Аксиомы авангарда (11)
Александр В. Медведев (14/08/2014)
5
Художники предрекали новое бытие.
Филонов верил: код новых форм жизни, бесчисленных предикатов, записан в клетках мозга Ленина. Мозг великого человека представлялся Павлу Николаевичу восковой матрицей, организованной картиной. Требовалось только расшифровать записанное на ней, и тогда миру «откроются нови боголики»... Малевич, отец безликих образов, торопил эти открытия, звал за пределы ума, в заумь.
– Череп нового человека унесет в пространство его собственная интуиция. И там череп станет фабрикой культуры, утверждением заумного реализма.
– Даёшь! Даёшь фабрику! – ликовала художественная молодёжь, группировавшаяся вокруг идей нового искусства.
– Это еще не все! – Малевич ободряющим взором окидывал аудиторию. – Революция перетряхнет мозговые клетки народностей, отечеств, и борьба энергий разума и интуиции разрушит мозговой череп. Произойдет переустройство мозга в одну человеческую единицу.
–Долой череп! Долой!..
Заумный реалист Малевич по праву занял место главного консультанта изобразительного отдела Комиссии по увековечиванию образа Ленина.
– Единое новое человечество начнет путь к единству с новым миром, вылетевшим из его… черепа... – заверил Малевич Красина, когда они, договорившись о сотрудничестве в создании Мавзолея, жали друг другу руки.
Павел Филонов. (1883-1941) Ленинский план ГОЭЛРО.
Но и Филонов попал в Комиссию не случайно. С 1910-х годов Павел Филонов сосредоточился на мессианской идее, призванной спасти мир, свою утопию он называл «Ввод в мировой расцвет». Он, как и Казимир Малевич, был захвачен всесторонним изучением беспредметности, она манила обещанием невиданной свободы не только художнику, но и всякому, мечтающему «непобедимой ревностью прижать смерть».
Разные пути в беспредметность избрали эти художники.
Малевич строил своего рода автобан – его структуры, основанные на прямой, квадрате, кубе и их вариантах, подготавливали массовый исход новых людей из египетской тьмы мира предметного рабства харчевой культуры. Путь Филонова – это путь криволинейных, органических форм: кочевые тропы людей и животных, дельты рек и кровеносных вен, спирали воздушных вихрей и водных потоков – это геометрия сферических пространств, распластанная на плоскости контурных карт.
Художники шли разными путями, но в какой бы точке фантастических пространств они ни находились, ни на мгновение не выпускали друг друга из вида.
Малевич мог бы сказать Филонову:
– Я не посягну на тебя, мой брат, ибо одинаково бежим. Но зачем ты глубоко держишь корни? Отрежь пальцы, пусть останутся. Тебе нечего держаться.
Если бы он сказал это, могло бы показаться, что история братьев Авеля и Каина, один раз уже превращенная Гогеном и Ван Гогом в фарс с отрезанной мочкой голландского уха, в случае русских братьев-художников повторилась бы с потерей пальцев Филонова.
Не всегда надо говорить, чтобы тебя услышали. Филонов знал о непроизнесенных словах Малевича. Тому подтверждение рисунок – «Мужичок с ноготком»: типичная ноздреватая голова филоновского персонажа – «монстра» – рассматривает фалангу пальца, выходящего из-за обреза листа. Филонов, будь у него возможность, к своим десяти пальцам прирастил бы еще столько же, ибо верил, что ему есть чего держаться, и понимал, как мало у него сил для этого.
Когда Малевич праздновал «Победу над солнцем», Филонов опубликовал манифест «Интимная мастерская живописцев и рисовальщиков ,,Сделанные картины“». И если победоносное ликование Малевича выглядело своеобразным отдыхом между битвами, а сражаться ему предстояло ни больше ни меньше как с самим Богом, о чем он громогласно заявлял в статье «Бог не скинут», то манифест Филонова, наоборот, выражал пафос непрестанной и методичной работы современного русского богостроителя.
– Одинаково бежим? Нет. Это я первый открываю новую эру искусства – век сделанных картин и рисунков, – говорил он в марте 1914 года, – и на нашу Родину переношу центр тяжести искусства, на нашу Родину, создавшую незабываемо дивные храмы, искусство кустарей и иконы.
