Литературная критика

Вадим Леонидович Андреев

3. Обретение и потеря Родины

«Я не думал о России, я смутно чувствовал её присутствие в себе, как мы не чувствуем в себе присутствие сердца, но не думаем о нём, пока оно не болит и бьётся уверенным и ровным ритмом».

                   В. Андреев[1]

Эпиграф к этому разделу взят из повести Вадима Андреева «История одного путешествия», в котором он описывает свою жизнь после смерти отца, окончания учёбы в русской гимназии в Гельсингфорсе и возвращении на Чёрную речку.  «Рядом, по ту сторону  Финского залива, в снегах, в тифу,, после наступления на Петербург, разбитая, потерявшая веру в себя, в своих начальниках, в помощь союзных войск, погибала армия Юденича. (...) сведения были скудны. Только одно слово повторялось постоянно – предательство, –  но кто предал, – союзники, Юденич, эстонцы  (...) –  понять было трудно, и создавалось впечатление, что предавали все в меру сил и способностей»  (стр.7). Рухнул Архангельский фронт,  в Крыму  ещё была «врангелевская» Россия, летом 1920 –го  года была организована отправка частей армии  Миллера после  её зимнего разгрома под Архангельском   из Финляндии вокруг всей Европы в Крым. И семнадцатилетний выпускник русской гимназии вместо поступления в Сорбонну в Париже в Териоках записывается в миллеровскую армию:  «...я сделал это не потому, что чувствовал свою нерушимую связь с моей страной, волю связать мою судьбу с её судьбой, а просто так от молодечества, от молодости, оттого, что хотел после смерти отца во что бы то ни стало уйти из дома. Я шёл на войну не умирать, а жить новой, для меня ещё неизведанной жизнью. (...) О России я не думал, мне казалось, что моя запись не будет иметь последствий» (стр.8- 9). Его включили в число «спасателей России», 12 октября 1920 года семнадцатилетний Андреев отбывает в новую жизнь, чтобы оказаться «в грязном Кавингтонском лагере в Марселе. Перед Рождеством смотр  своему «воинству» проводит генерал Миллер, который сообщил, о приближении конца Гражданской войны, в связи с чем всех воинов отправят на север Франции на земляные работы. Вадим и несколько его единомышленников решают вернуться в советскую Россию для борьбы с большевизмом. Воспользовавшись знаменитой фамилией отца, он попадает на приём к Миллеру и в пламенной речи убеждает генерала оказать содействие для возвращения в Россию для борьбы. Миллер, ничего не обещая, тем не менее, помогает группе русских патриотов, не пожелавших вступить в иностранный легион добраться, –  нет, не до России, – до Константинополя, откуда через Грузию они должны были вступить на российскую землю.  

О Константинополе 1920-х годов написаны, думаю, целые тома воспоминаний, размышлений, повестей и романов самыми разными людьми – и писателями, и военными, и белыми, и красными, и...   Вот как пишет о нём Вадим Андреев:  «В январе 1921 Константинополь действительно мог показаться Вавилоном. Население города в несколько недель увеличилось на 100 тысяч человек: помимо штатских беженцев, покинувших Крым вместе с Врангелем и умноживших число эмигрантов, попавших в Константинополь после отступления Деникина и сдачи Новороссийска, тысячи русских  офицеров и солдат удрали из Галлиполи, из Чаталаджи, с Лемноса, из лагерей, разбросанных на европейском и азиатскосберегах Мраморного моря, где с первых же дней  стали невыносимыми кутеповская дисциплина и медленный обессиливающий полуголод» (стр. 70).  С голодом пришлось встретиться и в пятидневном путешествии, когда Вадиму с побратавшимся с ним Федей Мятлевым, с которым он подружился  в казарме, ещё при формировании миллеровской армии, удалось спрятаться в шлюпках, потом пробраться в трюм и пять дней голодными в январском холоде плыть в Батум. Двух их товарищей заметила полиция, и турки сняли их с парохода и вернули в Константинополь. Но Вадиму с оставшимися товарищами удалось добраться до Батума, где они тотчас же были арестованы – на их паспортах, выданных во Франции, не было визы грузинского консула. Грузия в то время была провозглашена самостоятельнымгосударством.  Арестованные находились, за неимением тюрьмы, в стенах Особого отряда: «... мы должны убираться либо в Константинополь, либо в   советскую Россию» (стр.95) .  «7 февраля 1921 года, на шестой день нашего сидения в Особом отряде, Советская Россия объявила войну Грузии» (стр.100).

