Литературная критика

К 220-летию со дня рождения

Дмитрий Веневитинов (1805 - 1827)

Акварельный портрет Петра Ф. Соколова

Дмитрий Веневитинов предрек себе: «Ты в мире молнией промчишься». Не прожил и 22 лет. Удивлял своих современников богатством дарований. Поэт, философ, критик, переводчик, публицист, музыкант, художник. Литературное наследие Веневитинова невелико, помещается в одном томике. При жизни опубликовано немногое. Первое собрание его стихов и прозы посмертно издали друзья. Ранняя смерть вознаграждена признанием и громкой славой. Единодушная скорбь и сожаления.

«Это была прекрасная утренняя заря, предрекавшая прекрасный день». «Какою роскошною зарею занялся рассвет таланта Веневитинова, какой пышный полдень, какой обильный вечер предсказывало прекрасное утро его поэтической деятельности». «Помните ли вы юного поэта Веневитинова? Посмотрите, какая у него точность и простота в выражении, как у него всякое слово на своем месте, каждая рифма свободна и каждый стих рождает другой без принуждения». «Мы не обинуясь скажем, что из всех поэтов, явившихся в первое время Пушкина, исключая гениального Грибоедова, который один образует в нашей литературе особую школу, – несравненно выше всех других и достойнее внимания и памяти – Полежаев и Веневитинов». Белинский.

«Но среди молодых поэтов, напитанных великими писателями Германии, более всех блестел и отличался покойный Д.В.Веневитинов… Веневитинов создан был действовать сильно на просвещение своего отечества, быть украшением его поэзии и, может быть, создателем его философии. Кто вдумается с любовью в сочинения Веневитинова (…), тот узнает философа, проникнутого откровением своего века; тот узнает поэта глубокого, самобытного, которого каждое чувство освещено мыслью, каждая мысль согрета сердцем…». Киреевский.

«Веневитинов одарен был талантами самыми увлекательными. Живопись и музыка, поэзия и философия… Верный и независимый вкус, благородный и открытый образ мыслей, светлый и живой ум, детское простосердечие… дружелюбие и мечтательность так пленительно сливались и обнаруживались в нем, что, узнав его, нельзя было не любить». Плетнев.

             «… Веневитинов, юноша, полный мечтаний и идей 1825 года. Отчаяние, как и боль после ранения, наступает не сразу. Но, едва успев промолвить несколько благородных слов, он увял, словно нежный цветок, убитый леденящим дыханием Балтики… Ужасная, черная судьба выпадает у нас на долю всякого, кто осмелится поднять голову выше уровня, начертанного императорским скипетром; поэта, гражданина, мыслителя неумолимый рок толкает в могилу… Веневитинов убит обществом двадцати двух лет». Герцен.

«У Веневитинова было художничиски-рефлективное направление в роде Гете, и я думаю, что оно кончилось бы философией». Станкевич.

 «Мы слишком хорошо можем знать, что ранняя смерть отняла у нас великого поэта, который дал бы новое и самое благотворное направление нашей поэзии. Проживи Веневитинов хотя десятью годами более, он на целые десятки лет двинул бы вперед нашу литературу». «Надобно перенестись к 1825-27 годам, чтобы понять всю глубокую справедливость этих слов, понять, какую силу ума должно было иметь, чтобы так смотреть на литературу, ее состояние в России, средства двинуть ее вперед и вместе с ней двинуть общество… Кому из прославленных тогдашних литераторов воображалось что-нибудь подобное?» Чернышевский.

«Милый друг, бедного Веневитинова ты уже, вероятно оплакал. Знаю, смерть его должна была поразить тебя. Какое соединение прекрасных дарований с прекрасною молодостью». Дельвиг Пушкину.

Упрек Пушкина друзьям: «Почему вы позволили ему умереть?»

Веневитинов был его дальний родственник.

Веневитинова называют самым красивым поэтом пушкинской эпохи. Его сравнивали с Байроном, Шелли, Гёте. «Это был красавец в полном смысле этого слова. Высокого роста, словно изваяние из мрамора. Лицо его имело кроме красоты какую-то еще прелесть неизъяснимую. Громадные глаза, голубые, опушенные очень длинными ресницами, сияли умом». Одна из современниц. Портрет Веневитинова 1826 года работы французского живописца Ансельма Лагрене – гордый профиль, открытый, смелый взгляд, решительно сжатый маленький рот, тонкие, длинные музыкальные пальцы, античная красота всего облика. Есть пушкинский рисунок пером, Веневитинов в профиль. Еще силуэт Веневитинова, сделанный Федором Хомяковым.  Классически совершенные линии черепа, предназначенного вмещать гениальный мозг. Столетие спустя в 1930 году могила Веневитинова в московском Симоновом монастыре была вскрыта, его череп удивил антропологов сильным развитием черепной формы.

