Литературная критика

                                              Вера Леонидовна Андреева                                                               

Не скрою, что «Детство» Вадима Андреева произвело на меня столь сильное впечатление, что вызвало необоримое желание познакомиться и с воспоминаниями его младшей сестры – Веры и его дочери Ольги, тем паче, что  в Орле на сайте  музея Леонида Андреева – отца Вадима и Веры – утверждалось, что все дети Леонида Андреева унаследовали от него литературный дар.  С этим трудно согласиться, поскольку из шести его детей (включая и его приёмную дочь от второй жены) писателями  стали только дети от первого брака – Даниил Андреев, поэт и автор знаменитой мистической «Розы мира» и Вадим Андреев – поэт и автор нескольких автобиографических прозаических произведений, опубликованных в СССР в период «хрущёвской оттепели». Вера Андреева (1910 – 1986)  начала писать воспоминания только после возвращения в Советский Союз в 1960 году. Я  посмотрела каталоги РГБ и РНБ – они содержат информацию только о разных изданиях двух её произведений, перечисленных в сноске.

Снова перед читателем пройдут персонажи и события из жизни семьи Леонида Андреева. Но как они отличаются от описаний Вадима!  Вера даёт представление о своём, в общем-то, безоблачном  детстве с родным отцом, матерью, бабушкой, тётей Наташей, которая фактически вела хозяйство и занималась детьми. Леонид Андреев в воспоминании дочери предстоит совсем другим человеком по сравнению с воспоминаниями Вадима, для которого отец был недосягаемым, я бы сказала каменным, бессердечным монументом, к сердцу которого мальчик многие годы пытался найти тропинку.  Вера напишет об отце, что «... Папа был остроумным и весёлым старшим другом, учителем и озорным товарищем наших игр... (стр.15).  «И папа уступает нашим просьбам, надевает свои огромные валенки, отделанные кожей и, весёлый, с развевающимися ушами меховой шапки, отправляется вместе с нами. Мы страшно любили  эти прогулки с папой. Он выдумывал всякие замысловатые состязания, он вникал во все наши законы езды и тут же сочинял новые, хохотал вместе с нами и валялся в снегу, смешно задирая чёрную бороду, когда снег забирался за шиворот» (стр.14). В редкие зимние прогулки Вадима с отцом  Л. Андреев  сосредоточенно молчал, не принимая попыток подростка сблизиться с ним, раскрыть перед ним свой духовный мир. Вадим, тем не менее, пытается оправдать отца тем, что он не любил маленьких детей.

В памяти Веры отец оставался другим. С изрядной долей юмора она описывает эпизод с братом Саввой,  безоговорочным любимцем родителей. «Один раз Саввка пришёл со страшным рёвом к папе и пояснил: “Я Веку бю-бю, а она не пацет!” Он меня, видите ли, бил, а я из упрямства – потому что обычно я была жуткой рёвой – на этот раз плакать не захотела  – от огорчения, что я не плачу, когда ему этого хочется, Саввка сам пустился в рёв и пришёл жаловаться на меня папе. “А ты палкой не пробовал?” –  спросил папа и к превеликому Саввкиному возмущению отшлёпал его» (стр.21). 

Оба мемуариста отмечают отнюдь не одинаковое отношение Леонида Андреева и его второй жены к своим детям, выделяя Савву – первенца писателя от второго брака с Анной Ильиничной Денисевич (Корницкой по первому мужу). Савве разрешалось всё, именно его часто брали с собой родители во время путешествий на яхте или поездок.  Саввой восхищались все, даже незнакомые люди засматривались на него на улицах, восхищаясь его красотой. Казалось бы, при такой всеобщей любви и вседозволенности он должен был бы вырасти законченным эгоистом – эгоцентристом. Ан нет, в «Эхе прошедшего» Вера напишет о том, что он был добрым и отзывчивым, поддерживал тёплые отношения  с Валентином – младшим родным братом и сестрой, с безмерным почтением относился к своей матери, которая именно на него опиралась после смерти Леонида Андреева, когда она приняла решение уехать из Финляндии в Европу. Вера Леонидовна подчеркнёт в Савве непреходящее чувство неудовлетворённости собой из-за того, что он не оправдал  надежд своей матери.