В повести «История одного путешествия» В. Андреев описывает с документальной точностью, хотя и весьма образно и красочно, все перипетии того периода своей жизни, когда в нём зрела идея «спасти» Россию:  здесь и быт  в казармах миллеровской армии, и впечатления от грузинской армии, если её можно назвать армией. В Батуми «... мы первый раз увидели отряд “народной” армии. Солдаты были одеты очень плохо: кто в необыкновенно ярких розовых кафтанах. Кто в больничных серых халатах, иные в бурках, наконец, были и такие, чью одежду никак нельзя было определить – то ли это перекрашенные наспех сарафаны, то ли вывернутые наизнанку армяки. Солдаты шли вразброд, и вид у них был такой, как будто их всех ведут на расстрел» (стр.101).

Благодаря паспорту, в графе которого «профессия» у автора повести было написано: «Сын Леонида Андреева», офицер батумского  Особого отдела, знакомый, если не с творчеством, то, во всяком случае, с фамилией известного русского писателя и драматурга, отправил их в Сухум, где у них была назначена встреча на даче Лецкого с Иваном Андреевичем, организатором борьбы с большевиками. Вместо  ожидаемой армии с монархическими знамёнами, «путешественникам» пришлось встать под знамёна неких кубанских самостийников, поднявшихся  на защиту Грузии от красных. «Одно это слово “самостийники”(...) производило самое неприятное впечатление. Будущая Россия, о которой мы мечтали с такой страстью, нам никак не представлялась разбитой на мелкие, самостийные государства, – однако  делать было нечего....» (стр. 117).  Самостийники! Как актуально звучат эти слова и в наши дни.  В. Андреев делится своими сомнениями, не оставлявшими его: «Я не мог себя убедить, что борьба за кубанскую республику и есть борьба за Россию, но вместе с тем боялся, что другого выхода у нас нет. Попросту уйти от кубанцев, дезертировать, отказаться от мечты, приведшей нас на Кавказ, у меня не было ни храбрости, ни трусости» (стр. 126).  2 марта 2021 года их отправили на фронт под гимн кубанских казаков: «Эх, Кубань, ты наша родина...».

Единственным боем вблизи Иверской горы, якобы занятой накануне большевиками, в котором участвовал восемнадцатилетний «белогвардеец» Вадим Андреев, был бой у этой горы. Какие же чувства испытывал перед боем юный воин? «Я услышал, как есаул Легких, командир пулемётного отряда говорил вполголоса:

– Мой дед      воевал в этих краях. Он получил “Георгия” за покорение Кавказа. Он был ранен в двух шагах отсюда, на Иверской горе в стычке с горцами. (...) 

Я вдруг почувствовал острую зависть к есаулу Легких: мой дед, государственный землемер в Орле, не только ни в каких стычках с горцами не участвовал, но за всю свою жизнь никакого ружья, кроме охотничьего, не держал в руках» (стр.131-132).

Первый и последний бой, ранение Феди, возвращение в Поти, последняя встреча там с умирающим от заражения крови Федей Мятлевым, его похороны, возвращение в Батум... 

