Литературная критика

 

К 120-летию со дня рождения

 

Вадим Леонидович Андреев – поэт и прозаик, дипломат. Сын Леонида Николаевича Андреева и его первой жены Александры Михайловны  урожд. Велигорской (1881 – 1906).

 

 

 

          Для меня лично фашизм стал врагом с самого момента его возникновения, а когда немцы напали на Россию – врагом ненавистным и абсолютным.  

 

                                                               Вадим Андреев  

                    

Вадим Леонидович Андреев  (7.01.1903 Москва – 20.05.1976 Женева) – старший сын знаменитого писателя и драматурга Серебряного века Леонида Андреева (1871, Орёл – 12.09.1919, Мустаамяке, Финляндия), вынужденный эмигрант  в Эстонии после Октябрьской революции, в семнадцатилетнем возрасте примкнувший к белому движению, эмигрировавший в Константинополь, Берлин – Францию,  поэт,  масон  в парижской ложе «Северная звезда»,  участник французского движения  «Resistance» (Сопротивление) на острове Олерон , «апатрид» до 1946 года, русский поэт и прозаик, автор нескольких автобиографических повестей и романов.  Драматические перипетии  судьбы Вадима Леонидовича нашли своё отражение в его стихах, повестях и романах.

 

1. «Детство»

 

Семейное счастье его отца  –  Леонида Андреева длилось недолго. В Берлине 28 ноября 1906 года его жена Александра Михайловна, "родная ... и единая на всю жизнь", родив  второго сына Даниила,  известного впоследствии автора «Розы мира», умерла от послеродовой горячки. Похоронена в Москве на кладбище Новодевичьего монастыря. Первенцу Леонида Андреева – Вадиму, будущему автору автобиографической повести «Детство»[1]  к этой  трагической дате ещё не исполнилось четырёх лет.

 

Вадим Андреев с отцом Леонидом Андреевым и матерью Александрой Михайловной.

 

Детство.  Кто только из отечественных классиков XIX века не писал о нём, зачастую сиротском после потери матери – смертность среди женщин молодого возраста была весьма частой даже  в дворянских семьях из-за низкого уровня акушерской помощи, – смертность мужчин из-за неизлечимого тогда туберкулёза, разорение дворянства и прочего... И вот появляются бабушки, дедушки, тётушки, в семьях которых росли и воспитывались осиротевшие дети, где с помощью  гувернанток, «дядек», гимназистов или студентов в роли гувернёров, иностранцев они получали домашнее образование вместе со своими двоюродными или сводными братьями и сёстрами перед гимназией или вместо гимназии. Детские впечатления, как известно, являются самыми яркими, надолго запоминающимся, а в сиротской жизни это отнюдь не всегда дни радужного счастья, а зачастую обида от несправедливости, недо-  или полного непонимания взрослыми, страха перед гувернёром или дядькой,  недостатка любви и ласки, которую цепкая детская память проносит через всю жизнь также, как и любовь к бабушке, няне, гувернантке.  У творческих натур детские впечатления выплёскиваются во взрослой жизни, превращаясь в повести и романы. Вот и появлются «Детские годы Багрова внука» С.Т. Аксакова», «Детство» Льва Толстого», «Детство Тёмы» Гарина-Михайловского, «Детство» Максима Горького, «Котик Летаев» Андрея Белого и т. д. Достойное место в этом ряду занимает автобиографическая повесть Вадима Андреева «Детство», написанная в и изданная в шестидесятых годах ХХ века.