Работа в Комиссии стала одной из причин, заставившей Павла Филонова занять прямо противоположные позиции по отношению к дивным храмам и иконам родины. Оказавшись в начале 1930-х годов в квартире одной из своих учениц и увидев иконы, Павел Николаевич по-филоновски образно изрек: «Не надоело вам еще эту сволочь у себя держать»? Уже за дверью он понял, что минуту назад произнес то, что сам когда-то мог услышать от Малевича – «Зачем ты глубоко держишь корни?». И вот теперь получалось, будто он предложил ученице отрезать не пальцы, а пуповину, связывающую ее с родиной, земной и небесной. К тому времени Филонов проделал большой путь, и оказался в другой родине, и молился другим богам, и потому чистые, свежие лица героев его ранних картин сменились личинами гоголевского Вия. Это, глядя на них, американский искусствовед Джон Боулт заговорил о «монструозности» филоновских образов. А художник, отказываясь от сна и пищи, все поднимал и поднимал веки монструозным харям – персонажам своих картин, но не находил в их пустых глазницах медной зелени крепких яблок, как не было в них и чистоты слезной росинки, которой хотел он омыться.
6
Не странно ли, созданием культа Ленина и устройством Мавзолея занялись люди, чьи взгляды на мир реальный и потусторонний далеко не во всем совпадали со взглядами вождя мирового пролетариата. Ленин не уставал выдвигать атеистические лозунги, подкрепляя их силовыми мерами, те же, кто собирался обожествлять его образ, изначально видели революцию в специфически религиозном ореоле.
Леонид Красин, куратор проекта «Обожествление человеческого гения, воплощенного в личности Ленина», в 1910-х годах был инженером-электриком; бомбы, изготовлявшиеся им в тогда, испытывались на улицах Петербурга, Москвы, Киева и даже на окраинах империи. К нуждам российской электротехники они не имели никакого отношения и служили своему прямому назначению – убийству людей, а так же для вселения священного ужаса в души верноподданных граждан перед, пришедшим из Европы, призраком коммунизма.
Часто бывающий в командировках за границей инженер Красин контрабандой возил в Россию оружие. Благодаря его виртуозному таланту прохождения таможни, некоторая часть маузеров с деревянной кобурой-прикладом, на тот момент еще не поступивших на вооружение русской армии, оказалась в руках революционных матросов. Способов для беспрепятственного ввоза у инженера было два. Первый – подкуп начальника таможни. Если он не срабатывал, то применялся второй способ – удваивалась сумма подкупа. С бельгийскими маузерами братва вошла в русскую историю, чтобы под восторженные аплодисменты радикальных поэтов загнать ее в «левом марше» и затем пристрелить «клячу истории» из того же контрабандного маузера.
Еще Леонид Красин собирал деньги в партийную кассу. Не на паперти, разумеется, – с помощью тех же бомб или угрозой их применения.
Конечно, не это экстремальное творчество Красина вызвало недовольство Ленина. Вождь, поощрявший вышеописанные инициативы Красина, сквозь пальцы смотревший на совсем необязательную для конспиративной работы дружбу революционера с Дягилевым и его кружком эстетов, тем не менее, выступал ярым противником участия инженера в группе Богданова, или, как его еще называли, – Малиновского. Разногласия Ленина и богдановского кружка коренились в вопросе глобального изменения мира. Ленин называл богдановцев богостроителями, против них он направил в 1909 году концентрированную злость своего «Материализма и эмпириокритицизма». О сложности восприятия этой книги говорит уже само ее название, шутка ли – эм–пи–рио!..
Чтобы понять, против чего собственно выступил Владимир Ильич, достаточно привести одну цитату, и то не ленинскую, а из книги Луначарского «Будущее религии» (1907). Не лишне, кстати, вспомнить один малоизвестный триптих Малевича, датированный тем же годом, – эскиз для фресковой живописи. В центральной ее части – портрет молодого Малевича, художник окружен склоненными перед ним фигурами с нимбами. Бог здесь подменен человеком-творцом, художником в решимости переделать несовершенство мира по своему образу и подобию! Нимбы в этой работе пластически и колористически как бы выходят из головы художника, фигуры тоже как раз в размер его лица и идентичны ему по цвету. Природа явлена полным цветовым тождеством своему творцу...
Так как же Анатолий Васильевич высказался о религии нового образца? А вот как: «Научный социализм – самая религиозная изо всех религий, и истинный социал-демократ – самый глубоко религиозный человек», – такое открытие сделал адепт революции.
Малевич не был социал-демократом и научным социализмом не занимался. Социальное равенство, переустройство по своему удобству всего земного шара создаст совершенную культуру, в этом Малевич не сомневался. Как и в том, что вся эта культура выразится в экономическом харчевом деле, – это его термин, он так и говорил, потому что был убежден: именно так устроен человеческий разум, и всегда разум хлопочет о братстве, выступающем гарантией спокойствия и сытости. Для человеческого разума культура есть не более, чем удобство. Только совершенный человек способен пренебречь удобством, понимая его как разрыв с природой.