Старшие дети Леонида Андреева? «Брата Даниила[2] я не помню, –  написала в воспоминаниях Вера. – Один раз только худенький беленький мальчик  сидел на камне около кухонного крыльца. “Это ваш брат Даня”, – сказали нам.  Даня всегда воспитывался и всегда жил у родных своей матери Александры Михайловны в Москве» (стр. 22).  Относительно брата Вадима Вера напишет более подробно: «Вадим был гораздо старше и жил где-то у родственников, приезжая на Чёрную речку только на летние и рождественские каникулы. Он был худой подросток с ужасно жёсткими волосами, которые, как щетины, протыкали его берет и торчали наружу. (...) Мы относились к нему как к взрослому, уважали и слушались безоговорочно» (стр.22). 

Говоря о старшем брате, Вера в своих воспоминаниях не скрыла  один, поразивший её  в детстве эпизод, дипломатично обойдённый Вадимом в его книге, –  о  взаимоотношениях пасынка  с Анной Ильиничной, второй женой отца. Напомню, что после женитьбы на ней Леонид Андреев потребовал от сына называть Анну Ильиничну мамой, что ребёнок и был вынужден делать.

«Я знала, что наша  мама приходится Вадиму мачехой, но не придавала этому никакого значения, просто не задумывалась над этим, но однажды я слышала, как он вбежал, рыдая, в комнату и, перед тем как хлопнуть со страшной силой дверью, закричал пронзительным голосом: “Мачеха!”. Какое холодное, жестокое слово! Оно прокатилось по всему дому, и я в первый раз подумала, что Вадим может быть каким-то несчастным, каким-то неполноценным, как будто у него не хватало руки или ноги» ( стр. 21). Да, даже ребёнок понял, а вот Анна Ильинична...

Впрочем, Вера оправдывает свою мать, жизнь которой была посвящена только «служению» Леониду Андрееву: «служение ему  – преданное, напряжённое, болезненно-страстное». Собственные же дети «мало видели её – вечно занятую, озабоченную строгую. Мама старалась  быть ласковой, порой, как бы пробуждаясь, вдруг начинала интересоваться нами, брала на руки, расспрашивала. И невольно мы разочаровывали её, казались заурядными (курсив мой – Т.Л.), диковатыми, мало ласковыми» (стр. 46). И: «Холодный взгляд маминых чёрных глаз обладал такой выразительностью, что замораживал самое буйное веселье, смех  тотчас же превращался и становилось даже непонятно – с чего это мы так развеселились» (стр.62).  Вера описывает страх, который её охватил, когда по совету тёти Наташи мать решила взять её с собой в поездку и облегчение, когда поездка дочери с матерью (sic!) не состоялась. 

Вера Леонидовна Андреева с мужем.

Выделив курсивом заурядность собственных детей Анны Ильиничны, невольно задаёшь с вопрос, а судьи кто? Была ли незаурядной сама Анна? Корней Чуковский в «Дневниках» о её отце написал, что он назвал своих дочерей Анна (Матильда) и Анна (Виктория). Сначала Леонид Андреев сделал предложение Анне-Виктории и только после её отказа женился на сестре – Анне-Матильде. Правда, незаурядное редкое имя Матильда[3] тотчас же исчезло после её замужества, оставив только весьма популярное (заурядное?) – Анна[4]. Вера отмечает мужской склад ума матери, её неприятие мещанства и то, что Анна Ильинична «серьёзно занималась музыкой», но...  опять-таки заурядное хобби для себя. Незаурядным, на мой взгляд, оказалось кредо Анны Ильиничны: «...маме очень хотелось активно участвовать в чём-то конкретном, в труде, приносящем зримую пользу окружающим, – пусть этот труд физический, он всё равно приносит удовлетворение и даже счастье тому, кто работает. Таково было мамино кредо, но всю свою жизнь маме не пришлось своим собственным трудом зарабатывать себе на пропитание, на содержание своих детей, – за всё это раз и навсегда заплатил папа (курсив мой – Т.Л.)» (стр.374). Так что «служение» Леониду Андрееву оказалось  не напрасным, во всяком случае, в финансовом смысле.