 

 ***

Трогательное экзистенциальное воспоминание взрослого мужчины о своей матери.  «Я не помню лица моей матери. Она умерла, когда мне не было и четырёх лет. Я не помню её – нечёткие, истончённые временем картины моего  раннего детства лишены её лица, её глаз, её волос. Но ощущение матери  незримо присутствует во всех моих первых воспоминаниях. (...)  Оно присутствует всегда, как будто мама в соседней комнате, за стеной или просто рядом вне поля моего зрения. (...) Почти все мои воспоминания об отце связаны с её присутствием» («Детство», стр.5-6). Это воспоминания о жизни в Италии, куда Леонид Андреев выехал со всем семейством – матерью, женой, первым сыном и его няней по имени Дочка – в надежде поправить здоровье горячо любимой жены, проходят на фоне горячей и неизбывной любви бабушки к отцу Вадима.  «Моя бабушка с восемнадцати лет и до самой смерти прожила поглощённая необычайной, абсолютной, безмерной любовью к моему отцу. За сорок восемь лет его жизни они расставались редко, считанное число раз, всегда тосковали друг без друга» (стр.16).  В этой книге В. Андреев пишет о том, как тяжело переживал его отец, для которого  уже в России после смерти жены « ...начался новый период жизни, когда он на людях, шумя, кидаясь из стороны в сторону, старался разбить своё горе. Это горе – смерть моей матери  – я ощутил позже, когда  отец для себя разбил его, –  после второй женитьбы» (стр. 23). В жизнь отца вошла вторая жена – Анна Ильинична, причём не одна, а с маленькой дочерью от первого брака  Ниной. И первое «своё» горе ребёнка, у которого в «новый» период жизни отца была радость встречи с ним «без специального разрешения» – возможность забежать к нему в спальню, поздороваться, отменённая сразу же после возвращения отца с новой женой. «Утром (...)  услышав голос отца, я побежал здороваться. Но меня к нему не пустили – вместо меня в спальне играла Нина.  Я не ревел, не кричал, ничем не выражал своих переживаний. Но долго, пока Нина не ушла, стоял около двери»  (стр. 30).  Но настолько сильным было это потрясение для психики мальчика, что даже пять десятилетий спустя, В. Андреев вспомнит об этом так: «...ощущение,  я не могу назвать его иначе, как ужасом, охватившее меня от сознания, что теперь уже никогда – во второй раз после смерти моей матери я встретился с этим словом – мне не придётся видеть отца по утрам, не удастся играть на его постели, что я перестал для него быть тем, чем я был до сих пор. (...) Анну Ильиничну я стал звать “мама” – так хотел отец, но двойственным и мучительным отношением к ней отмечено всё моё детство» (стр. 30,31). 

 

Анна Денисевич, вторая жена Леонида Андреева, мачеха Вадима.

(

Ужас и оскорбление из-за несправедливости отца – писателя, и его жены, не знакомых даже с основами детской психологии, привело к тому, что пасынок всё детство испытывал к так называемой «маме» настороженность и неискренность. Когда же у четы появляется третий «самый любимый» сын Савва, обида и боль, ещё усиливаемая разговорами прислуги, хитрой и льстивой няньки, приводила ребёнка к  желанию кричать и плакать. Но мальчик сдерживал себя, тая в своей детской душе обиду и горе. Полным непониманием со стороны отца – писателя (!) заканчивались попытки ребёнка объяснить ему свои чувства, выяснить причину отчуждения: «Всё моё детство – от пяти до четырнадцати лет  – отец оставался чужим и далёким.  (...) я для него почти совершенно отсутствовал, он как бы не замечал меня, ни моих попыток подойти к нему» (стр.42-44).  Вадим рассказывает и о последней попытке рассказать  незадолго до смерти отца о своей детской ревности, но услышал в ответ только слово – «глупости».      «Однако голос его был не твёрд, я почувствовал, что он иными глазами взглянул на прошлое»  (стр.45-46).  Мне кажется, что  это просто попытка любящего сына оправдать своего отца. Не похоже, что  Леонид Андреев «иными глазами» увидел прошлое.  

 

Вадим Андреев в отрочестве.

