Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

 

9.

Погода, видимо, была на стороне расистов в Южной Африке. Небо было хмурое, тучи сгущались, и к обеду пошел дождь. Я сидел в классе, на уроке английского, и уныло смотрел, как вода струится по окнам. Я чуть не забыл, что марш против апартеида был назначен как раз на этот вечер.

Джош заболел гриппом и не пришел в школу. Аманды уже два дня, как не было, но мы не знали, заболела она, или просто прогуливает. Хотя, она училась прилежно, это я часто прогуливал. Странно, что ее не было. Хотелось есть: несмотря на дождь, ветер проносил над крышами запах свежеиспеченного хлеба с находившегося по соседству хлебзавода. Преподавательница дала нам читать какую-то современную британскую пьесу, хотела, чтобы мы распределили между собой роли. Нас было много, а ролей мало. Я смотрел в окно и меня мучил запах хлеба.    

- Эван, иди сюда, будешь играть роль моряка, - преподавательница наверно заметила, что книга лежала передо мной закрытой.

Пришлось играть перед всеми, держа книгу в руках. Я был чернокожим моряком. Познакомился с девушкой в каком-то порту, спал с ней, и она забеременела. Роль девушки играла красивая Полин. Сначала мы стеснялись, неловко было играть перед всеми. Мне было особенно неловко. Прочитай Полин мои мысли, и она увидела бы, что я часто думал о ней, а вернее, о ее теле, так же бесхитростно, как мой моряк. И у нее всегда был такой ужасно проницательный насмешливый взгляд.

Но она постепенно забыла о том, что все смотрят на нас, и вошла в роль. Она умоляющим взглядом смотрела на меня, и ее голос был таким искренним, как будто и вправду голос идущей ко дну девушки отчаянно хватающейся за малейшую надежду. Она увлекла меня за собой, и мне стало казаться, что я и в самом деле моряк, готовый тихо уплыть в ночь. В пьесе, я уже вкусил ее прелести, и мне достаточно было унести со собою в морскую даль сладкую память о близости с нею.

Я представлял себе моряка, уносящего свое одиночество в пустые океанские просторы. Когда мы были в Пиктоне, пошел дождь, и смыл наши слова о революции, и они растворились в песке и клочках колючей травы. Мы поспешили в порт. Маленький грузовой паром как раз отправлялся в Веллингтон, и мы заняли места на его борту. Людей было совсем немного. Этот паром не считался пассажирским. Мы все сидели в комнате, где показывал телевизор. Дождь затуманил окна. Паром медленно двигался по узким проливам. Крутые склоны еле виднелись сквозь мокрую серую стену облаков. Когда мы вышли в пролив Кука, видимость улучшилась, и ветер разогнал туман. Море было очень неспокойным, и паром сильно качался. Из камбуза доносились звуки разбивающихся тарелок. Некоторым пассажирам стало плохо, Нилу в том числе. Они стонали, и лица у них были бледные с зеленоватым оттенком.

Мы с Джошом и Амандой вышли на палубу. Нас заметил судовой казначей, и предложил зайти на мостик посмотреть на работу моряков. Оттуда открывался хороший вид на пенистые волны, низкие гряды облаков, и еле различимый свет далеких кораблей.    

- Вон, русские идут, - сказал один из моряков, указывая пальцем на корабль недалеко от нас. Он дал мне бинокль, и я увидел серую форму, белый мостик, красные серп и молот на черной трубе.

Аманда схватила бинокль и уставилась на корабль. Моряк сказал, что они заходят в Веллингтон за запасами еды, топлива и так далее, или когда надо подремонтировать судно.

- Но зачем они приплывают так далеко через весь свет? - спросила Аманда.

Моряк пожал плечами.

- Они ловят здесь рыбу, - сказал он. - Иногда они плавают в Антарктиду, и там проводят какие-то исследования.

Советский корабль удалялся, иногда совсем исчезал за гребнями волн, уносил с собой моряков, покидал землю, и вокруг него море и небо сливались в одно серое полотно, медленно сгущающейся ночи. Эта картина одиночества повергла меня в меланхолию. 