В совершенстве владел пятью языками: французским, немецким, английским, латынью и греческим. В 14 лет читал в подлиннике Гомера, Эсхила, Софокла, Вергилия, Горация. Платон  его любимый философ. Рисовал, сочинял музыку. Серьезные занятия математикой и медициной. Цель  этих занятий: некое полное и цельное знание. Но – знание, неотделимое от поэзии. Оно и есть Поэзия. Поэт цельного знания, поэт-философ. Не отделял в себе поэта от философа, поэзию от философии, верил, что первоначально поэзия и философия – одно целое, одно и то же. Но эта первоначальная цельность не пассивно созерцательная, отвлеченная от жизни, а деятельная, проявляющая себя в борьбе. Об этом его статья «Анаксагор». Платон отвечает на вопрос, почему он изгнал поэтов из своего государства: «Моя республика должна быть составлена из людей мыслящих, и потому действующих. К такому обществу может ли принадлежать поэт, который наслаждается в собственном своем мире, которого мысль вне себя ничего не ищет и, следственно, уклоняется от цели всеобщего усовершенствования? Поверь мне, Анаксагор: философия есть высшая поэзия». То есть такие созерцательные поэты бесполезны для общества. Необходимы поэты-мыслители. Цель поэта – проникнуть в сущность бытия, орудие поэта – мысль. «Без мысли гений не творит». В статьях, в письмах, в стихах без устали повторял это, как аксиому, как магическое заклинание.

В полемике с В.Полевым по поводу «Евгения Онегина» Веневитинов вопрошал: «Не забываем ли мы, что в пиитике должно быть основание положительное, что всякая наука положительная заимствует свою силу из философии, что и поэзия неразлучна с философией?»  Веневитинов, никому еще неизвестный неофит-критик, но обладающий провидческим даром и точным, разящим языком анализа, в полемике сокрушительно побеждает опытного в журнальных боях Полевого. Ему 20 лет, это его первое выступление в печати. Известен отзыв Пушкина: «Это единственная статья, которую я прочел с любовью и вниманием. Все остальное – или брань, или переслащенная дичь».

С 1822 по 1824 гг. Веневитинов вольнослушатель московского университета. В 1823 г. в Москве создается «общество любомудрия». Председатель – Владимир Одоевский,  секретарь – Веневитинов. Помимо них члены общества: И.В.Киреевский, А.И. Кошелев, Н.М. Рожалин и другие. Посещали заседания А.С.Хомяков, С.П.Шевырев, М.П.Погодин. Кошелев вспоминал: «Мы собирались у князя Одоевского… Он председательствовал, а Д.В.Веневитинов всего более говорил и своими речами часто приводил нас в восторг...  Всего более занимали нас немецкие философские сочинения… В это время бывали у нас вечерние беседы, продолжавшиеся далеко за полночь». Веневитинов – признанный любомудрами глава, идеолог и вдохновитель. Это общество и называли веневитеновским.

С 1824 г. Веневитинов и его друзья любомудры в московском архиве коллегии иностранных дел. Соболевский их прозвал: «архивные юноши». Так их упоминает в «Евгении Онегине» Пушкин.

Тот же Кошелев пишет: «Служба наша главнейше заключалась в разборе, чтении и описи древних столбцов. Понятно, такое занятие было для нас малозавлекательно. Впрочем, начальство было очень мило: оно и не требовало от нас большой работы». Любомудры являлись в архив по понедельникам и четвергам, и там продолжались их литературно-философские беседы. Беседы эти Одоевский запечатлел в своих «Русских ночах». А в его повести «Новый год» Веневитинов – пламенный оратор и председатель этих собраний.

На этих собраниях Веневитинов громче всех заявляет требование мысли в русской  поэзии. Поэзии мысли. В отличие от других любомудров, он человек одной большой задачи. Перед ним цель – совершить решительный переворот в русской литературе, построить ее на твердых основах самобытной национальной философии.

