газировке.