Лаборатория слова

Матсуо Басё

Известно: создатель хайку как высокой поэтической формы – великий японский поэт Басё. До Басё хайку – несерьезный жанр, шуточная игра. Хайку – трехстишие, стихотворение из трех строк со строго определенным количеством слогов в строке. Первая и третья строка – пять слогов, средняя – семь. Японцы в отличие от нас пишут хайку одной строкой сверху вниз. Самое знаменитое хайку Басё:

Есть перевод Бальмонта, первый на русском языке:

Существует еще ряд переводов, вот, например:

Басё использовал это хайку как подпись к двум своим картинам: на одной изображен одинокий ворон на суку, на другой – стая ворон над оголенной веткой большого дерева.

  Басё избегал лишних слов и оценочных, эмоциональных определений, также как избыточной экспрессии и пафоса. Его стиль: добиться предельного лаконизма, не описывать, а только называть вещи. Показ, а не рассказ. Но показ особенный. Эстетика «пресности», «ваби» (как называют японцы такой стиль), скудость, в том числе скудость слов для изображения. Притушить краску. Крайний аскетизм, бедность художественных средств. Басё по свидетельству его учеников отвергал беспредметность поэзии, необразность, абстрагирование. Никогда не давал четких определений, изъяснялся метафорически, роняя загадочные фразы, полные скрытых смыслов.

Начнем с перевода Бальмонта. На мой взгляд, этот перевод в корне неверен, искажает стиль оригинала. Это Бальмонт, а не Басё. Ненужная, излишняя экспрессия, драматизация. Ветка – мертвая. Ворон – чернеет. Эпитет «мертвая» мертвит ветку, заслоняет ее «мертвостью», оценочным субъективным чувством, чего нет у Басё. В оригинале ветка – сухая. То есть эмоционально нейтральный эпитет.

Причем по-японски образ, переведенный на русский как «осенний вечер», многозначен: это и вечер осени, и осени сумерки,  и конец осени, то есть поздняя осень.

Итак, у Бальмонта ворон «чернеет». «Чернеет» не только лишнее слово (ясно, что ворон – черный), но этот эпитет еще и чернит ворона, заслоняет его нарочитой чернотой. Акцент на «чернеет», а не на «ворон». Что абсолютно несвойственно, даже противопоказано эстетике Басё. Кроме того, у Бальмонта точный метрический рисунок, двустопный ямб с одинаковым количеством слогов во всех трех строках, по пять слогов. Получается завораживающий эффект, мерность звучания затмевает образ. В переводе Бальмонта еще и нарочитая звукопись: мёр-чер-вор-чер. А также ассонансное краегласие всех трех строк: ветке-ворон-вечер. Если не смотреть на это трехстишие Бальмонта, как на перевод, то оно обладает своей особой художественной ценностью.

В переводе Марковой тоже есть лишние или неточно переведенные слова – «сидит» и «одиноко». Ясно, что – сидит. Да и не сидит. В оригинале не так. Там буквально – стоянка, остановился. «Одиноко» – не нужно обозначать одиночество напрямую. Это не в стиле Басё. Настроение одиночества должно навеваться образами, будучи неназванным. Таково кредо этого жанра. Как тут не вспомнить нашего Фета, самого близкого к стилю Басё русского поэта: «звуком на душу навей». Показано ведь: ворон на голой ветке осенним вечером. Ясно, что один, одинок. К тому же голая ветка это не то, что сухая ветка. Голая тут может пониматься, как безлиственная, временно голая, весной оживет. Опять будет в листве. А вот сухая – это сухая. Придает другой смысл и ворону, и осеннему вечеру. «Сухость», «пресность» – опять же. Сухость – чрезвычайно важное понятие в японской эстетике, корни этого понятия в философии даосизма и дзен-буддизма. Просто недопустимо сухую ветку Басё заменять голой или мертвой.

