Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

6

У Пана Тадеуша был паспорт. Я спросил у него, когда он снова пришел к нам на ужин. Он сказал, что у него есть просроченный паспорт, но не собирается получать новый потому, что все равно никуда не ездит.

– Я знаю, Дэн хочет, чтобы я вернулся в Австралию, – хитро улыбнулся он. – Он хочет отправить меня в дом для престарелых. Но я не поеду. Не дамся ему. 

У него был сытый и упрямый вид. Мне всегда казалось, что он не очень любит Дэна, хотя Дэн был его сыном, и вроде бы ответственно относился к этой роли. Может быть, в этом и заключалась проблема. Дэн выполнял свои обязанности преданного сына, но без настоящей любви. Но могло бы быть хуже, и он мог бы оставаться в своей Канберре, и вообще не проявлять никакого интереса к Пану Тадеушу.

Мама считала Дэна очень приятным человеком, и жалела, что у него не было собственных детей. Пан Тадеуш делал гримасы, когда мама так говорила. Он не любил жену Дэна. Мы с ней были незнакомы, но видели ее фотографии. Ее звали Аннабэл, и как Морин, бывшая жена Пана Тадеуша, она проводила время в фитнесс залах и салонах красоты. По словам Пана Тадеуша, в молодые годы она хотела жить в свое удовольствие, и считала, что дети будут только мешать, а теперь она боялась забеременеть, боясь, что у ребенка будет синдром Дауна, или какой-нибудь другой неприятный дефект. На фотографиях, она все еще выглядела довольно молодой, уверенной веселой женщиной.         

Боевого настроя Пана Тадеуша хватило ненадолго. Он снова стал угрюмым. Сегодня в его глазах не было тени новой подруги. Барбара Фишер, преподавательница фортепиано. Я был уверен, что это она. Я ей не звонил, и Пан Тадеуш разочарованно вздохнул, когда я сообщил ему это. После ужина, он встал, пошел к камину и встал перед ним, будто искал тепла веселых огней, а камин был холодным и пустым. Рядом со мной лежала книга, «История революции» Троцкого. Под давлением Аманды я взял ее из библиотеки. Я не хотел, но Аманда увивалась за мной, настаивала, и я сдался, снял книгу с полки, и принес ее к библиотекарше. Я пока что прочитал всего несколько страниц, и книга мне показалась нудной, но она выглядела серьезной, толстой, и мама смотрела на нее с подозрением. 

Пан Тадеуш заметил ее, медленно перевел взгляд с книги на меня, и потом снова на пустой камин. Ностальгия, казалось, проскользнула по его лицу, не медово-сладкие тона невинных детских воспоминании, первых поцелуев, и школьных товарищей, как в тот раз, когда мы с ним стояли у ящиков для молока. Здесь было что-то острое, жгучее, и может быть, поэтому он искал огня, так упрямо уставившись на камин. Прожитые годы, даже самая длинная их вереница, не могли вычеркнуть из его памяти то, что он видел в тот момент. Не возраст давил на его, гнул его усталое тело, а потаенное значение людей и событии на другой стороне стены. Все эти годы, он только создавал иллюзию того, что мы его знаем. Его рассказы мы знали наизусть, и их персонажи были до такой степени знакомы, что, казалось, они стали частью нашей собственной семейной истории.  

Но эти истории, эти его рассказы, были только картой, на которой были вычерчены общие линии, указаны главные населенные пункты, но все это было не более, чем ландшафтом. Чем занимался Пан Тадеуш в 16 лет? Что он думал, где он был именно в тот момент? Этого я не знал. Может быть, это не имело значения. Я ведь плохо представлял себе, кем был мой собственный отец в 16 лет. Но по глазам Пана Тадеуша было видно, что прошлое прямо режет его как ножом, и мне стало жалко, что все мы  по сути так одиноки, каждый в своем отдельном мире. 

Это было любопытство. Пан Тадеуш, видимо, тоже был любопытным. Несколько минут он молчал, следил за стрелкой на часах, стоявших на каминной полке, и, наконец, спросил меня, почему я читаю Троцкого.

– Мне посоветовали, – ответил я.

– Кто посоветовал?

– Э-э-э... Школьный товарищ.

– Да?

Он все смотрел на книгу.

– Троцкий, Троцкий, – бормотал он себе под нос, будто лично был знаком с Троцким, и сейчас вспоминал ушедшие дни, когда они были вместе. Но Троцкий, видимо, разочаровал его, потому что его лицо вдруг приняло жестокое выражение, и он что-то пробормотал про Вечного жида, обреченного на бесконечные странствия и ссылку. 