Наш паром уже приближался к причалу. Мы проплыли мимо стоявших в ряд судов. Я поднял взгляд на последнее из них, серое, покрытое ржавчиной  с желтыми точками огня светящимися в иллюминаторах, и увидел серп и молот на его трубе. Еще один советский корабль. Он был всего в паре десятков метров от нас, выглядел печальным, изнуренным, опустевшим, и свет в иллюминаторах был единственным признаком жизни на нем.    

Моя роль закончилась. Моряк бросил девушку и уплыл в ночь. Я снова сел у окна и смотрел на дождь. Было даже интересно стать кем-то другим на короткий миг, и видеть, как Полин мне говорит всем своим сердцем, что она меня знает, любит, и принадлежит мне. Жалко, что у нас всего одна жизнь, что как я бы не желал уйти от самого себя, я все же остаюсь собой, сижу на уроке английского, и смотрю, как деревья вздрагивают на ветру, и жду с нетерпением звонка. И вчера, и позавчера, было то же самое. Порой хотелось, чтобы Нил был прав, и у нас произошла революция. Да, революция была бы бессмысленной, но иногда, мне казалось, что все бессмысленно, и лучше уж тогда ощущать остроту и полноту жизни, а не просто зябнуть от сырой тоски, как эти гнутые ветром, худые деревья за окном.   

Дождь прекратился. После школы, я побродил по центру, посмотрел новые поступления в магазинах музыки, украл пару шоколадных батончиков из универмага. Я шел по пассажу из Куба Молл, и запах свежемолотого кофе в кафе «Юкатан» остановил меня. Я постоял там минуту, вздыхая этот аромат, и оглядывая людей за столиками. Я никогда не бывал в таком кафе. Стану ли я когда-нибудь солидным мужчиной в костюме, с изящной чашечкой в руке, вслушивающимся в слова сидящей рядом нарядной женщины? Трудно было себе представить такое.

В пассаже, казалось, ничего не менялось уже долгие годы. Те же магазины, те же цвета, тот же тусклый свет, только магазин эзотерики, где продавали камушки, амулеты, музыку для медитации и прочую ерунду, был новым.   

За углом, свет стал ярче, а коридор шире. Ряд окон привлек мой взгляд. Советское торговое представительство, я раньше не замечал его тут, а может быть, просто никогда не обращал внимания. Я понятия не имел, что кроме машин «Лада» Советский Союз продавал Новой Зеландии. У нас одно время была чешская «Шкода», но она издавала странные звуки, будто мыши бегали в моторе, и мама решила избавиться от нее. Она подумала купить «Ладу», «Лады» были относительно дешевые, но после опыта с мышами, она не слишком доверяла технике из социалистических стран, и купила подержанную японскую машину.

Двери представительства были открыты. Я заглянул внутрь. Женщина средних лет сидела у стола, и вязала. Она подняла голову и кивнула в знак приветствия, но ничего не сказала, и ее спицы продолжали быстро щелкать. Я подошел к полке, на которой были разложены брошюры о разных местах в СССР.

- Мы скоро закрываемся, - снова подняла голову женщина. Я был уверен, что она русская, но она говорила совершенно без акцента. Я пролистал брошюры. В них было много незнакомых названий и фотографий городов, о существовании которых я и не подозревал. Город Таллинн, например, столица Эстонской советской социалистической республики. Он походил на город из сказок, которые я когда-то читал. Шпили соборов, стройные башни, крыши покрытые рыжеватой черепицей, и море проглядывало там и сям между домами. Дома тесными рядами цеплялись к склонам, как у нас. Эта была Европа, как я ее представлял себе в ранние годы, сказочно-пряничная Европа. Я не подозревал, что в Советском Союзе есть такое место. По телевизору, они показывали только Красную площадь, кремлевские стены, и сверкающие купола соборов.

- Ты можешь их взять, - кивнула женщина на брошюры в моих руках, и сунула свое вязание в сумку, - только выбирай быстрее, мы закрываемся через минуту.   