Жуткие воспоминания: «Теперь, когда вспоминаю  мою жизнь в Батуме с 7 по 18 марта 1931 года, последние 12 дней, проведённые мною на русской земле, все человеческие ощущения – боли, тоски, холода, безнадёжности, всё покрывает неутолимый, не прекращающийся ни на минуту, преследовавший меня и во сне, и наяву, отчаянный голод. (...) Безучастный ко всему, что творилось вокруг, я думал только об одном: есть, есть, есть. (...) и повторял про себя : “Хлеба”» (стр. 163).  Читая эти строки о пережитом юношей из, как бы в наше время сказали, благополучной семьи, отличавшимся отнюдь не богатырским здоровьем, а наоборот при частых болезнях находившегося на пороге смерти, невольно поражаешься, как ему удалось выжить в таких условиях. И сразу встают картины незабываемой   героической блокады Ленинграда.      

Красные подходили к Батуму.  Вадиму и Плотникову, ещё один миллеровец, решившийся возвращаться в Россию для борьбы с большевизмом, чудом  удалось проникнуть на пароход, забитый беженцами. Началась жизнь на берегу Босфора  в лагере Китчели, где  будущего писателя окружает пустота, ощущение бессмысленности этого, как назовёт его автор, «безумного» предприятия.  Полуголодное существование, полное одиночество и неизвестность. «Из России доходили обезображенные передачей из уст в уста, страшные вести: поволжский голод 1921 года, антоновщина..., –  заканчивает автор эту трагическую повесть. (...) – Однажды, в первый раз после моего отъезда из Финляндии, из последних сил преодолевая отупение, я попытался написать стихи:

(...) я вдруг с необыкновенной ясностью почувствовал ложный пафос моего мёртвого патриотизма: кому теперь нужен Андреевский крест, – нет русского флота, нет русской армии, нет и самой России. Нужны были годы для того, чтобы я понял, что умерла не Россия, а та фантастическая, нереальная страна, которую создало моё воображение» (стр.182).

Россия не умерла, выжил, вопреки посланным ему испытаниям, и Вадим Андреев, полгода проживший полуголодным в казармах лагеря в Китчели, после ликвидации которых снова оказавшийся в Константинополе, но уже не верящий в скорое падение большевиков. Этот  этап в своей жизни В. Андреев опишет в документальной повести «Возвращение в жизнь»[2].. Там, Вадим Андреев «... с аттестатом зрелости в кармане» становится учеником Константинопольского Русского лицея, «потому что там кормили» (Стр. 198). 

Оставив для будущих размышлений о поэтическом творчестве Вадима Андреева очень интересные страницы воспоминаний о полемических дискуссиях о русской литературе и поэзии, которые происходили между лицеистами, отмечу только что именно там автор знакомится с  будущими писателями Даниилом Резниковым и Владимиром Сосинским, с которыми пройдёт значительная часть его дальнейшей жизни. «В ту минуту я, конечно, не мог догадаться, что через несколько лет мы – Сосинский , Резников и я – женимся на трёх сёстрах[3]» (стр.204). 

После закрытия лицея из-за прекращения финансирования лицеистов отправили на азиатский берег Босфора в Скутери в лагерь беженцев Селимие, «настоящую тюрьму», из которой под новый 1922 год  Вадиму удалось сбежать и вернуться в Константинополь. Однажды,  когда он рассматривал витрину гастрономического магазина, волею судеб к нему подошла бедно одетая женщина, спросив, не может ли она ему чем-нибудь помочь. Это была графиня Бобринская, по рекомендации которой его устроили и в столовую, и  в Константинопольскую гимназию: «...неправдоподобной была и моя жизнь – с аттестатом зрелости я учился уже во второй гимназии, и меня собирались отправить в третью (...) в начале февраля нас перевезли в Софию», –  продолжил свои воспоминания В. Андреев. При этом он подчеркнул, что:  его мачехе «Анне Ильиничне я по-прежнему не давал знать, где я нахожусь, – я  хотел доказать, что проживу самостоятельно, не получая отцовских денег»  (стр. 237).