Перевод А.Долина и совсем не то. «Примостилась под вечер ворона – кончается осень». Ужасно это – «примостилась под вечер». Ворон сгинул, вместо него – обыкновенная, скучная ворона. Басня, а не хайку. Утрачен образ осеннего вечера. Словосочетание «кончается осень» не рисует ту магическую картину осени, которую видишь в словосочетании «осенний вечер». Перевод А.Долина звучит слишком приземленно, упрощает оригинал.

 Тем же грешит и перевод В.Соколова: ветка черная, ворон расположился. Мало того, что, ворон черный, так здесь еще и ветка. Перебор. Перечернил. Словечко «расположился»   (уютно, значит, с комфортом устроился) – никак не вяжется не только с тем, что в оригинале, но и вообще с духом Басё, с его стилем.

При переводе хайку трудно следовать его строгой форме, соблюсти звукопись,  количество слогов в строке. Да и невозможно. В японском языке пять гласных и десять согласных. С русской фонетикой нет родства. А если упорно, во что бы то ни стало соблюдать количество слогов, то неизбежно погрешишь против главной черты стиля Басё и вообще стиля хайку) – лаконизма. Тогда-то и появляются «сидит одиноко», «примостилась под вечер», «расположился», чтобы средняя строка воспринималась длиннее, чем первая и третья, чтобы звучало схоже с тем, как на японском. И это еще не все трудности. Хайку – чрезвычайно сложная, своеобразная символика, понятная только японской культуре. Непереводимая игра на омонимах, большим наличием которых (не в пример с русскому) отличается японский язык. Широкая система запретов: что нельзя делать в хайку, иначе это будет не хайку. Исключительная, невообразимая для русского языка, смысловая емкость. Сложно разветвленная ассоциативная образность.

Теперь вглядимся в буквальный перевод этого хайку. Вот как оно в переводе на русские звуки и написание:

Нельзя не заметить, как крепко сцеплено звукописью, как сжато – что неизбежно утрачивается в переводах.

Рассмотрим подробней: карээда, карэ – сухая; эда – ветка (не сук). Карасу – может быть и ворон, и ворона, и вороны (ударение на первом слоге), и вороны (ударение на втором слоге). В японском существительные не имеют разделения на род и число. Томарикэри – остановиться, остановка в пути. Аки – осень. Курэ – сумерки, конец сезона, года. Аки но курэ – несколько значений: осени сумерки, осени вечер, конец осени.

 Подстрочный перевод этого хайку может быть таким:

Но ведь надо еще учитывать значения этих слов в японской культуре, их ассоциативность. Ворон, например, с древнейших времен считается в Японии священной птицей, вестником богов. Также по древне-японскому мифу ворон – участник создания первого японского государства Ямато. Еще ворон в Японии – символ семейной любви и постоянства.

Предлагаю свой вариант перевода этого хайку Басё:

Разумеется, и этот перевод нельзя назвать полностью удовлетворительным. Трудная задача – соблюсти все требования. Да и надо ли? Вспомним высказывание самого Басё: «Не всегда следуют правилам. Нет правил, когда можно отступать от них». Тем более, что Басё как раз в этом хайку и позволил себе отступить от неукоснительных правил: во второй строке у него вместо семи слогов девять.

В переводе Веры Марковой настроение осеннего одиночества. В переводе Бальмонта – мрачное настроение, драматизм, смерть, что-то зловещее. Другие известные переводы в том же духе осеннего одиночества и печали. В переводе, предложенном мной, настроение другое: тут чувство хрупкости бытия и конец пути, успокоение, одинокий покой. Почему ворон выбрал пристанищем именно сухую ветку – такую ненадежную, хрупкую опору? Что означает этот странный выбор? Безрассудство, потеря здравого смысла, вызов? Или этот выбор абсолютно осознанный, глубоко духовный? Сухое – безжизненное. Но сухое также и неизменное, застывшее в постоянстве, сохраняющее себя самим собой, в своей твердости, в своей основе, в себе подлинном, в истинной сущности себя. И это пристанище не временное, как может показаться внешнему взгляду. Это пристанище последнее.