Нет, она определенно не была русской. Предположим, русская могла бы выучить английский, но чтобы с нашим произношением, с нашими особыми невнятными гласными и интонацией, нет, такого быть не могло. Я взял «Эстонию», и на всякий случай добавил «Советскую молодежь». Молодые ребята и девушки на фотографиях выглядели веселыми. С пользой потрудившись целый день на стройке плотины или железной дороги где-то в Сибири, они вечером собирались у костра, играли на гитаре и пели песни. Они учились, занимались спортом, и одевались по моде 70-х годов. Не то, что наша молодежь. Наши любили видеоигры в пассажах, или, когда на игры не было денег, бродили по Маннерс Молл, нюхая клей из пластиковых пакетов, которые они прятали под своими куртками. У них тоже был веселый вид, веселый и пустой от клея. Советская молодежь, наверно, не нюхала клей. У нее было дело, была цель.

Я столкнулся у выхода с только что вошедшим человеком. Это был толстяк лет пятидесяти, коричневый костюм и старомодные очки придавали ему вид скучного и педантичного чиновника. Я промямлил извинения и хотел быстро уйти, но он вдруг неожиданно тепло улыбнулся, и посмотрел на брошюры в моей руке.

- О, Эстония, - продолжал улыбаться он. - Ты интересуешься нашими прибалтийскими республиками?

Я кивнул, не зная, что сказать. В отличие от женщины с вязанием, этот человек говорил с отчетливым иностранным акцентом.

- Ты нашел что искал? - спросил он.

- Да, нашел.

- Если ты интересуешься прибалтийскими республиками, то, мне кажется, у нас есть и брошюры о Литве и Латвии, - продолжал мужчина, слегка подталкивая меня обратно к полке с брошюрами. - Давайте посмотрим. Это для учебы, наверно, да?

- Э-э… Да, это для истории, в школе.

Мужчина порылся в брошюрах и покачал головой.

- Нет, к сожалению, они кончились. Но ты приходи снова, и мы обязательно подберем тебе что-нибудь.

Я пообещал, что приду, и поспешил к выходу. Нил ждал меня у вокзала. Рабочий день уже закончился, и люди спешили к электричкам. У Нила были деньги, и мы купили жареную картошку у киоска перед вокзалом, сидели на лавочки, спугнули голубей, искавших крошек у нас под ногами. Небо прояснилось, и приобрело предвечерний синий оттенок, глубокий и чистый. Ветер дул нам в спину, но его холодные порывы только увеличивали удовольствие от горячей картошки. Постепенно потянулись люди, некоторые с плакатами в руках. Появились Питер и Шерил, и стали строить всех в колонны. Народу было не так много, но их голоса и суета вокруг создавали впечатление настоящей толпы, медленно двигавшейся в сторону Ламбтон Ки.   

Питер шел впереди, выкрикивая лозунги в мегафон. Остальные подхватывали его слова, и орали их хором. Прохожие останавливались и с любопытством смотрели на нашу маленькую процессию. Я впервые в жизни участвовал в марше. У меня не было плаката, и когда я открывал рот, из него ничего не выходило. Выкрикивать лозунги я не мог. Я видел глаза и рты прохожих, их губы шевелились, обсуждая нас. А в самой Южной Африке, знают ли они, что мы идем по веллингтонским улицам, крича, и размахивая плакатами? Все это напоминало мне торжественные дни в моей старой школе, когда нас собирали в актовом зале, и я делал вид, что пою песни вместе со всеми, а на самом деле не издавал ни звука, а только и ждал, чтобы все побыстрее закончилось.

Нил шагал рядом со мной, махая плакатом с надписью «долой расизм!». Мы шли в хвосте колонны, и до нас доносились звуки обычного вечернего города. Странно было услышать вдруг откуда-то сзади наши же лозунги. Их кричал высокий женский голос,  и в нем звучали еще и ноты смеха.

- Вы думали, я забыла, да?

Аманда подбежала, вся разрумянившаяся с волосами растрепанными ветром.   

- Где ты была? - спросил я, но вместо того, чтобы ответить, она начала во весь голос орать лозунги.

- Я была дома, - перестала она кричать на минуту и наклонилась ближе ко мне, - в школе не спрашивали, где я?

- Не-а, - покачал я головой. Она довольно улыбнулась и заорала с новой силой. 