И вот после тягостных скитаний и неизбывного одиночества в жизни Вадима Андреева происходит событие, которое он называет чудом: «Чудо потому и чудо, что оно неожиданно. (...) В Софию приехал профессор Уиттимор, известный византолог и председатель комитета, созданного в Соединённых Штатах для помощи русским студентам, не окончившим курса» (стр. 240). Вадим встретился с ним, и узнал, что графиня Бобринская не только рассказала Уиттимору о судьбе юноши, но и показала ему его стихи, переведённые ей на английский язык. Благодаря этому, его уже давно разыскивали в Константинополе, чтобы сообщить о назначенной ему стипендии для продолжения образования. В апреле 1922 года Вадим Андреев приезжает в Берлин, куда в до этого перебралась и Анна Ильинична с сестрой Верой (1910 -1986 )  и братьями Вадима, продав чернореченский дом. В европейских театрах и Голливуде шли или готовились к постановке пьесы Леонида Андреева, и его вдова не нуждалась в деньгах. Вадим передал мачехе доверенность на свою часть авторских прав отца.  Вера Леонидовна Андреева, написавшая позже мемуарный роман «Эхо прошедшего»[4] отметила в нём, что её матери «...очень хотелось активно участвовать в чём-то конкретном, в труде, приносящем зримую пользу окружающим, – пусть этот труд физический, он всё равно приносит удовлетворение, и даже счастье тому, кто работает. Таково было мамино кредо, но всю жизнь маме не пришлось своим собственным трудом зарабатывать себе на пропитание, на содержание своих детей, за всё это раз и навсегда заплатил папа» (В. Андреева «Эхо...» стр.374).

Осенью Вадим становится студентом Берлинского университета, сменив философский  факультет на курс лекций по истории живописи. В Берлине в это время собрался почти весь цвет русской культуры, позднее объединённый именем «Серебряный век». Но не только деятели культуры превалировали в эмигрантской среде. «Русская послереволюционная эмиграция (...) была необыкновенна пестра по своему составу (...) Понемногу происходило расслоение: в Югославию и  на Балканы стремились главным образом военные, в Чехословакию – те, кто был связан с Комучем (Комитетом Учредительного собрания), во Францию  –  интеллигенция.    В Соединённые Штаты – дельцы и вообще люди предприимчивые. Берлин оказался чем-то вроде узловой станции, – куда бы ни стремился русский эмигрант, на некоторое время он задерживался в Германии для получения “окончательной ” визы» (стр. 245–46).

В Берлине Вадим Андреев познакомился Андреем Белым – редактором рубрики «Стихи» в  газете  «Дни». В ней  были впервые опубликованы стихи автора повести под его подлинным именем – Вадим Андреев. Но осенью 1923 года он начинает публиковаться в  сменовеховской газете «Накануне», единственной газете, где публиковались произведения и советских и  эмигрировавших писателей, «... оттого, что это была единственная возможность занять просоветскую позицию. (...) Я подал прошение о восстановлении меня в советском гражданстве,  – пишет В. Андреев. –  Мне не исполнилось ещё двадцати одного года, моя вина перед Советской Россией сводилась к злополучной кавказской эпопее» (стр.336). Студент университета «вернулся в жизнь», но опасался, что это намерение вернуться в Советскую Россию может обернуться для него лишением стипендии, однако его поддержал Уиттимор, сказав, что, «... если русские  студенты учатся за границей, то вовсе не для того, чтобы они, получив диплом, оставались вне России. Они приобретают знания для своей страны, и в своей стране они должны их применять» (стр. 338).  Но оказалось всё не так, хотя актуальность проблемы не исчезла и сейчас. 

Применить полученные знания Вадиму Андрееву не удалось – неожиданно закрылась газета «Накануне», из-за стабилизации курса немецкой марки обесценилась стипендия настолько, что студентов было решено перевезти во Францию по единственной причине – там жизнь была дешевле, распалась его литературная группа «Четверо плюс один», да и ожидаемого ответа о принятии в советское гражданство не последовало. (Трудно сказать, к лучшему или худшему, если вспомнить судьбу его младшего брата Даниила Андреева.) Надо полагать, советское правительство не ставило знака равенства между возвращением из эмиграции графа  А.Н. Толстого   и просьбой о гражданстве начинающего поэта, хотя и сына не так давно знаменитого Леонида Андреева. «В конце концов, так и не дождавшись ответа из консульства, я уехал в Париж. – Такими словами заканчивает историю своего путешествия. – Я думал, что моё пребывание в Париже будет  кратким,  что это лишь временный этап моей заграничной жизни. Судьба судила иначе...» (стр. 355).