 

Неудачным, мягко говоря, был  и выбор домашнего учителя – студента Михаила Семёновича, чрезвычайно жестокого донского казака. За малейшую провинность, даже за намёк на провинность студент запирал семилетнего  ребёнка в комнате, отбирал все книги и заставлял часами сидеть на стуле перед столом без права встать. «Пытка бездействием», –  так назовёт впечатлительный ребёнок этот «метод воспитания», со стыдом вспоминая через много лет свою ложь под ещё более иезуитской пыткой «учителя», добивавшегося у него ответа на вопрос, за что мальчик его не любит. «Один звук его холодного и спокойного голоса вызывал во мне истерическую, мелкую дрожь» (стр. 48). К счастью, после непонятного инцидента в семье Леонида Андреева с участием садовника и учителя, когда состоялся обмен выстрелами между Л. Андреевым и его садовником, учитель был уволен, и наступила долгожданная свобода, которую сын писателя посвятил не играм, а...  чтению. Тайком он пробирался в кабинет отца и читал всё подряд. Если книга казалась скучной (вроде «Анны Карениной») он брал с полки соседнюю и читал. 

Совсем иным был подход к воспитанию в семье профессора Михаила Андреевича Рейснера. Фамилия весьма известная в советское время, благодаря его дочери – Ларисе Рейснер  (1895 -1926) – поэтессе, журналистке, революционерке, участнице Гражданской войны, жене Фёдора Раскольникова.  Вспоминая эту семью, описывая её быт, В. Андреев отмечает, во-первых,  её чопорность,  сдержанность, где перепутать вилки за столом считалось чуть ли не грехом, но главной чертой этой семьи была гордость наряду с мягкостью и лаской по отношению к членам семьи: «радостно они следили за успехами друг друга, соединяемые взаимной нерушимой любовью» (стр.72). Вот в эту семью и отдал Л. Андреев  Вадима, которому пришла пора учиться в гимназии в Петербурге, а они жили на Чёрной речке, где Л. Андреев был увлечён строительством дома  по собственному проекту.

В семье Рейснеров мальчика приняли сразу как  равного, как члена семьи.  Ребёнок, страдавший от непонимания отцом и мачехой, от одиночества, впервые  «... почувствовал признание моего, пускай детского и маленького, но моего собственного  “я”» (стр.75). Жена М.А. Рейснера  Екатерина Александровна происходила из старинного дворянского рода Хитрово. И вот как вспоминаёт её  писатель: «Почти с первого дня моего приезда к Рейснерам я полюбил Екатерину Александровну. Та заботливость  и то внимание, с которым она относилась  ко мне, к  моим  мальчишеским интересам и антипатиям, ко всему, что мне было близко, вплоть до моей неразделённой любви к отцу, которую она быстро разгадала и всячески старалась поддерживать во мне, каждая мелочь влекла меня к ней. За всё моё пребывание в доме Рейснеров ни о каком наказании не могло быть и речи –достаточно было одного слова, одного  имени Екатерины Александровны, чтобы я считал за счастье сделать так, как она хочет» (стр.74).                                Внимание, понимание и взаимная любовь – вот три основополагающих принципа в системе воспитания в семействе Рейснеров. Не знаю, входит ли «Детство» Вадима Андреева в список обязательной литературы для изучения в педагогических училищах и вузах, но, если нет, его следует включить туда обязательно.     

 

Вадим уговорил отца отпустить его на лето вместе с семьёй Рейснеров в Ассери, где он тяжело заболел в мае 1913 года крупозным воспалением лёгких и гнойным плевритом. Самоотверженная Екатерина Александровна пять дней, когда ребёнок находился при смерти, была рядом с ним и днём, и ночью, «... выходила меня, как бы наново родила, вернув мне потерянную было жизнь»; он «... оценил её ловкие сухие руки, никогда не причинявшие боли, её нежность – впервые после ухода Дочки (первой няни – Т.Л.) я перестал ощущать одиночество, до тех пор не отстававшее от меня ни на шаг» (стр.80- 81).