Мы дошли до Куба Молл. Питер запрыгнул на лавочку, выступил перед нами, говорил, что и мы можем сделать свой вклад в борьбу против апартеида, если будем бойкотировать южноафриканские товары. Я никаких южноафриканских товаров не знал, но Питер, предвидевший такую ситуацию, вынул из сумки образцы, какие-то карамельки, и размахивал ими перед нашими лицами, призывая не покупать их.

- Их продают там, - кричал он, указывая пальцем на универмаг на углу, где я украл батончики. Я запомнил его образцы, думая про себя, что сделаю свой вклад в борьбу, и не буду красть конфеты этих марок.

Питер закончил свое выступление. Люди стали расходиться. Я был немножко разочарован. Собралась толпа, орали, маршем прошли по городу, настроение было решительное, воинственное, и вся эта энергия так легко испарилась. Это, по-видимому, никого не беспокоило. Несколько человек разговаривали, курили, другие собрали свои плакаты, и пошли к автобусным остановкам. В глазах Троцкого, на фотографии в книге из библиотеки, горел безжалостный огонь, но я не видел такого огня во взглядах участников этого марша. Они просто не любили апартеида, и хотели каким-то публичным способом выразить свое осуждение.  

Больше похож на Троцкого в своем фанатизме был сумасшедший проповедник, который начал орать о конце света, как только Питер упаковал свои южноафриканские карамельки обратно в сумку. Проповедник этот приходил сюда каждую пятницу. Ему было плевать на южноафриканские товары, он считал своим долгом призывать всех грешников к раскаянию. Он надеялся действовать на них через страх, и неистово кричал об огне и муках ада. Худой, бородатый, одетый в мешковатый старый костюм, он указывал пальцем в небо, и призывал нас тут же раскаяться и помолиться, пока не поздно. Несколько подростков стояли неподалеку от него, нюхали клей, и один из них бросил в проповедника баночкой из-под колы. Баночка ударила проповедника в грудь, но он будто вовсе это не заметил, продолжал свою речь, как ни в чем не бывало. Меня это рассмешило. Ребята с клеем тоже смеялись. Не знаю почему, но этот проповедник меня раздражал. Он казался мне просто больным человеком, хотя орать он умел очень проникновенно. Подростки подошли ближе. Они были моложе меня, лет 14-15, наверное. Откуда-то у них появился футбольный мяч, и один парень пнул его в сторону проповедника. Они создали круг с проповедником в центре, и друг другу передавали мяч. Мяч иногда его ударял, и от ударов он шатался на лавочке, которая служила ему трибуной, но он проявлял стойкость, и продолжал свое дело. Я стоял немножко в стороне, наблюдая за этим спектаклем. Кто-то слишком сильно пнул мяч, и он полетел в моем направлении. Не думая, я пнул его обратно. Он пошел вверх, прямо к проповеднику, и ударил его в лицо. Он покачался несколько секунд, и упал с лавочки. Подростки хлопали. С проповедником все было в порядке. Он поднялся, и оглядел нас всех гневным взглядом, будто в надежде, что Бог все увидит, и накажет нас как следует.

Но увидел происходящее не Бог, а полицейские. Подростки забрали мяч и быстро исчезли. Я взглядом искал Нила и Аманду. Вроде они только что были рядом, но теперь их не видно было. Наконец, я увидел Нила, он стоял неподалеку и  разговаривал с Питером, а Аманда тем временем бросила нас, перебежала дорогу, озираясь, и как будто боясь слежки. Ее поведение показалось мне странным. Было ясно, что она хочет уйти незамеченной. Хотелось бы знать, куда она собралась с таким таинственным видом?

Я нырнул в пассаж, вышел на другую сторону, а она пробежала за мэрией. Аманда пошла по дороге вдоль причалов, и я последовал за ней. Машин было довольно много, но пешеходов мало, и мне было нетрудно следить за ней, тем более, что на ней на мою удачу был яркий красный свитер.      

Дорога вела к вокзалу, и я думал, что она туда и пойдет, но она перешла на другую сторону, остановилась, и посмотрела назад, в мою сторону. Я спрятался за фургоном, припаркованным у дороги, и она, не заметив меня, пошла через ворота к верфям.