Но, объективности ради, всё-таки нужно отметить, что в ледяном сердце этой «снежной королевы» всё-таки были небольшие кусочки, в которых билась живая горячая кровь. Конечно, самый большой горячий ключ принадлежал Леониду Андрееву, после смерти которого «... Из её жизни как будто вынули тот стержень, на котором она держалась, и она рухнула бесшумно и превратилась в груду жалких обломков. Мы были слишком малы, глупы и ничтожны в своём бессилии заполнить страшную пустоту маминой жизни. Она  металась в тоске» (стр.84).   И второй ключ поменьше был связан с Саввой. Когда уже в Италии он заболел дизентерией и был на пороге смерти, она две недели в больнице не отходила от сына ни на минуту и позже дома  педантично соблюдала даже малейшие указания врачей. Но это естественное свойство матери. Точно так выходила и тоже  самого любимого сына – Леонида и его мать. А вот  при частых, в том числе тяжёлых болезнях Веры матери рядом не было. Девочка не отвечала её эстетическим идеалам? Да и в судьбе Нины, дочери от первого брака А.И., насколько  можно судить по воспоминаниям сестры, её участие ограничивалось, я бы сказала, «советами постороннего». Даже когда позже в Праге Нина решила выйти замуж за «нищего студента», она её не слишком отговаривала, правда предупредив, что ей придётся всю жизнь пребывать в нищете, что и сбылось по словам Веры. 

А вот к Савве...  Когда Анна Ильинична заболела тяжелейшим тифом и более двух недель  была без сознания,  –  напишет Вера: « ... В те редкие минуты, когда сознание возвращалось к ней, мама просила бумагу и карандаш и исписывала целые страницы. Это были письма к десятилетнему Саввке, в которых она изливала любовь к нему, раскрывала перед ним весь мрак своего одиночества  и навсегда прощалась с ним. Что мог понять глупый, маленький Саввка и как страшно была одинока наша мама, если у неё не было ни одного родного человека, кроме маленького сына?» (стр. 90).

Как же в такой семье, где родители предавались «служению» – отец литературе, а мать – отцу, воспитывалось их многочисленное потомство? Как  и Вадим, находивший себе утешение  в книгах, с трепетом относившийся к отцовской библиотеке, так и Вера подчёркивает роль книги в её детстве: «С самого детства мы были окружены книгами. Все мы читали запоем, и мне кажется, что во времена своего детства я прочла большую часть книг, прочитанных мною за всю жизнь». Конечно, были  какие-то гувернёры и у Вадима, и гувернантки у младших детей, но никакой системы в образовании не было. Наказывалась лень и нерадивость, наказание пустотой – ребёнка закрывали на целый день в пустой комнате без мебели с матрасом на полу, даже обед просовывался через чуть приоткрытую дверь; «как арестанту», напишет Вера позже в воспоминаниях. И только добрейшая тётя Наташа  поздно вечером тихонько проведёт «арестанта» в кухню посмотреть, не осталось ли там чего-нибудь вкусненького.