И с каким контрастом столкнулся 11-летний  подросток, на неделю вернувшийся погостить в отчий дом, где всё показалось ему чужим. «Из попыток моих заговорить с отцом так, как я привык разговаривать с Екатериной Александровной, как равный с равным, ничего не вышло: он поднял меня на смех: – Ты думаешь? Да ты погоди ещё думать, рано» (стр.84). Но беззаветная, хотя и безответная  любовь к отцу не прошла даже после  такого оскорбительного его отношения к сыну. Ночью накануне отъезда он заглянул к нему в кабинет, где отец заснул на диване, и испытал  прилив нежности и жалости к отцу, а утром на станции Райвола, уезжая, он чувствовал, что самое главное в  его «жизни останется навсегда  в нашем чернореченском доме» (стр. 84).  К роли этого дома, как символа детства и семьи, В. Андреев вернётся в конце повести.Но об этом позже. 

Вернёмся к образованию Вадима. Зимой 1913–14 гг. он учился в гимназии Мая, считавшейся одной из лучших в Петербурге, об истории которой написаны многочисленные воспоминания, из которой вышли многие известные, а порой и великие деятели отечественной культуры, науки и философии. Но  впечатлительному подростку с тонкой организацией нервной системы  атмосфера этого учебного заведения была глубоко чуждой, тем паче, что в это время он жил в свободолюбивой семье Рейснеров. «Я не любил гимназии Мая – в ней был неистребимый дух чиновничества и немецкого, сытого либерализма. Всё здание гимназии от подвального этажа до чердаков (...) всё было пропитано особым запахом буржуазного благополучия. (...) Начиная с шестого класса почти все ученики носили котелки, называли друг друга по имени отчеству и, сдержанно поругивая правительство, приготовлялись к занятию тёплых и хлебных мест» (стр. 85-86). Как этот немецкий «сытый либерализм» отличался от революционного настроя рейснеровской семьи.

Правда, учение в гимназии Мая длилось недолго.  Леонид Андреев, у которого произошёл какой-то конфликт с профессором Рейснером, решил забрать  у них своего сына:  «...я думаю, – он сделал ударение на слове “я”, –что тебе необходимо  покинуть рейснеровскую семью. Они злые и ненавидят всех людей. В свою очередь ты заразился от них этой злостью, рейснеровской нелюбовью к людям. (...)

– Вот увидишь, пройдут годы, и тебе покажется непонятным твоё сегодняшнее волненье» (стр.  91-92). Это решение отца настолько потрясло подростка, что, даже вспоминая о нём, много лет  спустя, он напишет, что забился в кустах и долго обливался «не детскими» первыми слезами.   Безапелляционный диктат отца и вскоре его же непоследовательность. Заболев в 1914 году, Леонид Андреев в завещании поручает Вадима заботам  семьи Рейснеров вплоть до его совершеннолетия, но Вадим узнает об этом только в 1919 году, после смерти отца, и отъезда М.А. Рейснера в Германию.

Грянула война.  Отец отправляет Вадима из Финляндии в Москву  для продолжения учёбы в гимназии Поливанова, где он  будет жить в  большой русской семье старшей сестры его матери – Елизаветы Михайловны (мамы Лили) Добровой, в которой воспитывался с трёхнедельного возраста и его младший брат  Даниил, привезённый из Берлина бабушкой  (Бусенькой), родной племянницей Тараса Шевченко. «У Добровых меня окружили любовью и заботливостью не меньшими, чем у Рейснеров.  Не только потому, что мы, Даня и я, были младшими в семье, но на нас переносилась та любовь к нашей покойной матушке, которой долгое время жил весь дом: основоположницей этой любви, с годами перешедшей в настоящий культ, была Бусенька. (...) Имя Анны Ильиничны никогда не произносилось»  (стр. 99).                                               

Спокойную  и монотонную жизнь в Москве даже во время войны нарушало у Вадима только одно – не проходящая тоска по отцу, который ему снился то в виде мёртвой головы, то безликой тени, после чего подросток забывал даже выученные накануне уроки. Чуткое женское сердце и матери , и тёти,  её сопереживание  чувствам племянника привело к тому, что она решает поздней осенью разрешить ему пропустить несколько дней занятий, чтобы съездить в Петроград к отцу. И хотя все Добровы считали, что это поездка только на неделю,  Вадим запомнил: «... мама Лиля,  сказала мне, волнуясь и спеша:

 – Помни, наш дом – твой дом. И если тебе будет когда-нибудь трудно...» (стр. 101). 