Я потерял ее из виду. На верфях никого не было. Вода плескалась о борт буксира прищвартованного неподалеку. Чайки расположились на крышах складов и на столбах причалов. Из-за кусочков металла, вставленных в эти деревянные столбы, казалось, что у них есть лица, длинные и унылые. В наступившей темноте угрожающе вырисовывались силуэты кранов похожих на каких-то странных, незнакомых существ. И полная тишина, только скрип дерева и металла, да плеск мелких волн, никакого красного свитера, никаких шагов. Может быть, мне  померещилось, что Аманда пришла сюда? Ведь она все-таки девушка, и вряд ли  осмелилась бы бродить по такому месту ночью, одна. Даже мне было немножко не по себе. 

Внезапно я увидел свет фар, и мимо пронеслась взявшаяся ниоткуда машина. Это была полицейская машина, она исчезла среди складов и контейнеров впереди. Я последовал за ней. На земле краской было написано «идите по желтой линии». Я так и сделал, пошел по  желтой линии, и скоро потерял из виду море. Я двигался на север, мимо складов, офисов и рядов контейнеров. Темноты я не боялся, но странные звуки заполняли воздух, и краем глаза я улавливал какие-то тени, крадущиеся движения, но стоило присмотреться, и они исчезали. Желтая линия казалась бесконечной. Я не мог видеть порт из-за контейнеров, и уже не знал, где я, и куда эта линия меня приведет.  

Я остановился, пытаясь разглядеть стрелки на часах в тусклом свете фонарей. До меня донеслись звуки песни, я пробежал еще несколько метров, и увидел за складом трубу корабля. На трубе были серп и молот. Советский корабль, похожий на тот, который мы видели с палубы парома, может быть, даже тот самый, и музыка лилась оттуда, сладковатая попсовая мелодия доносилась из приоткрытого иллюминатора. Идя по краю склада, я приближался к кораблю. Было видно только один человек. Он, видимо, стоял на вахте, и то похаживал туда обратно, то курил, облокотившись о борт палубы, и по-долгу смотрел на полосу темной воды между причалом и корпусом судна.

Чутье подсказывало мне, что Аманда там. Дальше у причала стояли два грузовых судна, а больше некуда было идти. Но мужчина на палубе выглядел неприветливо, и я все равно не знал, что ему сказать. Я не говорил ни одного слова по-русски, и стеснялся подойти, и попробовать начать разговор по-английски. Я остался на месте, прижавшись к стене склада, за которым, как мне казалось, меня не было видно. Я сел на землю, поднял воротник куртки. Ветер усиливался, и стало холодно. С корабля доносился смех и обрывки разговора, но невнятные, как будто во сне. Я не мог решить, ждать ли Аманду, подойти к человеку на палубе, или просто уйти домой.   

В итоге, я продолжал сидеть. Еще один мужчина вышел на палубу и стал разговаривать с вахтенным. Судя по их смеху, они говорили о чем-то забавном. Тело онемело, но в голове наоборот прояснилось, и я спрашивал себя, что я тут делаю, сидя на причале в темноте, слушая какую-то попсу с советского корабля. Единственное, что приходило в голову, была мысль о том, что я уйду, и Аманда останется одна с этой ночью и этими неизвестными русскими за иллюминаторами.   

Оказалось, вахтенный и его товарищ смеялись надо мной. Им было видно меня с палубы, и они стали жестикулировать, давая понять, что лучше бы мне уйти. Один из них вдруг закричал, и стал жестами подзывать меня к себе. Я понятия не имел, что он говорит, но встал, и сделал несколько шагов вперед. Тут он снова засмеялся, видя, как я стою на месте. В этот момент, на палубе появился кто-то третий, и все они повернулись ко мне спиной, как будто забыв про меня. Я пошел по дорожке за складом, думая, что пора бы уйти, но это было нелегко, когда я знал, что Аманда сейчас там, с этими смеющимися мужчинами и их музыкой. Я вернулся на свое прежнее место у стены склада. Вахтенный снова был один, и теперь, видимо, решил, что я ушел, и вообще не смотрел в мою сторону.      