           4. Двадцать пять лет жизни во Франции. Дорога на Олерон.

В повести «Возвращение в жизнь» В. Андреев пишет о том, что он сразу невзлюбил  «не гостеприимный» Берлин с нищими и озлобленными немцами, требовавшими чтобы иностранцы  не говорили на родном языке, а только по-немецки.   С таким ему никогда не приходилось встречаться, ни  в одной стране. Во Франции Вадим посещает Сорбонну,  встречается с  русскими поэтами, входит одним из организаторов в «Союза молодых поэтов и писателей», публикует стихи в эмигрантской антологии «Якорь», издаёт две книги стихов, женится на Ольге Черновой-Федоровой – приёмной дочери председателя Учредительного собрания В.М. Чернова, вступает во французскую масонскую ложу, работает на французской  кинофабрике, перед  началом Второй мировой войны – на оборонном каучуковом заводе.

Свои ощущения  после вторжения немецких войск во Францию В. Андреев вкладывает в уста автобиографического  главного героя романа «Дикое поле»[5]  Осокина: «Осокин жил во Франции уже много лет, он, подобно большинству русских эмигрантов, всё ещё ощущал себя чужаком. И иногда ему даже казалось, что именно потому, что он иностранец, он видит и понимает Францию лучше самих французов. Лаваль[6], который предпринял в своё время ряд шовинистических мер против иностранцев,  проживающих в стране, был ему враждебен: фашистское окружение маршала Петена было для Осокина неприемлемым –  в душе, вероятно бессознательно, он хранил традиции старой русской интеллигенции и её отвращение ко всякому расизму: наконец, не в пример французским буржуа, он не боялся коммунистов. На заводе ему постоянно приходилось встречаться с французскими коммунистами.  Как товарищи по работе они вели себя превосходно»  (стр. 132). Осокин придерживался в жизни принципа: «Моя хата с краю».  После 11 июня1940 года – оккупации Парижа –   он понял, что «...не может признать верденского героя Петена   законным главою государства и, следуя призывам маршала, идти работать на немцев» (стр. 133).   Осокин (читай Вадим Андреев) оказался  в нелепом положении: ему нельзя было оставаться в Париже – как иностранец призывного возраста он был бы взят в плен немцами, с другой стороны,  с нансеновским паспортом на южной, «не оккупированной» части Франции его могли отправить в концентрационный лагерь. Вместе со своим героем и сам автор понимает, что  более отсидеться в «хате с краю», не удастся, надо переходить к решительным действиям. Франция оказалась разделённой: оккупированная  немцами северная часть и атлантическое побережье и остальная – под руководством вишистского правительства, сотрудничавшего с  гитлеровским режимом. После разгрома немцев под Москвой в 1942 году и «вишистская» Франция попала под иго оккупантов.   Вадим Андреев решает пробираться на юг, на остров Олерон, где находилась его семья. В романе красочно, но, вероятно, близко и с документальной точностью, описано бегство парижан на юг: полное отсутствие информации, паника на дорогах, забитых  беженцами на велосипедах или  пеших с тележками со скарбом,   их обстрелы немецкой авиацией... Но в итоге ему удаётся добраться до этого острова, где он прожил до конца войны и где стал  активным участником французского Сопротивления.