Предчувствие мамы Лили оказалось верным. Застав отца в больнице за завтраком – манной кашей (эта манная каша, кстати, трижды появляется в течение трёх дней на двух страницах текста, вероятно как символ слабости Л. Андреева, не надеявшегося на выздоровление), Вадим сбивчиво пытался  со слезами объяснить отцу: «... я не могу без тебя. (...) Я чувствовал отцовскую ладонь на моём стриженом затылке, и это прикосновение казалось мне единственно важным, единственно ценным во всём мире. (...) бабушка (мать Л. Андреева – Т.Л.) – она всё время, пока отец жил в больнице, и приходила к нему каждый день, твёрдо уверенная, что без её помощи и без её хлопот он никогда не поправится. Бабушка поняла меня первая – для неё была естественна  моя тоска по отцу, моя невозможность жить вдалеке от него» (стр. 102 – 103). Отец?  Всё-таки он принял решение оставить сына дома, пропустить один год занятий в гимназии.          

« В тот год, –  напишет  в повести Вадим Андреев,  – моя любовь к отцу осложнилась особенной, тяжёлой ревностью, которую я скрывал от всех, стыдясь и мучась ею. Я ревновал отца не только к моему брату Савве, не только к чужим людям, с которыми он проводил время, но даже к вещам» (стр. 120). Стремящийся к общению с отцом подросток с горечью констатирует, что тот его не замечал, даже во время лыжных прогулок вдвоём:  «...моя любовь и моя нежность оставались неразделёнными. Возвращаясь домой, я скрывал мою неудовлетворённость и обиду в ожидании завтрашнего дня, когда, как я надеялся, рухнет стена, разделяющая нас» (стр. 122). 

Когда же пришла пора поступать в третий класс в гимназию Лентовской, то петербургская квартира отца, отделкой которой занималась Анна Ильинична,  была не готова.  Вадим стал квартирантом у польки Грушевеньской,   но его опять-таки не оставляет мысль, что недоделанная квартира – это только предлог, чтобы не произошло сближения с отцом. Февральскую революцию гимназисты встретили как «сплошной  непрерывный праздник. (...) В классе на двадцать семь учеников образовалось около сорока политических партий, мы спорили, кричали, писали революционные стихи, столь же пылкие, сколь и плохие:

Мы каждый день читали по десятку самых разнообразных газет, со всем соглашаясь и всё опровергая, – в уменьшенном виде представляя собой Петербург первых революционных лет» ( стр.169). 

Но революционная деятельность гимназиста вскоре прекратилась – он опять заболел, вернулся на Чёрную речку, и, наконец-то, наступило долго ожидаемое событие – отец стал больше обращать внимание на старшего сына, рассказывать о своём детстве, а после возвращения в Петроград, который  –  отмечу – В. Андреев называет  в этой книге Петербургом (стр.179 и далее), хотя  он был переименован Николаем II в 1914 году,   сразу после начала войны, – разрешил ему жить вместе с собой в квартире на Мойке.  «С того времени и началась моя близость с отцом, медленно переходящая в дружбу, оборвавшуюся только с его смертью» (там же).