Учителя сменялись, даже сама Анна Ильинична попробовала поучить собственных чад игре на фортепьяно, но, не обнаружив в них зачатков гениальности, быстро отказалась от этого начинания.  Ей же, как деловой женщине, принадлежала идея использовать Вадима, с разрешения отца пропустившего один год обучения в гимназии и жившего на Чёрной речке, в качестве учителя русского языка и литературы. Читая воспоминания  Веры о Вадиме как учителе, невольно вспоминаешь  строгого «педагога» –  студента из повести В. Андреева «Детство», которого Вадим не только не любил, откровенно боялся и даже лицемерно ответил на вопрос гувернёра, что он его любит. «Учителем Вадим был весьма суровым и требовательным. Его система заключалась в том, что он не обременял нас грамматикой, а заставлял много читать, рассказывать прочитанное и писать диктовки и сочинения. Мы писали и писали без конца» (стр. 21). Позже в «Эхе прошедшего» Вера признает, что Вадим-таки выучил их русскому языку, с которым у неё с Тином (Тин – так звали домашние самого младшего сына Л. Андреева  –  Валентина.  – Т.Л.)   не было проблем при учёбе в гимназии в Чехословакии. 

Хотя... вспоминая о том, как Вадим заставлял их учить наизусть стихи, Вера с изрядной долей юмора описывает эпизод с образовавшейся в голове «кашей» от бездумной зубрёжки стихов. “.. я однажды спросила папу: «Кто такие флюгеране?» –  «Что такое?» –  спросил папа, ничего не поняв. « Ну, флюгеране  – Такой, наверное,  народ,  вроде англичане».  – Да откуда ты взяла?» –  «Ну как же: “не гнутся высокие мачты, на них флюгеране шумят”», пробормотала я. Папа дико захохотал  и пошёл вон из комнаты. Ещё долго я слышала его удаляющийся хохот и возгласы:  «Нет, ты только послушай, Аня, что Верка говорит: “флюгеране... народ такой... ха-ха-ха!”».  После этого я уже не рисковала приставать с расспросами и только про себя недоумевала над непонятными словами...» (стр. 67). И снова задаёшь себе вопрос, а почему бы отцу-писателю(!) не объяснить ребёнку, да заодно и учителям, что стихи нужно не заучивать на слух, а читать и спрашивать о непонятном. Интернета в то время ещё не предвиделось.

Надо, тем не менее, воздать должное Анне Ильиничне: своих детей после смерти мужа она устраивала только в русские гимназии. Поэтому она с семьёй уехала из Финляндии, где после революции закрылись русские гимназии, в Берлин, Прагу, пока, наконец, не обосновалась в Париже. Гимназическое образование было необходимым условием для последующего поступления в университет. В Праге в гимназиях – мужской и женской, естественно, о совместном обучении в те годы речь ещё не шла: учились  Валентин и Вера в разных гимназиях, жили в разных пансионах,  мрачный вид которых очень не понравился Анне Ильиничне.  Савву, возможно поэтому,  она оставила при себе. В итоге позже, когда она обосновалась в Париже и повела своих детей в гимназию, младшего Валентина приняли в пятый класса, а Веру – в шестой. Савву, хотя он был на год старше Веры, с трудом определили  тоже – в шестой класс из-за плохих знаний по математике потому, что он не учился в школе. После окончания гимназии в 1926 году  семнадцатилетний Савва, рисунки которого высоко оценивал ранее И.Е. Репин, легко поступил в  Académie des Beaux-Arts (Академия изящных искусств в Париже), а Вера?

Вера в воспоминаниях напишет так: «Я безгранично доверяла верности маминых мнений, суждений и критических замечаний. Мы с Тином с каким-то благоговением смотрели на маму, и не могло быть и тени какого-нибудь сомнения в правильности её слов или поступков. Мама всегда была права» (стр. 156).  Однако Вере с помощью Сергея Эфрона – мужа Марины Цветаевой, с которой довольно тесно общалась в Париже Анна Ильинична,– удалось убедить её разрешить вернуться во Вшеноры, чтобы заканчивать гимназию вместе со своим классом; её охватывал страх при мысли об учёбе во французской гимназии с плохим знанием языка и совсем без оных по  нелюбимой математике, к  тому же... в  Праге оставалась и первая подруга по гимназии, и – первая любовь Веры. Описание этого года самостоятельной жизни шестнадцатилетней девушки в самую холодную зиму, пожалуй, самая романизированная часть воспоминаний, где есть и уход её из пансиона на снятую квартиру, и болезнь, и холод, и голод, и раскаяние с последующим возвращением в гимназию... Читаю, и перед глазами   встают трагические страницы из повести Вадима Андреева «История одного путешествия» о перипетиях его существования в Батуми с 7 по 18 марта 1921 года. Но, если там  веришь автору буквально с первой буквы, то эти  страницы «Эха прошедшего» Веры Андреевой мне показались  эхом, докатившимся с батумских страниц старшего брата автора.