Отложив роман в сторону, вернёмся к документальной повести «Через двадцать лет»[7], которой завершается книга «История одного путешествия». В этом небольшом документальном очерке, посвящённом жизни в оккупированной  немцами Франции,  В. Андреев объективно отмечает, что сопротивление оккупационным войскам  происходило во Франции очень медленно: «Буржуазия острова в большинстве поддерживала правительство Петэна: страх перед коммунизмом долгое время был сильнее национальной гордости» (стр. 359). К тому же: «Немецкая оккупация во Франции не была похожа на оккупацию в других странах. Она началась под знаком коллоборации: немцы вели себя “корректно”, старались избегать конфронтации и даже грабили страну по закону: за все реквизиции и поставки платили наличными, а то, что деньги издавало французское производство, то есть всё тот же французский народ, как-то не доходило до сознания. (...)  военнопленные не возвращались из Германии; немногочисленных евреев выселили с острова – о дальнейшей их судьбе ничего не было известно. О существовании лагерей смерти ходили тёмные слухи, но они были столь невероятны, что казались преувеличенными» (стр. 358-59).  К слову, «корректное» отношение оккупантов к местному населению проявилось особенно ярко 10 июня 1944 года, когда рота войск СС разрушила деревню Орадур-сюр-Глан (департамент Верхняя Вьенна) и истребила 642 жителя деревни, включая женщин и детей. Андреев об этом не пишет, отмечая что сопротивление немцам началось в Париже. «...уже в 1940-м году, ещё до начала войны с Россией, организовалась группа, поставивших себе цель борьбу с гитлеровцами. Группа сотрудников “Музея человека” в Париже   – мои друзья – Борис Вильде и Анатолий Левицкий[8], впоследствии расстреляны немцами. Они издавали нелегальный журнальчик “Resistance”»  (стр. 358)

От Олерона война была далеко, но в 1942 году, когда немцы поняли о провале «блиц-крига», они решили «воздвигнуть Атлантический вал. Остров Олерон, закрывающий со стороны океана большой портовый город Ла-Рошель вошёл в “общую защиту континента”» (стр.359). В организации сопротивления на острове, где по утверждению В. Андреева до 1943 года никакого сопротивления не было, незадолго до окончания войны приняли участие русские военнопленные и угнанные в немецкую неволю ребята из Белоруссии. Здесь Вадим Андреев, двадцать два года спустя после лагеря на берегу Босфора,  встретился с «обыкновенными русскими людьми, не с теми, с кем мне случалось встречаться до тех пор, – писателями, художниками, учёными,  – а с теми, кто был просто русским народом. Я был потрясён и ослеплён этой встречей» (стр.356).  Кто же «ослепил» сорокалетнего русского эмигранта? Два Володи – Антоненко и Орлов, которым не было ещё и двадцати лет, –  по возрасту не подлежали призыву в Красную армию, а были угнаны в Германию «на работы». Больше всего автора воспоминаний поразил Иван Максимович Фатюков – бухгалтер маленького поволжского совхоза, человек «крепкого законченного характера»,  в его каждом движении «сказывалось необыкновенное достоинство» (стр.366). На Олероне было около тридцати русских, разбросанных по разным фортам.  Владимир Сосинский, ушедший добровольцем в начале войны во французскую армию, после трёх с половиной лет пребывания в «... своём Сталаге и смог вернуться “к себе на родину”,– в тексте повести автор эту «родину» заключает в кавычки. – Он сразу включился в ту группу моих друзей, которые были связаны с маки́[9]  на континенте» (стр. 361). В. Андреев кратко рассказывает в этом очерке о том, как действовали партизаны – добывали план батарей на острове, взрывали батареи, отмечает: «Так как Сопротивление отказывалось помочь русским бежать с Олерона в освобождённую Францию, считая, что они нужнее в тылу противника, то 4 ноября Михаил Ершов и Александр Ковалёв, уничтожив орудия на батарее, замыкавшей на юге трёхкилометровый  Монмусонский пролив, бросились вплавь, надеясь достичь континента в том месте, где были расположены осаждавшие остров французские войска» (стр.370). Спастись не удалось, через несколько дней их тела были выброшены на олеронский пляж. Ещё через несколько дней был взорван партизанами самый большой арсенал на острове – снова под руководством русского Николая Серышева. Хотя немцам не удалось найти организаторов  взрывов, на острове 14 декабря 1944 года гестапо провело чистку населения. В числе арестованных был и Вадим Андреев, его отправили в концентрационный лагерь «с подходящим названием “Счастливый дом”». Через месяц его обменяли вместе с другими арестованными на немцев, пленённых партизанами.  Сосинского выслали с острова за несколько дней до этого обмена. 30 апреля 1945 года остров Олерон будет освобождён от немецких оккупантов.