Насчет покоя?.. Малевич как-то заметил о погоне за совершенной культурой:
– Культуре можно радоваться, как радужному мыльному пузырю, но они лопаются, и покоя никогда не будет, ибо где же не покойно, как в гробу. Но и там нет покоя. – Слова, несомненно, человека религиозного. Для него существовали некоторые заповеди.
1. Божественного не опасайся.
– Синий цвет неба побежден супрематической системой, прорван и вошел в белое как истинное представление бесконечности, – пояснял Малевич.
2. Смерть неизбежна.
– Да, предметный мир пожирает плесень, – говорит он. Здесь и Хармс споткнулся бы о парадокс именительного и винительного падежа: кто кого пожирает, плесень – мир, или наоборот? Беспредметнику Малевич безразлично то и другое. – Но я преобразился в нуле форм и вышел за нуль к творчеству, то есть к Супрематизму, к новому живописному реализму – беспредметному творчеству.
3. Счастье достижимо.
– А это возможно тогда, когда мы лишим все наши мысли мещанской мысли – сюжета – и приучим сознание видеть в природе все не как реальные вещи и формы, а как материал, из массы которого надо делать формы, ничего не имеющие общего с натурой. – Так поучал он неверующих.
4. Все, что пугает, можно пережить.
– Великие цели, – внушал Малевич, – великие цели лучшие обереги. Я счастлив, что вырвался из инквизиторского застенка академизма. Я пришел к плоскости и могу прийти к измерению живого тела. Но я буду пользоваться измерением, из которого создам новое.
Заповеди для нового человека невиданного, бессюжетного измерения проросли из классически отборных эпикурейских зерен. Они взошли на почве, удобренной новейшим композитным составом из психоаналитической герменевтики Фрейда и своих поисков интуитивного разума.
Религиозному человеку Малевича нечего опасаться тайны, ожидающей его за гробом. Да, он согласен, там не будет покоя, но ведь нет его и здесь. Ни сейчас, ни тогда, когда римляне говорили: «Всякий час – смертный час», и стало быть, в прошлом и в будущем у человека одни смертные – supremum – часы. Но слово supremum означает также высшую, кульминационную точку. Действительно, супрематизм похож на высшую энергетическую точку – взрыв.
Я Начало всего, ибо в сознании моем / Создаются миры. / Я ищу Бога / я ищу в себе себя, – написал Малевич в 1913 году. Стихами он выразил содержание своего фрескового эскиза 1907 года.
Религиозные убеждения Казимира Малевича хотя и отличались от убеждений Анатолия Луначарского, но все же нельзя назвать их противоположными. Не причисляя себя к сторонникам научного социализма, Малевич вполне укладывался в социалистические теории построения рая на земле. Может быть, и помимо своей воли. «Небо, ангелы, молитвы, – писал Малевич, – все это обстановка, так как на самом деле перевоплощение мира совершается здесь в неустанной работе и движении, сбрасывая с себя мир прошлого». В этом смысле художник-мироустроитель Малевич, в понимании Луначарского, есть «глубоко религиозный человек». По Малевичу же, сбрасывающий небо, ангелов и молитвы, отнюдь не дикарь, это немыслящее больше существо, ибо ему не о чем больше мыслить – все совершенно, и нечем – все супрематично: взорванный череп мелкими осколками отправлен в неведомое.
7
Основатель советского государства Владимир Ильич Ленин не читал манифестов Малевича. К идеям художественной интерпретации философских вопросов он относился в общем равнодушно, соглашаясь с Лейбницем, что каждая монада, душа своего рода – это индивидуальность со своим движением, представлением и отражением мира. Нет смысла вникать и разбираться в мутных представлениях каждого художника – вон их сколько! Достаточно знать, что всякий из них есть забавник и фантазер, придумывающий мир для себя, а читать их благоглупости – манифесты и трактаты – увольте. Впрочем, пусть пишут. Владимир Ильич не возражал, до тех пор, пока все эти художники не становились в позу религиозно-политических пророков и не объявляли о намерении увлечь, если не всех, то многих в свой фантазийный мир, и не на экскурсию, а на правах строителей, граждан и прихожан. Идеализм и поповщина в малых дозах не сделают искусство ни лучше, ни хуже, полагал Владимир Ильич, но совсем другое дело – наука и политика, тут их быть не должно. И вдруг – что это! – он слышит: «Научный социализм – самая религиозная изо всех религий, и истинный социал-демократ – самый глубоко религиозный человек». Можно представить, скольких выпавших волос стоили Ленину подобные фразы Луначарского, в обилии встречавшиеся в его статьях. Богостроительство вождь видел куда более опасным для революции, чем противостояние традиционной религии.