Но вернусь к тому времени, когда вызубрившая за пару месяцев весь курс последнего года пражской гимназии Вера с дипломом об её окончании возвращается к матери  в Париж и томится от безделья. «Если бы спросили тогда меня – куда мне больше всего хочется поступить? – я бы сказала по совести, что в университет на филологический факультет, но, увы, такое учение было абсолютно неперспективным, кому я буду нужна со своим французским языком, когда в Париже 200 тысяч русских эмигрантов  (...). Тогда если не филологический, то на медицинский, в Сорбонну, медицина меня всегда интересовала» (стр.355-56).  Сорбонна? Увы, Веру не спросили. Впрочем, я думаю,  мысль о филологическом факультете Сорбонны и к самой Вере пришла уже в Советском Союзе, лет пятьдесят спустя после окончания ею гимназии.  

Помощь пришла от старшего брата – Вадима: « ... наши “родичи”, так мы называли семейство Вадима, дознались о каком-то удивительном Американском госпитале, при котором открыта школа сестёр милосердия. Там в продолжение трёх лет учениц совершенно даром, со всем содержанием (курсив мой – Т.Л.) учат медицинским наукам, они проходят практику тут же в госпитале и выходят высокооплачиваемыми специалистами» (стр.356). Стоические усилия Веры, которой за месяц удалось вызубрить разговорный английский язык (Анна Ильинична устроила её бесплатной домработницей к семейству англичанки, жившей по соседству, которая разговаривала с ней только по-английски, так сказать, бартерная сделка) увенчались успехом, её зачислили в этот госпиталь, однако счастье оказалось недолгим, через полгода её отчислили, так как госпиталь не приносил прибыли. Вера отмечает, что мама не стала её ругать (задаю вопрос, а за что Анна Ильинична  могла бы в данной ситуации ругать Веру? За кризис в Европе? ),  а отправила её поступать в школу массажисток: «... будешь работать в водолечебницах, получать неплохие деньги. А богатые толстухи – они озолотят тебя, если ты своим массажем поможешь им похудеть» (стр.364). Увы, ни водолечебниц, ни богатых толстух не оказалось в окружении Веры, знания которой «пригодились только нескольким знакомым дамам и маме», которой она иногда растирала спину( там же). Брат Валентин, работавший помощником садовника в туберкулёзном санатории сказал ей, что там требуется уборщица.  «Немедленно я отправилась к директору Клячкину, офранцузившемуся русскому еврею,– тот благосклонно выслушал мой рассказ о том, как я училась в американском госпитале и как  стремлюсь мыть полы и убирать комнаты в его санатории... Ура, меня приняли! Я была счастлива...» (стр.365).  Вот уж поистине счастье!  Был доволен и полуголодный Тин, получавший в столовой один обед. Вера «научилась очень ловко собирать в кухне-столовой целые нетронутые порции отказавшихся от еды хилых пациентов... Набрав целый поднос всякой изысканной снеди, я относила его в “охотничий павильон”, где, уже щёлкая зубами, поджидал меня братец» (стр. 366). Но «счастье» Веры у разорившегося Клячкина с поваром из императорской кухни (sic!) счастье оказалось недолгим: санаторий продан, безработная Вера на полученную в санатории зарплату (там на полном пансионе её не на что было тратить) принимает приглашение  американки Эми –  соученицы из Американского госпиталя –  погостить на Ривьере, где они жили на собственной вилле близь Антиба.

