Литературная критика

Статья Натальи Рубинской из Челябинска («ЛР» №09 02.03.2012)  поселила в моей душе, – честно признаюсь, – не только зависть, но и гордость за состояние нашей культуры. Автору удалось в Челябинске вступить «...в прозу Прилепина как на тропу неведомого ландшафта, или как в набежавшую волну», и встрепенуться после нежной дремоты около гениев «Серебряного века» в «роскошной чаще экзистенции» прилепинского рассказа «Лес». Что сказать? Повезло!  

 А нам, жителям «великого города с областной судьбой», некогда позиционирующего себя культурной столицей России, похвастаться нечем. Я уж не говорю о том, что не имеем мы возможности держать в руках еженедельник «Литературная Россия» – перестал он поступать в сеть киосков «Первая полоса», даже в те, куда распространители ещё в прошлом году забрасывали один – три экземпляра. Не лучше дела обстоят и с произведениями «эвристического реалиста» Захара Прилепина. Ни в одну библиотеку Петербурга не поступила «Чёрная обезьяна». А в ответ на мой вопрос о рассказе «Лес» в РНБ (знаменитой, всемирно известной Публичной библиотеке) библиотекарь с радостным изумлением произнесла «Наконец-то, хоть кто-то заинтересовался Прилепиным». Правда, прочитать этот рассказ в «Десятке» мне не удалось: вроде бы книга поступила в библиотеку, но до сих пор не обработана и не выдается  «по техническим причинам». Три его книги – «Санькя», «Я пришёл из России» и даже дважды «нацбестированный» «Грех» – были девственно чисты.

Но вернемся к восторгам Н. Рубинской по поводу стиля писателя, который чуть ли не сравнялся с плеядой писателей от Горького, Толстого, Достоевского Э. Лимонова и БУНИНА (sic!) и Пруста! Ну, что касается Эдуарда Лимонова, то, как говорится, два сапога, простите нацбола – пара. Но сравнение с Буниным! Это круто:  « ... в саду  – костер, и крепко тянет душистым дымом вишневых сучьев. В темноте, в глубине сада  – сказочная картина: точно в уголке ада, пылает около шалаша багровое пламя, окруженное мраком, и чьи-то черные, точно вырезанные из черного дерева силуэты двигаются вокруг костра, меж тем как гигантские тени от них ходят по яблоням. То по всему дереву ляжет черная рука в несколько аршин, то четко нарисуются две ноги  –  два черных столба. И вдруг все это скользнет с яблони  –  и тень упадет по всей аллее, от шалаша до самой калитки...» ( «Антоновские яблоки»).

Бунин? Устарел! У него даже прилепинские «дерева» названы банальными деревьями. Где уж ему дойти до такого стиля и образности «эвристического реалиста»: «Вдруг сделался ветер...» или: «Холод клокотал уже в груди, понемногу заливая лёгкие и сердце, доставал до подбородка и изредка потряхивал меня за детские челюсти. Тогда зубы с бешеной скоростью начинали стучаться о зубы...». Оригинально, своеобразно – холод исходит изнутри мальчика и лишь потом потряхивает его за детские челюсти. Прилагательное «детские» не оставляет читателю сомнений, – челюсти не были челюстями акулы из фильма «Челюсти» или челюстями взрослого дяди. Они были детскими! Да ещё зубы стучалиСЬ о зубы с бешеной (!!!) скоростью. Впечатляет!

  Правда, в «романе в рассказах» «Грех» Прилепин в издёвке над русским языком под флагом новояза идёт дальше: «Ты что такой похнюпый?» (курсив мой. – Т.Л.). До таких шедевров словотворчества, как мне кажется, не доходил ни один из перечисленных Н. Рубинской писателей. Даже за Пруста могу поручиться, – не доходил! 