25 октября, в день взятия Зимнего дворца Л. Андреев с семьёй  уезжают в свой чернореченский дом.  Сюда в феврале приезжает  Андрей «... младший, самый любимый брат отца.  Он привёз   к нам с собой мрачность и тяжесть настроений развалившейся царской армии.(...) ... дядя Андрей уехал в Петербург... На краю железнодорожной насыпи ... Отец долго прижимал к своей груди маленькую, совсем мальчишескую фигуру в серой шинели со  следами срезанных  погон и, наклонясь к уху, говорил ласковые и бестолковые слова. В первый раз в жизни я увидел, как плачет отец (...) , стоял, не двигаясь  с места, отвернувшись в сторону, большой, сутулый, и мелко дрожали его плечи от сдерживаемых рыданий» (стр.189). Предчувствие последней встречи. Андрей погиб в Сибири во время Гражданской войны.                                                                                    

 

Леонид Андреев не признал события Октября. По воспоминаниям его сына, писатель, как и многие его современники, предвидели в революции какие-то лёгкие и радостные события. «Всю жизнь отец носил Россию в себе, как верующий носит бога, но, когда Россия открылась ему в Октябре, он не узнал её в этом облике, и всё распалось – хаос с головой захлестнул его. ... ему уже больше не хватало сил для борьбы – ни физических, ни душевных» (стр.191).

В повести «Детство» Леониду Андрееву посвящены не один десяток страниц – его  жизни, творчеству, встречам, взглядам, но я их сознательно пропускаю, заостряя внимание на вопросах воспитания детей, отношениях их с родителями и окружением. 

 

Вернёмся к  дальнейшему образованию Вадима. В  1918 году ему исполнилось 16 лет,  и он вместе с семьёй отца оказался в вынужденной эмиграции в Финляндии, которой Ленин даровал независимость.  Вадим поступил в реальное училище в Териоках (в советское время и ныне Зеленогорск). «Териокское реальное училище было одним из самых скверных среднеучебных заведений, когда либо существовавших на земле. (...) Ученики и ученицы – после революции было введено совместное обучение – состояли главным образом из сыновей и дочерей териокских купцов и мелких торговцев. Они внесли в наши классы такое необыкновенное соединение казармы и мещанства, что можно было удивляться, как люди могут жить в этом душном, отравленном пошлостью невыносимом воздухе» (стр. 229). После изысканной атмосферы гимназии Лентовского Вадим впервые (!) познакомился с богатым «фольклором» русского языка, не употребляемом в его семье и литературном окружении отца, и даже с сочинениями Баркова, мимоходом отметив, что отец заметил в нём перемену, но никогда не касался её причины. Впрочем, и раньше, увидев у сына издания Карла Маркса,  он деликатно обошёл эту тему. Вывод, однако, был сделан: гимназию Вадим заканчивал в Гельсингфорсе (Хельсинки).  

Леонид Андреев, слава которого шла на спад после революции, медленно угасал,  находился в депрессии,  читал  только газеты, романы А. Дюма, писал только Дневник.  Он умер 12 сентября 1919 года в 48-летнем возрасте. Красной нитью в  повести «Детство»  В. Андреев выделяет его взаимоотношения с матерью, для которой забота о нём, поддержка в самые трудные времена, вера в его талант составляла суть  всей её  жизни, хотя у неё было пятеро детей, которых она любила, по словам В. Андреева, но Леонида – «Ленушу» обожествляла. Автор вспоминает истерическую реакцию бабушки в ночь октябрьской революции на пулемётную стрельбу около их дома: «...бабушка, задев стул, бросилась в столовую, к дверям отцовской спальни. Она бормотала:

– Да что же это они стреляют? Они стрельбой разбудят Ленушу» (с. 185). 

 

Бабушка Вадима Андреева Анастасия Николаевна Андреева. Фото: Леонид Андреевю Финляндияб 1910 г.

 

После смерти любимого сына она пыталась повеситься на длинном шёлковом шарфе, но, к счастью, её успели спасти, хотя она была уже без сознания. В часовне на отпевании «...бабушка, растрепанная, жалкая, сжимая в руках свалявшийся носовой платок, сказала, ни к кому не обращаясь, в пустоту:– А я думала, что он бессмертный». (Стр. 253).Такую же неизменную любовь к своей матери –   «Рыжику» или «Рыжичку»  – питал и Л. Андреев.  В. Андреев приводит в повести последнее, впервые публикуемое письмо отца, на семи печатных страниц: «Милая моя маточка! (...) Я знаю хорошие семьи, где существуют хорошие отношения между родителями и детьми, матерью и сыновьями, но таких отношений, как у нас с тобою (в оригинале выделено разрядкой текста – Т.Л.),  я по правде не встречал... мне самому и интересно и нужно тебе писать, нужно для собственной души.... Не скучай, Рыженька, смотри на всё как на тяжёлое испытание, посланное не нам одним...  Твой Коточка в Туфельках»   (стр. 198-204).