Вера отмечает, что на Ривьере много вилл американцев  и англичан, не говоря уже об автомобилях. «Наших соотечественников на Ривьере тоже было много, но из-за своей бедности они не ходили в рестораны, выстроившиеся шеренгой вдоль набережной, они не жили в отелях, они не гуляли днём на пляже среди бездельничающей публики. Они добирались на курорт, чтобы работать мойщиками посуды в отелях и ресторанах, уборщиками» (стр. 367). Прожив полтора месяца в гостях «жизнью буржуа», Вера вернулась в Париж в статусе безработной, но вскоре устроилась в семью адвоката поваром и прислугой «за всё», то есть домработницей, иногда позируя его жене – художнице за дополнительную плату. Младший брат Валентин работал лифтёром в филателистическом клубе и открывальщиком дверей машин. К тощей зарплате добавлялся обед; и снова Вера «часто собирала для него остатки с праздничного стола» адвоката, из своей зарплаты порой покупала ему брюки или ботинки.

А Анна Ильинична? Она негодует, узнав из телеграммы из Праги, что у Нины родился сын, который может называть её бабушкой: –  Бабушкой?!! Никогда! Только Аней. В Париже она расторгла договор с тётей Наташей, которая дала слово Леониду Андрееву никогда не бросить его семью, т.е. Анну Ильиничну с детьми, так как Ане будет трудно одной ухаживать за детьми. Вследствие этого Анне Ильиничне приходилось платить ей небольшие деньги. Дети выросли, должны зарабатывать на  жизнь сами,  –  считала любящая мать, –   разумеется, кроме Саввки,  который учился в Академии изящных искусств, –  доходы от книг и постановок Леонида Андреева упали... Она пристраивает обиженную на неё до конца тётю Наташу домработницей в семью Марины Цветаевой, прекратив выплаты по договору. Сама же,  по-прежнему музицирует, тем более, что появился её двоюродный брат Коля с красивым тембром голоса: она ахает, что готова целыми днями аккомпанировать, лишь  бы был красивый голос.. И, по-прежнему, стремится к общению с людьми творческими или околотворческими: после Марины Цветаевой она сближается с дочерью Л.Н.Толстого – Татьяной Львовной, «необыкновенно умной, эрудированной женщин(ой),  с которой можно было часами беседовать на всевозможные темы, как абстрактные, так и сугубо житейские» (стр. 380). Савве удалось пробиться в хореографическое училище Фокина.                                                        

Несколько страниц в романе Вера посвящает и старшему брату. Вначале о первой встрече в Берлине (стр. 164 – 165): «Однажды мы застали у нас в доме нашего старшего брата Вадима. Оказывается, он был в каком-то путешествии на Кавказе. Почему на Кавказе и что это было за путешествие, мы понятия тогда не имели.[5]  Он был совсем взрослым, красивым. (...) под носом торчали небольшие усики. Кроме этих усов мне нравилось у Вадима всё, хотя он стал равнодушным к нам и даже немного надменным. Оно и понятно: мы всё ещё были мелюзгой. К тому же он был поэт! Такое наименование его деятельности нам казалось  очень странным.(...) Живого поэта, да ещё в образе собственного брата, нам ещё не доводилось встречать, и мы отнеслись к Вадиму очень скептически.

Особенно нам не нравилась его манера читать стихи. Раньше он читал их просто, без всякого пафоса. А тут! Боже мой, сквозь страшные, заунывные завывания можно было с трудом докопаться  до смысла даже таких нам хорошо  известных стихов (...) Нам было очень неловко во время его чтения. Хотелось смеяться, но это было неприлично, и мы только краснели, отворачиваясь стыдливо» ( стр. 164-65). 