– Почему Вечный жид? – с изумлением спросил его я. Мой отец как-то говорил, что поляки антисемиты, но я не думал, что это относится к Пану Тадеушу.

– Да Вечный жид это старая легенда такая, – вздохнул он. – Пусть будет странствующим большевиком, если хочешь. А то, что он странствовал, это точно. Турция, Франция, Норвегия, Мексика… Ему пришлось переезжать из одной страны в другую, пока Сталин разбирался один за другим с членами его семьи. Что это, завидная судьба?

– Нет, конечно. Вы много знаете о Троцком?

– Пан Янкелевич много знал о Троцком. Огонь с новой силой вспыхнул в его глазах. – Но я тебе говорю, у Троцкого была страшная судьба. Революция сделала его богом, а Сталин сделал его имя анафемой. Он был проклят. В СССР людей арестовали, сажали в тюрьму, расстреливали за то, что они читали книги Троцкого. 

– Пан Тадеуш, вы были в Советском союзе? – спросил я, вспоминая рассказ Аманды о ее отце.

– Да, был

Он нахмурился, взял кочергу, посмотрел вокруг, словно думая, во что бы ею ткнуть. Он ткнул ею в мою книгу.

– Такие книги, они лгут. Там одно вранье. Троцкий не знал, когда писал эту книгу, что агенты Сталина найдут его и всадят в его голову ледоруб. Он все мечтал о славе и мести, он все еще ждал своего часа, и значит, у него были поводы лгать, и скрывать или искажать правду. Только маленькие люди иногда говорят правду, те, у кого славы и власти никогда не было, и нечего ждать, вот они, маленькие винтики в системе, иногда говорят ее.

Он бросил кочергу, сел у стола. Огонь в его глазах погас. Мама принесла ему чай, села рядом, и они стали разговаривать. Он жаловался на Дэна, сказал, что Дэн его не слушает, не считается с его мнением, видит в нем лишь бремя, от которого хорошо бы поскорее избавиться.

– Он хитрый, – сказал Пан Тадеуш. – Он заманит меня туда, под каким-нибудь предлогом и впихнет меня в дом престарелых.  

– Нет повода для беспокойства, – пыталась успокоить его мама. – Дэн в Австралии, это не за углом.

Но в ее глаза мелькало сомнение. Дэн говорил, что у Пана Тадеуша начинается старческий маразм, и он поэтому такой параноик и всех подозревает.

 – Когда вы были в Советском Союзе, Пан Тадеуш? – Разговор был мне скучен, и я хотел направить его в более интересное русло. – Как там было?

– Не советую тебе туда ездить, – буркнул он. – Хорошо, что далеко, тебе повезло.

– Да, слышишь, Эван, – нравоучительно добавила мама. – Ты лучше слушай Пана Тадеуша, чем читать коммунистические книги и забивать голову ложными идеями.  

Я открыл книгу, пролистал страницы. Троцкий смотрел на меня твердыми решительными глазами. Он носил пенсне. Именно таким я всегда представлял себе Пана Янкелевича. Аманда немножко рассказывала мне о Троцком, о ледорубе тоже упомянула. Агенты КГБ охотились на Троцкого по приказу Сталина, нашли его в Мексике, и убили ледорубом. Анафема... Странно, что один человек мог объявить имя другого человека анафемой, и расстреливать людей за то, что они читали книги. Выходит, в Троцком все-таки была какая-то сила, если даже его имя и его книги провоцировали острую боль воспоминании, фанатичную ненависть, или просто неодобрение моей мамы. 

– Ты опоздал, – Пан Тадеуш как будто читал мои мысли. Он смотрел на меня с иронией. – Последний звездный час Троцкого было в Европе в 1968, когда тебя еще не было на свете. Его время ушло.

Он засмеялся, но его смех превратился в кашель, и он попросил еще чашку чая. Мое любопытство уже остыло, и мне хотелось, чтобы он ушел домой. Он был не такой старый. Ему еще не было семидесяти, но он был как будто раздавлен годами, и казался, порой, таким серым и скорбным, что страшно было смотреть. К тому же в последнее время он стал смотреть на меня по-другому и мне это не очень нравилось. Никогда прежде не было этой странной уязвимости в его взгляде, и не было того ощущения, что он выбрал меня изо всех других для какой-то неясной цели. Для чего, и почему, он мне не объяснял. Он изучал меня, и мне было непонятно, что ему от меня нужно. Я был рад, когда он наконец простился и исчез в темноте.