Но ведь лейтмотивом рассказа  «Лес» по словам рецензента (не рискую назвать автора критиком) звучит «отцовство-детство» да ещё и отца-бога (или наоборот бога-отца?). В своих эссе в отличие от, так сказать, «художественной» прозы Захар Прилепин не столь божественен: «В моей двухкомнатной квартире обитает куча забубённых детей  и прочих радостных родственников. Сейчас они стоят  у меня за спиной и смотрят в экран». («Я пришёл из России», СПб, М., «Лимбус –пресс», 2009). Такая вот судьба писателей, только в своих произведениях они могут представить себя в роли бога-отца. Вот и Василий Шукшин «... писал лучшее своё сочинение “Я пришёл дать вам волю” в ванной, на коленке, пока пошлая его баба Лидия Федосеева баюкала юных красавиц-дочек и спала потом сама, так и не дождавшаяся  мужа в постель, полная телесных сил и молочной  красоты» (там же). 

Не повезло Лидии Федосеевой–Шукшиной с ее «молочной»  красотой в отличие, например, от Даши, героини выдержавшего десять переизданий(!) романа «Патологии»: «Господи, какая у меня девочка, сучка, лапа...». Или ещё один образчик стиля: «Липкая компания пирожных безобразно заполнялИ ( так в тексте – Т.Л.) купленный здесь же  в булочной пакет, измазывая легкомысленным кремом суровую спину одинокой ржаной буханки».   

 Н. Рубинская  утверждает, что писатель Захар Прилепин «владеет словом в совершенстве, самой плотью слова». Ну, что касается слова, – не знаю, а вот плотью-таки владеет: «В углу дома лежит обгоревший  труп. Совершенно голый. Открытый рот. Губ нет, закинутая голова, разломанный надвое кадык. Горелый, чёрный, задранный вверх, будто возбуждённый член» («Патологии»). Не останавливаясь на достигнутом, – всё-таки используется не надпись на заборах, а, так сказать, синоним  в эпоху толерантности, – Прилепин продолжает демонстрировать умение находить плоть слова: «На построении мы слышали, что весь младший начальственный состав – размандяи, старший начальствующий состав – размандяи». Выверено точная, блистательная характеристика военного командования периода второй чеченской войны? Или вступление  «в лоно гипнотической (sic!) “экспозиции чьей-то сильной музыки – скажем, скрипичных сонат Бетховена». Не могу согласиться с Н. Рубинской в таком восприятии тандема Прилепин-Бетховен. Скорее Вагнер, да и экзальтированно восторженный тон «критической» статьи Н. Рубинской вызывает у меня ассоциации с вагнеритками Обри Бердслея.

 Что же так «блазнит» автора статьи в «рассказе-метаметафоре», где «каждая фраза, как от царя Соломона». Это бог-отец. О боге-святом духе, слава богу, в статье речи нет. Но есть ведь ещё сын. Бог ли он? Нет, ему отведена роль человека, продолжателя традиций.

Здесь нужно признать, что Захар Прилепин весьма последователен, он в поиске, причем не обременен всякими там идеологическими догмами. Главное – позиция отца. 

 «Если бы Василий Шульгин был моим дядей или, скажем, другом моего отца, я непременно вошёл бы и в «Русский национальный союз» , а потом и в «Азбуку». ( «Азбука» боролась на двух фронтах: и с русским большевизмом и с украинским национализмом –Т.Л.) «Нет, я был бы с Плехановым. Если бы он был моим дядей или, скажем, отцом»  («Вы правы, вы правы... » в сб. «Я пришёл из России», с. 241). Но его отец, по словам Захара Прилепина «провинциальный художник и поэт», кстати, остроумно назвавший туалет в однокомнатной квартире «политическим убежищем», где он мог в одиночестве обдумывать свои произведения (там же). А кто же тогда в его жизни отец-бог? Духовный лидер Эдуард Лимонов? Или...  