Я подумал, что потерплю еще немножко, с полчаса, или чуть подольше. Корабль качался у причала. Я замерз под пронизывающим ветром, и вместе с холодом, навалилась усталость. Мысли, подобно каплям дождя на окнах, то сливались, то разделялись. Это была странная дорога в сон. Я подтянул колени к груди, голова уже стала ватная, и начинала затекать шея. Я не жалел о том, что пришел сюда. Промелькнула мысль, что я наверняка запомню эту ночь, не забуду эту смесь холода и упрямства, это странное ощущение, что по какому-то своему капризу, я оказался тут, прижатый к стене склада. В капризах нет логики, они  безответственны, но не будь их, и всю жизнь проходишь по желтой линии. Вот я, по природе послушный, шел по желтой линии, как предписано, а она вывела меня сюда, к этому кораблю.  

Обрывки сна закрывали меня от холодного ветра. Сумасшедший проповедник возник передо мной. Мяч ударил его, и, падая со скамейки, он на секунду перестал смотреть взглядом фанатика, и стал просто худым, потрепанным человеком. Я смеялся вместе с подростками. Смех и лозунги сливались в один бессмысленный поток звуков. Мы шагали колоннами по городским улицам, и то там, то тут, виднелся яркий красный свитер, бегущая фигура девушки. Чернокожий моряк тихо ушел в ночь, крыши и башни Таллинна манили сказочными узорами старой Европы, запах свежемолотого кофе в кафе «Юкатан» ударял в нос, и женщина в советском торговом представительстве щелкала своими спицами.

Услышав щелканье спиц, я вздрогнул, и проснулся. Вахтенный спускался с палубы. То, что я услышал во сне, было не щелканье спиц, а металлический грохот спускающейся лестницы. Я выглянул из-за угла склада. Вахтенный быстрым шагом подошел к одному из иллюминаторов. Ему передали что-то большое изнутри. Сначала было непонятно, что это за предмет, а потом стало видно, что крепкие руки вахтенного приняли человека. Вся сцена происходила в полном молчании. Из иллюминатора передали еще что-то, кажется, сумку. Иллюминатор закрылся, вахтенный поспешил обратно, а человек вслед за ним. Человеком была Аманда.    

Вахтенный взбежал по лестнице вверх и поднял ее, чтобы больше никого не мог подняться на борт. Аманда стояла на месте, глядя на уже закрытый иллюминатор, колеблясь, как быть дальше. Она сделала пару шагов в мою сторону, остановилась, долго всматривалась в темноту, в неясные линии кранов и контейнеров, черные силуэты зданий, потом вдруг повернулась, и пошла в противоположную сторону, вдоль корабля, моря, и желтых кругов света. 

- Аманда... - сказал я ей вслед громким шепотом, выйдя из-за угла склада.

Вахтенный куда-то исчез, и на корабле было тихо.

- Ты что здесь делаешь?

Удивление на ее лице быстро сменилось раздражением.

Я пожал плечами, у меня не было на это ответа, и она явно не рада была меня видеть.

- Ты следил за мной, - заговорила она возмущенно. - Следил, да? Ты за кого себя принимаешь? Ты моя мама, что ли, чтобы следить за мной?

Мне хотелось спросить ее, за кого она себя принимает, вылезая из иллюминатора советского корабля в полночь. Ее волосы, обычно такие аккуратные, убранные в пучок, теперь растрепались. Я уже подошел совсем близко к кораблю, и мне было все видно через иллюминаторы. Там, внутри, мужчины играли в карты, курили, лежали на койках. Казалось, что там очень жарко. Моряки были одеты в майки и открытые рубашки. Создавалось ощущение тесного мужского мира, потных мужских тел, и внутри у меня зародилась какая-то глухая злость. Я знал, чем занимались женщины на борту заходивших в порт кораблей.

- Эй вы там, вы кто такие? - внезапно раздался сверху требовательный и властный голос.