Позже в Париже Вадим, женившись на  Ольге, приёмной дочери эсера Чернова (в девичестве Колбасиной), жил в двухэтажном домике у тёщи – Ольги Елисеевны Черновой. Вера цитирует отрывок из его письма в Рим, где в то время жила Анна Ильинична о женитьбе:  «”Нет счастливее  меня в подсолнечном мире”. “Подсолнечном” зачёркнуто, сверху написано “подлунном!” “» (стр. 320). Душевной близости с «родичами» не было, контакты с семьёй брата не было: «Нас отталкивало, меня в особенности,  несколько пренебрежительное отношение ко мне  – или мне так казалось?  – я ещё не доросла, чего-то недопонимаю, не знаю, путаю, в то время как они всё читали, всё знают, их ничем не удивишь. (...) С самим Вадимом было легко и просто: будучи значительно старше, значительно эрудированнее, начитаннее , он никогда не показывал своего превосходства, и я всегда с благодарностью выслушивала его поправки в написании или произношении некоторых слов и выражений в русском языке» (стр.321).  В то же время Вера критикует вышедшие в СССР произведения В. Андреева[6], считая, что в них не хватает юмора, хотя он был очень остроумным человеком. Вера обильно снабжает свой роман бытовыми юмористическими сценками не только из детства, которое для неё закончилось с отъездом из Дома на Чёрной речке, но и из жизни в Европе, например, о её уходе за пушистым котом адвоката  по имени Пуссэ.

Что же касается Анны Ильиничны, «она часто навещала «родичей», отмечала эрудицию и ум своей приятельницы Ольги Елисеевны и могла часами с ней беседовать на разные темы» (там же). Пока Анна Ильинична часами ведёт беседы на разные темы у Веры «...пустая и неинтересная жизнь в поисках работы, хоть какой-нибудь работы, лишь бы не быть дома, не видеть маминого осуждающего лица» (Курсив мой – Т.Л.) (стр.374). Вера обращается к своей чешской подруге по гимназии Тане Варламовой с просьбой подыскать для неё работу гувернантки, а сама снова работает прислугой «на всё», чтобы заработать деньги на проезд из Парижа в Прагу. Когда такое место нашлось у какого-то фабриканта на севере Чехии, ей было «весело»  –  свойство молодости –  ехать в неизвестность, в новую жизнь.

На этом роман фактически заканчивается, хотя мне он представляется незаконченным. После пробела в пару строк следует небольшой абзац как бы послесловия. Опустив 26 лет новой жизни, «наполненной страданиями и смертью, несбыточными надеждами  и падениями в страшную бездну отчаяния»  –  хирург в Остраве сообщил роковой диагноз, что её 12-летний сын никогда не будет ходить,–  Вера Леонидовна Андреева,  выросшая в лесах российской Финляндии, прожившая всю свою жизнь в различных европейских городах, сохранившая верность единственному своему исцелителю  – своему «верному другу» и второму «я» –   русскому языку, своему «русскому полю», единственная из детей Леонида Андреева вернулась в Советский Союз[7]. В конце романа стоит 1986-й год, год смерти единственной дочери Леонида Андреева.  Сама ли она дописала эти строки или они вставлены её родными  или редактором, но рукопись подписана в печать 14 октября 1986 года, а 16 ноября её не стало. 

В обеих частях романа автор пишет о встречах со знаковыми деятелями культуры Серебряного века, с которыми их семья встречалась  в эмигрантских кругах Берлина, Праги и Парижа: это и Марина Цветаева, и Чириков, и Бальмонт, и Саша Чёрный, и Татьяна Львовна Толстая, и ностальгирующий по России Александр Вертинский, не говоря уже о воспоминаниях  о творчестве отца, которые порой вкраплены в текст довольно большими цитатами, вероятно,  по ранее опубликованным в СССР произведениям Вадима Андреева.  Эти мемуарные страницы представляют несомненный интерес, поскольку многие имена были неизвестны советскому читателю, а некоторые неизвестны и до сих пор. Хотя, без сомнения, при написании книги Вера Леонидовна основывалась не только на своих детских и подростковых впечатлениях...  Интересны также её описания жизни Германии, Италии, Франции, по которым ей ещё подростком удалось попутешествовать. 