 «В СМИ упоминалось, что родственником Прилепину приходится первый заместитель руководителя администрации президента России Владислав Сурков. Кроме  того, сообщалось, что Сурков и Прилепин выросли в одном и том же городе. Сам же писатель уточнял, что они с Сурковым "не кровные родственники, и давно уже вообще не родня" - сестра Прилепина в прошлом была замужем за двоюродным братом Суркова»

            «Сурков является определяющей фигурой российского политического пиара», – так отзовётся о нём родственник  – Евгений Николаевич Прилепин – в упомянутом выше сборнике эссе. Только ли политического пиара, – сразу возник у меня вопрос. И не он ли тот самый отец-бог для Захара Прилепина?   Тогда всё встает на свои места: и двойной Нацбест за роман «Грех» (который и романом-то не является, с моей точки зрения, см. «Другое мнение», «Аврора», 2011, №5), и хор славословий в адрес писателя, обошедшего на Супернацбесте В. Пелевина и Д. Быкова, и упоминание «всуе» практически в каждом номере «ЛР» имени Захара Прилепина, и кантата-мадригал «Захар в лесу» Натальи Рубинской и... 

И в заключение несколько слов о творческом методе писателя. В сборнике его эссе «Я пришёл...» есть мемуар «Камуфлированные будни эпохи перемен». Кратко излагаются этапы большого жизненного пути автора. И вывод: «Та, бывшая моя страна, мне не нравилась: в ней была сломана система координат, извращены почти все понятия о чести и справедливости; присутствовало, правда, некое подобие свободы. В нынешней моей стране система координат есть, в наличии всевозможные вертикали, но иногда кажется, что лучше бы этой системы не было». Четко, публицистично и при этом «толерантно». Эти воспоминания перегнивают, обрастают навозом и превращаются в сборник рассказов и постмодернистских стихов, – якобы роман – «Грех». И появляются герои- греха: пьяница в рассказе «Колёса», который пил «... уже четвёртый месяц и делал это ежедневно», циничный могильщик с такими же друзьями у которых норма была по три пол-литра на человека? В этой книге «...Есть бесценные витамины (...), – написал Д. Быков в предисловии, – энергия, храбрость, радость и нежность». Ну, что касается витаминов, то вряд ли с этим можно согласиться. Уж не витаминизирует ли читателя вышибала из рассказа «Шесть сигарет и так далее». Кто же здесь положительный герой: он сам, его напарник, стриптизёрша, братва, вся эта бездуховная постперестроечная тусовка? Нет, не они. А вот жестокость – это настоящая героиня рассказа! Что же касается нежности, то, конечно, любовь героя к маленьким сыновьям (рассказ «Ничего не будет»), – это человеческое чувство. Но рассказ слащав, просто смакование слащавости: мы с любимой, моя любимая, моя веточка, и «стареющий герой» (ему нет и тридцати) смеётся очень часто  и ещё чаще улыбается «посередь улицы». Впрочем, такая же «лирика» и в «Патологии», где герои «быстро спьянились».  

  «Грех» Прилепина – это реалистическая проза, преимущественно в стиле «нон-фикшн», что вижу, то и пишу, ничего не выдумываю. Впрочем, грех ему отпущен – и неоднократно – за сборник рассказов прегрешений во всех ипостасях: и в смачном описании «чернухи», и в ненормативной лексике, и в издёвке над русским языком под флагом новояза, и в слащавой сентиментальности, и за отсутствие положительного героя во всех его рассказах и патологиях.

 С берегов Невы, по которым проходили великие русские писатели, не разглядеть истины в реке Истья, только его величество ПИАР возвышается плавучим тростниковым островком, который рано или поздно размоют «смешливые» воды Истьи, вернее Истины. И зазвучат тогда не скрипичные сонаты Бетховена, а реквием. И, может быть, его напишет Наталья Рубинская, композитор и поэт из Челябинска.

                                                                 г.Санкт-Петербург