Мы посмотрели в ту сторону.  Мужчина обращался к нам по-английски, но говорил с акцентом. Нам почти не было его видно, но мы отчетливо ощущали его присутствие где-то во мраке палубы. Аманда шагнула в сторону поднятой лестницы, и я за ней. Мужчина тоже сделал шаг вперед, вышел из тени, и стало видно, что это не вахтенный. Он был постарше, крепкого телосложения, с коротко подстриженными волосами, как у военного, в кожаной куртке с поднятым воротником. Аманда улыбнулась ему. Я видел, как он охватил нас холодным и подозрительным взглядом, но это продолжалось лишь миг, потому что мужчина вдруг включил прожектор, и ослепительный свет заставил меня опустить взгляд.  

Мы сделали несколько шагов назад. Заслоняя глаза рукой, я посмотрел на палубу. Рядом с прожектором различался силуэт человека.

- Что вам здесь нужно? - спросил он резким тоном.

Не ответив, я пустился бежать. Аманда секунду поколебалась, и побежала за мной. Мужчина на палубе следил за нами прожектором. Мы неслись по причалу, в тревоге оглядываясь назад.  Боялись, что нам станут преследовать. Но с корабля никто не спустился. Аманда показала мне другие ворота, все еще открытые, и мы оказались на пустой улице, ведущей обратно к знакомым огням города. 

- Кто это был? - спросил я.

- Скорее всего, комиссар, - ответила она мрачно, и объяснила, что на корабле в шутку называли комиссаром человека, который осуществлял надзор за моряками, и укреплял их идеологические устои. 

- Ты поэтому лезла через иллюминатор, из-за комиссара? - спросил я.

Она кивнула.

- Он не разрешил мне подняться на борт. Я приходила вчера, и моряки просили его, а он ни в какую, сказал нет и все. Моряки сказали, чтобы я сегодня вечером снова пришла, что их друг будет на вахте, и поможет мне лезть через иллюминатор.

Она смотрела назад через забор, на верфи, столбы причала, и черную воду. Корабль уже скрылся за складами. За словами Аманды тоже многое скрывалось. Нежная улыбка пробежала по ее лицу, и казалось, она уже забыла резкий свет прожектора и гневный голос с палубы. Я всего лишь краем глаза увидел тесные каюты, сигаретный дым, мужчин играющих в карты и слушающих незнакомые песни, а она видела что-то еще.

- А с кем это ты была сегодня? Кто они? - спросил я.

- Просто моряки, - пожала она плечами. - Я познакомилась с ними на улице, в центре. Хорошие люди.

- А как ты познакомилась с ними?- не унимался я. - Как ты с ними общаешься? Они знают английский?

В свете фонаря она, наверное, увидела и много других вопросов на моем лице. Мои глаза спрашивали не о языке общения или месте знакомства, а о том, почему она нежным тоном говорит об этих моряках, почему она смотрит на этот корабль и его охраняемый комиссаром мир, будто он всегда был там, будто ходить туда не менее естественно, чем ходить в школу. Ветер растрепал ее волосы. Я вспомнил утро в школе, чернокожего моряка из пьесы, умоляющие глаза Полин. Яркий образ возник перед моими глазами. Я их видел, этих мужчин, прибывших в порт после долгих месяцев на море, и я представлял себе их жажду и радость при виде девушки со светящимися глазами и приветливыми словами, желанной гостьи в их душных каютах. Я видел вахтенного, обнимающего ее стройное тело, помогающего ей вылезти через иллюминатор, и я видел улыбку, которой она и теперь улыбалась, глядя в сторону уже невидимого корабля. 

- Тебе что надо? - глаза ее сверкали гневом. - Тоже хочешь быть комиссаром со своими вопросами? Ты думаешь, я туда пошла спать с моряками. Ты думаешь, я проститутка.

Она подошла совсем близко и пристально посмотрела в мои глаза, будто пытаясь поймать меня в луч прожектора.

- Нет, - неубедительно прозвучал мой голос.

Она почувствовала мое сомнение, и поспешила широкими решительными шагами к вокзалу, всем своим видом показывая возмущение.

- Ну конечно, ты говоришь нет, - бросила она мне через плечо. - Но ты все равно не веришь, ведь, что еще может делать девушка в порту ночью, правда?