А вот к сыну... Впрочем, Вадим пытается не единожды оправдать «Коточку в Туфельках» тем, что тот не любил маленьких детей, исключая из этого списка  только Савву. Со стороны же бабушки, Е.А. Рейснер и Е.М. Добровой Вадима окружали понимание, сердечность и любовь. Исключение составляла опять-таки лишь мачеха. 

 

1. Проблема отцов и детей и становление личности.

 

Значительное место в повести  «Детство» занимает тема отцов и детей, уже не один век не исчезающая в русской литературе  и преломляющаяся в изложении автора в переход от «сына» знаменитого отца до понимания и становления «собственного я».  Сейчас  в нашей стране этот вопрос решается легко и просто: если раньше поощрялись и пропагандировались рабочие династии, то ныне –  особенно в артистической, так называемой (преимущественно ими самими) среде «звёзд» –  решение самое простое: за звездой, добившейся успеха своим талантом, следуют сыновья, дочки, зятья, внуки и внучки, как правило,  затухающими колебаниями, но всегда сохраняющими имя. Звёздная Алла Пугачёва, бездарная дочка – Орбакайте, совсем уж безголосый зять – Пресняков и т. п.. Талантливый Ширвиндт-отец и бездарный его сын, но всё равно артист и даже ведущий на телевидении какую-то передачу о здоровье. А любителям «клубнички» ещё предоставляются широкие возможности на разных программах покопаться  (вместе с редакторами и ведущими) в секс-белье  любимых актёров советского времени, вместе с шоу Андрея Малахова понаблюдать за войнами за наследства или судебными процессами по делению оного между «законными» и вновь явленными детьми знаменитостей, которые вдруг вырастают откуда-то, как дождевики после дождя. Без комментариев.

Но есть и другой аспект этой проблемы, которого, увы!  не избежали  и дети Леонида Андреева. Загляните в Интернет, энциклопедии. Есть большая статья об основателе династии – Леониде Андрееве. А вот его дети уже частично лишены своей индивидуальности – все имеют небольшое, но весьма значимое дополнение: cын Леонида Андреева, дочь Леонида Андреева... Не избежал этой участи в Интернете и Вадим Андреев.

А вот что он сам писал в повести «Детство» о становлении своего «я». Когда после смерти жены  Леонид Андреев появился в Петербурге, «вокруг меня кроме неизменных бабушки и Дочки появилась масса женских лиц. Меня подхватывали в коридорах, на улицах, тискали, целовали, задаривали всевозможными  подарками (...) Многие женщины, пытаясь завоевать отца: 1907 год – зенит его славы, –  начинали свои военные действия с захвата самого лёгкого победного пункта, то есть с меня. Их было так много, что в моём представлении они слились в один волнующийся, струящийся, пахнущий духами призрачный образ» (стр. 24).  С действительной всероссийской славой отца Вадим столкнётся ещё не раз в самых разных слоях населения в период его участия в гражданской войне , но к этому вернёмся позже. А пока ребёнок гордился своим знаменитым отцом, когда с ним здоровались незнакомые люди, при чтении газет и т. п.