– Вертеп устроили, – кричал Ленин по-русски, пугая посетителей цюрихского кабаре «Вольтер». – Посмотрите-ка, Инесса, до чего мы докатились с нашими записными христославами. Ну, богостроители... ну, труположники!
Инесса Арманд робко взглянула на разворот, исполосованный синим ленинским карандашом, но успела только прочесть: «...не чуем ли мы, как крепнет родившийся между волом и ослом Бог... », – как тут же Ленин дернул брошюру и разорвал ее:
– Вот вам, труположнички – вол, вот вам – осел, а вот он я, Ирод, избивающий младенцев богдановцев. – Увесистая фаянсовая пивная кружка опустилась на расчлененную книжицу.
– Вот вам – пивная анафема, господа богостроители! – Ленин заметил, что Инесса не на шутку встревожилась, и порыв гнева обратил во вспышку своего неотразимого юмора. – Так-то предаю вас анафеме – с пивной пеной у рта!
8
История показала, что ленинская анафема, несмотря на такое мощное основание, как «Материализм и эмпириокритицизм», оставалась в силе, равной стойкости пены. Богостроители, занятые мыслями о путях обожествления человеческого гения, в религиозных вопросах чувствовали себя, пожалуй, искушеннее Ленина, который страшно далек был от религиозных проблем народа.
Еще во время Гражданской войны поверх головы Ленина религиозные мотивы слились с элементами пролетарской пропаганды. В 1918 году Всероссийский Исполнительный Комитет издал «Десять Заповедей Пролетария»; среди плакатов не редко встречались изображения крылатых коней, всадников, одерживающих победу над драконом и даже надписи церковно-славянской вязью: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!».
Летом 1919 года Крупская по настоянию Ленина отправилась агитировать за Советскую власть по Волге и Каме на пароходе «Красная звезда». Она тяжело перенесла путешествие, и оно не показалось бы легким и более молодой и не обремененной болезнями даме. Наверно, тяготы походной жизни послужили причиной ее обостренной раздражительности в адрес немилосердного мужа, не дающего отдыха ни для себя, ни для кого бы то ни было на свете. За два месяца Надежда Константиновна произнесла 34 речи. И, если бы она говорила одно и то же, меняя лишь в словах приветствия согласно топографии, то и тогда ее бедному горлу пришлось бы несладко. При этом в снисходительном сочувствии Крупская не нуждалась, ее речи почти не повторяли друг друга, разве что концептуально, но такова была и цель поездки – агитация за новый строй доставляла ей истинное удовольствие. Однако в адрес Владимира Ильича была всё же отпущена шпилька. Надежда Константиновна кольнула его словами – подумать только! – священника. Их предали ей матросы с парохода: «Большевики, подобно апостолам, пошли в народ, чтобы понести свет истины».
Скорее всего, слова мифического священника передали обыкновенные послеполуденный бесы, старые знакомцы Надежды Константиновны еще по Бестужевским курсам, на которых она с товарками дегустировала опиум народничества.
Моисей Наппельбаум. Ленин. 1918 год.
На одной из волжских пристаней Крупская подарила солдатам первый официальный фотопортрет Ленина, сделанный в январе 1918 года Моисеем Наппельбаумом. Портрет предназначался для избранного тома ленинских сочинений. Реалистическое изображение крайне усталого человека вызвало у солдат почти религиозное благоговение. Крупская, сообщая Ленину о священнике, не забыла упомянуть солдат, поклонившихся изображению пророка новой истины, кое-кто даже крестился на портрет.
Ленин проглотил «подслащенную пилюлю», сообщение об апостольской миссии большевиков, заметив, однако, что хотя по форме сравнение с апостолами неверно, но по сути совершенно справедливо. В то время, как он «по сути» согласился, лопнул последний пузырек пены той «пивной» анафемы, которой он предал богостроителей, а сам он стал центром новой религии.
(Продолжение следует)
Последние публикации:
Свободный диалог. О слове и о поэте –
(14/05/2024)
Писатели и читатели Пушкина –
(06/06/2023)
Осенний мюзикл летнего кота (Окончание) –
(23/12/2021)
Осенний мюзикл летнего кота –
(22/12/2021)
О толковании золотых сновидений –
(26/04/2021)
Ведать и видеть –
(29/01/2021)
Записи по поводу творчества Вячеслава Овсянникова –
(01/03/2019)
Потреплем лавры старика?.. –
(03/07/2017)
Следы света на изнанке взгляда –
(09/02/2016)
Аксиомы авангарда (13) –
(26/08/2014)
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