В 1826 году любомудры создают свой журнал «Московский вестник». Журнал благословляет Пушкин и соглашается в нем участвовать. Истинный его вдохновитель – Веневитинов. Пишет специальную статью «Несколько мыслей в план журнала». (Опубликована посмертно). Здесь изложена вся программа задуманного им революционного переворота. Начать  с самопознания: «Всякому человеку, одаренному энтузиазмом, знакомому с наслаждениями высокими, представлялся естественный вопрос: для чего поселена в нем страсть к познанию и к чему влечет его непреоборимое желание действовать? … Самопознание – вот идея, одна только могущая одушевить вселенную; вот цель и венец человека. … Художник одушевляет холст и мрамор для того только, чтобы осуществить свое чувство, чтоб убедиться в его силе; поэт искусственным образом переносит себя в борьбу с природою, с судьбою, чтоб в сем противоречии испытать дух свой и гордо провозгласить торжество ума. … Россия все получила извне… воздвигла мнимое здание литературы без всякого основания, без всякого напряжения внутренней силы. Причины нашей слабости… не столько в образе мыслей, сколько в отсутствии мысли. … всеобщая страсть выражаться в стихах. Многочисленность стихотворцев во всяком народе есть вернейший признак его легкомыслия; самые пиитические эпохи истории всегда представляют нам малое число поэтов. … истинные поэты всех народов, всех веков были глубокими мыслителями, были философами и, так сказать, венцом просвещения. У нас  язык поэзии превращается в механизм; он делается орудием бессилия, которое не может себе дать отчета в своих чувствах и потому чуждается определительного языка рассудка… у нас чувство… освобождает от обязанности мыслить и, прельщая легкостью безотчетного наслаждения, отвлекает от высокой цели усовершенствования. … России одно только средство представляется тому, кто пользу ее изберет целию своих действий. Надобно бы совершенно остановить нынешний ход ее словесности и заставить ее более думать, нежели производить. … Итак, философия в применение оной ко всем эпохам наук и искусств – вот предметы, заслуживающие особенное наше внимание, тем более необходимое для России, что она еще нуждается в твердом основании… Вот подвиг, ожидающий тех, которые возгорят благородным желанием в пользу России… воздвигнуть торжественный памятник любомудрию, если не в летописях целого народа, то по крайней мере в нескольких благородных сердцах…».

Веневитинов не успел осуществить этот свой грандиозный утопический план переустройства русской литературы, а с ней и всей русской культуры. Но в нескольких благородных сердцах памятник своему несбыточному подвигу он, бесспорно, воздвиг.

Пушкин любил его, назвал «чудо поэтом», оплакал его кончину. Но решительно отверг радикальную программу преобразования поэзии на принципах любомудрия. Все это было ему абсолютно чуждо. Он с сарказмом писал Дельвигу: «Милый мой, на днях, рассердясь на тебя и на твое молчание, написал я Веневитинову суровое письмо… Ты пеняешь меня за «Московский вестник» – и за немецкую метафизику. Бог видит, как я ненавижу и презираю ее; да что делать? Собрались ребята теплые, упрямые; поп свое, а черт свое. Я говорю: господа, охота вам из пустого в порожнее переливать – все это хорошо для немцев, пресыщенных уже положительными познаниями, но мы… – «Московский вестник» сидит в яме и спрашивает: веревка вещь какая?..».

 Хотя тот же Пушкин: «Русский метафизический язык находится у нас еще в диком состоянии. Дай бог ему когда-нибудь образоваться наподобие французского (ясного точного языка прозы, то есть языка мыслей)». Но это о прозе. Не о поэзии.

Поэт-философ Веневитинов дерзко замыслил вырваться из плена хилой лирики на простор мировой Мысли. Но юный поэт в терновом венце любомудрия не донес этот слишком тяжелый крест на свою Голгофу. Да и надо ли Поэзии платить сию звездную дань даже и самой благородной и прекрасной идее? Зачем ей решать мировой вопрос, кто раньше: яйцо – курицы, или курица – яйца? Что такое поэзия мысли? Для чего ей ополчаться на поэзию чувства? Зачем ей, кроме себя самой, быть еще чем-то? Преданный друг любомудр Алексей Хомяков убежден: «С Веневитиновым, бесспорно, начинается новая эпоха русской поэзии, эпоха, в которой красота формы уступает первенство красоте и возвышенности содержания». Другой друг любомудр Иван Киреевский дополнит: «Созвучие ума и сердца было отличительным характером его духа, и самая фантазия его была более музыкою мыслей и чувств, нежели игрою воображения». А Белинский скорбит: «Веневитинов сам собою составил бы школу, если бы судьба не пресекла безвременно его прекрасной жизни, обещавшей такое богатое развитие». Эта чаемая многими школа еще аукнется в другом веке, в другом рано погибшем юноше Иване Коневском. Школа эта совьет гнездо нового любомудрия на башне Вячеслава Иванова на Таврической улице в Петербурге. Ее концепты подхватят и поднимут знаменем своей поэзии нашумевшие концептуалисты новейшего времени. Школа пошла в рост и наплодила тьму тьмущую учителей и адептов. Ночевала ли в ней Поэзия, баба капризная и глуповатая? Вопрос праздный.