Но вскоре прозвучит  иное:  «... когда я подрос, слава отца обернулась другой стороной, тяжесть которой я не подозревал в те годы: как только мой собеседник  узнавал,  что я “сын”, я переставал для него существовать, моё маленькое “я” растворялось в личности отца, и часто проходили многие месяцы, прежде, чем я приобретал право индивидуального существования» (стр. 104). А вот гордость за отца не оставляла его. Тринадцатилетний гимназист вспоминает о причине разрыва  своих отношений с семьёй Рейснеров:  в его присутствии кто-то из молодых гостей резко отозвался о Л. Андрееве, который якобы исписался, пишет ерунду только ради денег.  Гостю намекнули о присутствии сына писателя, но его поддержала Екатерина Александровна, твёрдо сказав, что «... Вадим достаточно независим для того, чтобы в его присутствии можно было свободно говорить об его отце.

С чувством глубочайшего стыда, и в тоже время польщённый, –   продолжает воспоминания об этом вечере автор, –  я молча кивнул головой» (стр. 126). Переживая и стыдясь своего молчаливого согласия на обвинения отца в писательстве из-за денег, Вадим перестаёт бывать у Рейснеров,  впрочем, не переставая их любить.

Подводя итоги этой теме, в конце повести Вадим Андреев вспоминает, что в доме никто не мог критиковать отца, и ему казалось «невероятным и необъяснимым», как он мог однажды ещё подростком, решился сказать отцу, что ему не понравилась пьеса «Король, закон и свобода», что произвело в семье просто сенсацию.  «Личность отца меня подавляла, так же как подавляла она всех, близко подходивших к нему. Всей тяжестью своего ума и ясностью диалектики он обрушивался на мои робкие  доводы, и через несколько  минут от моих юношеских утверждений не оставалось и следа. Понемногу я превратился  в тень отца,  повторявшего его доводы, его впечатления, даже его жесты» (стр.225).  Автор самокритично отмечает, что в период сближения с отцом после революции у него были редкие попытки «сбросить отцовское иго» – преимущественно в вопросах оценки стихов поэтов, в частности  творчества Александра Блока.  Но они всегда были безуспешными, хотя, как казалось В. Андрееву,  отцу «было приятнее спорить и побеждать, чем подчинять меня себе без сопротивления» (стр.226). И, анализируя свою жизнь,  автор констатирует (курсив мой – Т.Л.): « Для меня нужны были многие годы, гражданская война, жизнь, совершенно непохожая на ту, которой жил отец, чтобы вновь обрести моё потерянное “я”» (стр. 225). 

Главный вывод автора сводится к тому, что подавление индивидуальности в ребёнке  авторитетом и диктатом взрослых  недопустимо. Вадиму Андрееву удалось найти своё  неординарное «я» и донести до читателей  изменение  своих взглядов на жизнь по мере взросления, как в этой, так и в последующих повестях и романах, доказав, что он стал не бледной тенью своего отца, а поистине русским  писателем  яркой индивидуальности.

 

***

В заключение вернёмся  к обещанному выше чернореченскому дому – главному, по словам автора, в его жизни. Много лет спустя, уже после победы над фашистами и окончания войны участник  французского сопротивления и писатель посетит Советский Союз, вернётся в советскую Финляндию, пройдёт по местам своего одинокого детства с яркими искорками редких минут близости с отцом, узнает пейзаж, неоднократно виденный им  в «чердачный» период его детства,  найдёт спуск к Чёрной речке, узнает заросшую полянку, выбранную Леонидом Андреевым для строительства чернореченского дома, который, к сожалению, не сохранился, встретит и узнает дуб, посаженный перед окном спальни отца. И: «Чувство восторга и печали охватило меня. Я понял, и не сознанием, а каким-то другим внутренним чувством, что всё, что было в моей жизни – заграница, долгие парижские годы, Олерон, (...) тяжёлый и злой Нью-Йорк, пустыни Невады (...), гигантские битвы облаков над бело-лазоревым Сан-Франциско,  – всё, что видели мои ненасытные глаза, мне никогда не заменит этого заросшего  полевыми цветами поля, тёмно-синей полоски леса на горизонте, далёкого силуэта Нейвольского холма, этого исковерканного войной дуба, всего того, что объединяется одним неповторимым словом – отечество» (стр.245). 

Санкт-Петербург, июнь 2023 г.

(Окончание следует)