На протяжении всего романа Вера Леонидовны нет даже намёка, не прозвучит ни малейшего упрёка в адрес Анны Ильиничны с её авторитарным методом воспитания детей, на грани тирании, особенно по отношению к  самой Вере (О взаимоотношениях  Валентина с матерью речь практически не идёт). Лишь единожды Вера Леонидовна, отмечает, что идеалом матери была деловая женщина, но всё-таки констатирует, что  сама Анна Ильинична не работала ни дня, всю её жизнь обеспечил Леонид Андреев. Да, Матильду – Анну Денисевич природа не наделила в полной мере материнскими чувствами. Знакомясь с воспоминаниями В. Андреевой несомненно, правдивыми, искренними  –  без литературных бантиков, невольно испытываешь к ней симпатию и сочувствие, чего не могу сказать о далеко неоднозначном образе её матери. 

Вера Леонидовна Андреева-Рыжкова

Хотя объективности ради, размышляя о судьбе Валентина Андреева на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа, Б.М. Носик в мемориальном сборнике  «На погосте ХХ века» (М, 2000) цитирует письмо Марины Цветаевой, которая пишет о жизни Анны Ильиничны: «У неё четверо детей, и вот их судьба: старшая (не андреевская) ещё в Праге вышла замуж за студента-инженера и музыканта. И вот А.И. уже больше года содержит всю их семью (трое), ибо он работы найти не может, а дочь ничего не умеет. Второй –  Савва танцует в балете Иды Рубинштейн и весь заработок отдаёт матери. Третья  –  Вера (красотка) служит прислугой и кормит самоё себя,  –  А.И. дала ей все возможности учиться, выйти в люди   –  не захотела, а сейчас ей уже 25. Четвёртый  – Валентин, тоже не захотевший и тоже по своей собственной воле служит швейцаром в каком-то клубе –  и в отчаянии...». Но сразу же возникает аллюзия и на саму М. Цветаеву как мать: её отношение к старшей дочери и сыну в наше время общеизвестно.  Б.М. Носик не удерживается из XXI века  иронически бросить упрёк в адрес Марины Ивановны: «Можно добавить, что лучшая эмигрантская подруга Цветаевой А.И. Андреева имела вдобавок терпение выслушивать все жалобы страдалицы-поэтессы («с пониманием») и ещё находила время,чтобы перепечатывать для неё письма и стихи» ( стр. 41-42). 

Авторитарный стиль воспитания, хотя скорее  тиранического руководства жизнью своих детей, (даже Саввы – он хочет учиться балету, но мать заставляет его в поступать в художественную академию, так как Репину понравился какой-то его рисунок),  рано или поздно приводит к протесту. Вадим должен доказать мачехе, что  он – личность и доказывает это, Вера, начав работу прислугой  (в соответствии с кредо её матери – и физический труд приносит счастье) вырывается в самостоятельную жизнь, создаёт семью, а в конечном итоге берётся за перо. И даже Валентин, якобы не захотевший учиться, становится театральным художником, постановщиком. Судьба разметала детей Леонида Андреева по разным странам:  Даниил Андреев, проживший всю жизнь в СССР (половину которой –  в сталинских лагерях), похоронен на Ново-Девичьем кладбище в Москве, Вадим с советским паспортом, публиковавший свои произведения в Москве, предпочёл-таки жить и работать в США и Женеве, похоронен во Франции на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа  рядом с младшим братом Валентином, Вера – на подмосковном кладбище в Переделкино, Савва – в Аргентине. Могилу Леонида Андреева перенесли в Санкт-Петербург, Анна Ильинична Андреева-Корницкая похоронена в США.

Вадим и Вера Андреевы написали автобиографические книги о своём отце, Савва и Валентин оставили небольшие воспоминания. Перо в руки взяла и Ольга Вадимовна Андреева-Карлайл, но это уже другая история.

Санкт-Петербург           ноябрь – декабрь 2023 года