На «сумрак суровых размышлений» Веневитинова откликнутся «Сумерки» Боратынского: «Все мысль да мысль! /Художник бедный слова!/О жрец ее!..».  А Тютчев своим знаменитым: «Мысль изреченная есть ложь». Что же Веневитинов, этот «тихий гений размышленья»? Разве мысль, отвлеченная от всего сокровенного, внутреннего мира человека – это его мысль? Разве верить в здоровые, твердые начала и в счастливые, оптимистические концы, победно венчающие общее дело – такая уж завидная доля? Ведь «сына богов, любимца муз и вдохновенья», того, кто всю свою жизнь посвятил «навек поэзии святой», чаще подстерегает ад, чем рай.  Ему, жрецу мысли, провидцу собственной судьбы, «часто грезится стихами». Вот Владимир Одоевский вспоминает: «Он ощущал часто в себе необходимость выражаться стихами, или лучше – каждую минуту жизни обращать в поэзию». А вот голос еще одного восхищенного современника: «Веневитинов и в жизни был поэтом: его счастливая наружность, его тихая и важная задумчивость, его стройные движения, вдохновенная речь, светская, непринужденная любезность, столь знакомая всем, вблизи его видевшим, ручались в том, что он и жизнь свою образует как произведение изящное». Федор Хомяков в письме своему брату Алексею: «Это чудо, а не человек; я перед ним благоговею. Представь себе, что у него в 24 часах, из которых составлены сутки, не пропадает ни минуты, ни полминуты. Ум и воображение и чувства в беспрестанной деятельности. Как скоро он встал, и до самого того времени, как он выезжает, он или пишет, или бормочет новые стихи, приехал из гостей, весело ли ему или скучно, опять за то же принимается, и это продолжается обыкновенно до 3-х часов ночи».

И все же: что это за зверь такой – мысль в поэзии? Вот загадка! Тайна за семью апокалиптическими печатями. Не миф ли это, вымученный неутомимой толчеей воды в риторической ступе. И опять на помощь спешит великий, единственный и неповторимый Виссарион, в каждую литературную бочку критическая затычка: «Что такое мысль в поэзии? Мысль в поэзии! Это не рассуждение, не описание, не силлогизм, это восторг, радость, грусть, тоска, отчаянье, вопль».

Веневитинов стал легендой. Романтический образ прекрасного, невероятно талантливого, рано погибшего юноши. Еще мистическая история с  перстнем. Был безнадежно влюблен в Зинаиду Волконскую, «царицу муз и красоты», хозяйку знаменитого салона. Разница в возрасте 16 лет. Веневитинов уезжал в Петербург, уезжал надолго, жить и служить. Как оказалось, навсегда. В «горестный час прощанья» Зинаида Волконская подарила ему на память старинный бронзовый перстень, найден при раскопках Геркуланума. Веневитинов говорил друзьям, что наденет его только в день свадьбы или в день смерти. Волконская попросила взять в попутчики некоего француза Карла Воше, возвращался из Сибири, сопровождал туда княгиню Трубецкую, в ссылку, к мужу. Третьим с ними Федор Хомяков. При въезде в Петербург их арестовали жандармы. Хомякова отпустили, а Веневитинова и Воше отвезли в Главный штаб. Продержали под арестом трое суток на гауптвахте, в сыром и холодном помещении. Веневитинова допрашивали: не причастен ли он к делу декабристов. И как бы он себя повел, будь он здесь во время восстания. Веневитинов ответил решительно: был бы на стороне восставших. Действительно, он со своими друзьями любомудрами, Кошелевым и Рожалиным, веря слухам, что к Москве движутся с юга восставшие полки, готовился к ним присоединиться и для этого стал брать уроки фехтования и верховой езды. Кошелев вспоминал: «Мы, молодежь, почти желали быть взятыми и тем стяжать известность и мученический венец». Несмотря на такой ответ, Веневитинова отпустили. Но все-таки картечь с Сенатской площади 1825 года настигла его.  Последствие ареста – болезнь легких, кашель, боли в груди. Арест произошел в ноябре. А в марте следующего 1827 года Веневитинов приглашен на бал в доме Ланских. Жил он во флигеле того же дома, в глубине двора. После бала возвращался к себе в накинутой на плечи шинели. Простудился. Воспаление легких. Скоротечная горячка. Сгорел за несколько дней. Алексей Хомяков, вспомнив о перстне, надел его на руку умирающего Веневитинова. Тот спросил: «Разве я женюсь?»

У Веневитинова есть пророческое стихотворение «К моему перстню»: его могила когда-нибудь будет разрыта, перстень снят с пальца и передан кому-то другому. Так все и случилось столетие спустя в 1930 году: прах Веневитинова, захороненный в Симоновом монастыре, был перенесен на Новодевичье кладбище. Перстень снят, и теперь хранится в Литературном музее в Москве.