В 1965-м году в Минске выйдет небольшой сборник «Герои Олерона», авторы которого будут указаны только на титульной странице: В. Андреев, В. Сосинский и Л. Прокша[10], в котором подробно будет описан этот небольшой эпизод Второй мировой войны, в котором геройски сражались с фашистами советские люди  – военнопленные и угнанные из Белоруссии – бок о бок с русскими эмигрантами первой волны эмиграции и участниками французского Сопротивления. В Москве в 1967-м году Вадим Андреев встретится с собратьями по оружию – И.М. Фатюковым и Володей Орловым. А читатель в этом минском сборнике прочтёт небольшой очерк «Франция помнит» о том, как 26 июня 1964 года Вадим Андреев посетит Олерон. «Мы проехали мимо сквера, где возвышается памятник погибшим на войне 1914 –1918 годов, где в июне 1940 года состоялась печальная церемония, когда мэр Сен-Дени объявил населению, что Франция разбита и принуждена сложить оружие. (...) Мы остановились перед двумя одинаковыми двойными памятниками, где покоятся четверо русских... На камнях фундамента две трёхцветных кокарды  с надписью «ФРАНЦИЯ ПОМНИТ». Могила Владимира Антоненко и Евгения Красноперова. Могила Михаила Ершова и Александра Ковалёва» (стр.96-97). Буквально на каждом шагу в памяти автора всплывали воспоминания о жизни, партизанских действиях, русских и французских товарищах. «Паром привёз нас в Ла-Шапю. Всегда будем помнить, пересекая этот пролив, о гибели наших двух героев – Михаила Ершова и Александра Ковалёва» ( стр.103).

Читая сегодня эти строки, с грустью и гневом приходится констатировать, что, к сожалению, у Франции оказалась короткой память, причём не только у Франции, но и у Германии. Похоже, пришло время Европе эту память освежить.

Вместо эпилога

Я, внимательно прочитав все названные книги Вадима Леонидовича Андреева, сознательно опустила в изложении очень интересные и познавательные страницы с его взглядами на литературу, его встречи и оценки творчества современников, его стихи, наконец, а ведь он до войны позиционировал себя как поэт, но это тема специального рассмотрения, к которой планирую вернуться.  Но самый главный аспект  в его оценках, его кредо хочу подчеркнуть  в этом очерке.

«Никто из русских писателей, живших в Германии, не стал немецким. Во Франции появилась целая плеяда гонкуровских лауреатов русского происхождения: В Париже русские эмигранты смогли найти живую литературную атмосферу. Что касалось меня, то я с самого начала моей заграничной жизни знал твёрдо: не только немецким, но и никаким другим писателем я не могу и не хочу стать  –  только русским. Чем дольше я жил за границей, тем беспредельней становилась моя русскость, тем беззаветней я лелеял русский язык, оставаясь глухим к тому, на каком языке говорили вокруг меня» («Возвращение в жизнь», стр. 329).

В. Андреев получил советский паспорт после войны, но, хотя он не вернулся в Советский Союз, но стал действительно русским писателем и русским патриотом в самом высоком смысле этого слова. В 1960-х и начале 70-х годов он бывал в СССР, навещал родные места.  Его проза и стихи, начиная с хрущёвской оттепели и до настоящего времени, публикуются на родине.   Вадим Андреев похоронен на Русском православном кладбище в Сент-Женевьев-де-Буа в Париже там же, где находятся могилы Бунина, Мережковского, Гиппиус, его брата Валентина Андреева,  Даниила Резникова и многих других наших соотечественников  –  и «белых», и «красных». Это кладбище  –  стало  местом паломничества  русских людей.

РОССИЯ ПОМНИТ!!   

                                        Санкт-Петербург           Июнь 2023 года