Она ускорила шаг, и больше ни разу не оглянулась. Но ведь и в самом деле, что еще могла делать девушка в порту ночью? Что еще могло заставить ее говорить об иностранных моряках нежным тоном, с улыбкой на лице, и мягким сиянием в глазах? И что привело меня туда? Зачем я торчал там целый вечер, прижимаясь к складской стене и немея от холода? Зачем я искал и ждал ее так настойчиво? Что это была за злость и подозрение внутри, ревность, что ли? В конце концов, она мне не подруга, ничего между нами не было. Просто интересная, необыкновенная девушка, и, по сути, она была права, не было мне дела до ее ночных похождений, да я и не хотел бы связываться с девушкой, лазающей ночью через иллюминаторы к морякам.   

- Ну, и чем же вы там занимались? - язвительные, дерзкие слова вырвались сами собой.

Она остановилась, снова включила в глазах прожектор:

- Я же говорю, это не твое дело.

Я догнал ее. Свет от фонаря освещал ее бледную кожу и фиолетовые следы на шее, следы ненасытных губ, целовавших ее в тесной каюте. 

- Забавно, - я легко провел пальцем по следам на ее шее, - по форме совсем как серп и молот.

Она дала мне пощечину, точно как в кино, внезапную звонкую пощечину, и тут же побежала, в слезах, криво, как пьяная. Пощечина у нее получилась хорошо, она попала мне в нос, и  пошла кровь. Я зажал рукой нос, и остановил кровь. Стоя на улице и слушая удаляющиеся шаги Аманды, я чувствовал себя идиотом. Но вместе с тем, мне было смешно. Люди, оказывается, могли вести себя как в кино, и девушки, верящие в революцию и Троцкого, могли дать пощечину, расплакаться, и убежать.   

Она бежала не так быстро, время от времени оглядываясь. Тонкими струйками пошел дождь, маленькие капельки впитывали в себя желтоватый свет от фонарей. Звук от колес редко проезжающих  по мокрой дороге машин казался печальным. Аманда замедлила шаг, давая мне возможность догнать ее снова. Я так и знал, что она недолго пробежит по ночным улицам, под дождем, в струях собственных слез. Она посмотрела на меня с укором, и снова побежала.

Аманда играла со мной, то бежала, то замедляла шаг, но не давала мне догнать ее. Она вошла в вокзал. Большие часы на стене показывали полночь. Автобусов уже не было. Мне казалось, что на лице у Аманды появилась улыбка, но стоило мне подойти поближе, как она вдруг ринулась к выходу и выскочила на улицу. Я уже не бежал за ней. Она подождет меня там, на улице. Я чувствовал, что ее гнев растворился в дожде. Я вышел из вокзала. Она стояла на другой стороне улицы, около старого правительственного здания, искала меня взглядом. Прямо перед ней остановилась полицейская машина. Полицейский вышел и заговорил с ней. Я все еще стоял у выхода из вокзала. Я оказался трусом, не перешел дорогу, думал о комиссаре с прожектором и стоял на месте. Проще было ускользнуть незамеченным. Аманда села в полицейскую машину и исчезла из виду. Я пошел пешком. Дождь все усиливался, а я все шел на юг, по спящим улицам, чувствуя, как все выходит из меня, и остается только усталость, холод, дождь, и пустота.  

Наш дом тоже спал. Отец на ночь запирал все двери. Я попробовал окно в комнате сестер. Они не всегда закрывали окна. Я боялся, что собака залает, но она или узнала мой запах, и не беспокоилась, или просто спала слишком крепко. Окно действительно не было заперто, и я влез в него, и перешагнул через кровать сестры. Проснулась другая сестра и сонным голосом спросила, что я тут делаю.

- Я тебе снюсь, - сказал я ей, и она снова заснула.

Я пошел в свою комнату, бросил мокрую одежду на пол, и упал на кровать. Засыпая, я видел не Аманду, а суровый взгляд комиссара, спрашивающего меня сверху, чего мне надо. 

Продолжение следует

Восьмая глава: http://www.topos.ru/article/bibliotechka-egoista/poezd-trotskogo-8