Онтологические прогулки

Созданное Карлом Марксом (1818–1883) совместно с Фридрихом Энгельсом (1820-1895) диалектико-материалистическое учение – марксизм, включающий в себя собственно философию, политическую экономию и теорию научного коммунизма, не только оказало заметное влияние на интеллектуальную элиту ХIХ—ХХ вв., но и стало для миллионов людей по всему миру своего рода политической религией без Бога. Поэтому влияние К. Маркса на историю человечества Эрих Фромм сравнивал с влиянием библейских пророков^[i]. В сущности, марксизм – это и есть мировая религия, где образ Бога заменен образом Человека. По этой причине антропологические идеи Маркса представляют особый интерес как в академическом (историко-философском) плане, так и с точки зрения понимания феноменального влияния марксизма на миллионы людей. Конечно, на фоне того, что, по данным библиотеки Конгресса США, творчеству Маркса посвящено научных исследований больше, чем кому-либо в мире за всю историю человечества, с моей стороны было бы смешно претендовать на какую-то уникальность и оригинальность собственной интерпретации марксизма в целом, и здесь я ограничусь просто изложением своего частного виденья антропологических истоков и принципов марксизма.

***

Что побудило юного Маркса, родившегося и воспитанного в достаточно обеспеченной семье успешного адвоката буржуазно-либеральных взглядов Генриха Маркса встать на путь богоборчества и революционной деятельности? На мой взгляд, главная причина этого состоит в противоречии, порождавшем психологический дискомфорт, между огромным интеллектуальным, творческим и вообще жизненным потенциалом Маркса, его детскими светлыми помыслами и высокой, хотя и не завышенной, самооценкой, с одной стороны, и объективными социально-политическими условиями их реализации – с другой. Главным препятствием в жизни для Маркса стала его национальность: он родился евреем в нееврейской стране.

Карл Маркс в юные годы.

Со стороны отца, его дед, как и прадед, был раввином, а дед со стороны матери тоже был сыном раввина, успешным предпринимателем и одновременно кантором еврейской общины. Нетрудно вообразить себе, кем они хотели бы видеть своего явно одаренного внука. Но, как известно, и отец Карла Маркса, Генрих, и позже, уже будучи вдовой, его мать Генриетта, приняли лютеранство по одной единственной причине – избежать участи изгоев в социальной жизни в христианском государстве, каким была Германия в первой половине XIX века, и таким способом обеспечить себе и детям достаточно комфортное и успешное существование. Генриху Марсу министерство юстиции прямо поставило условие: или принимаешь христианство, или лишаешься адвокатской практики. «И он таки выбрал практику…», а когда сыну Карлу исполнилось 14 лет, отец крестил и его.

Уже в гимназии проявились незаурядные интеллектуальные способности Маркса и его высокие моральные принципы, о чем свидетельствует сочинение «Размышление юноши при выборе профессии» (1835). В нем Маркс пишет, что человеку божество указало общую цель — облагородить человечество и самого себя, но оно предоставило ему самому изыскание тех средств, которыми он может достигнуть этой цели. Если же человек трудится только для себя, руководствуясь своими эгоистическими интересами, он может, пожалуй, стать знаменитым ученым, великим мудрецом, превосходным поэтом, но он никогда не станет истинно совершенным и великим человеком. И в заключении – уж совсем патетическое: «Если мы избрали профессию, в рамках которой мы больше всего можем трудиться для человечества, то мы не согнемся под ее бременем, потому что это — жертва во имя всех; тогда мы испытаем не жалкую, ограниченную, эгоистическую радость, а наше счастье будет принадлежать миллионам, наши дела будут жить тогда тихой, но вечно действенной жизнью, а над нашим прахом прольются горячие слезы благородных людей»^[1].

По окончании гимназии, Маркс поступил сначала в Боннский, затем в Берлинский университет, где изучал юридические науки. Правда, вырвавшись на свободу, без семейной опеки и контроля, начал он не с усердных занятий науками, а весьма разгульного образа жизни: дружеские попойки, женщины, карты и неизбежные долги, которые оплачивал отец. Это, кстати, стало одной из причин его перехода в Берлинский университет, где он, похоже, остепенился. А еще в студенчестве Маркс начал писать стихи. В одном стихотворении Маркс говорит о своем предназначении:

При всём юношеском романтизме и даже мессианизме фраза «Каждое мое слово станет огнем и действием», сочиненная в 1836 г., в сущности, оказалась пророческой. Впрочем, романтизм Маркса скоро сменился более трезвым взглядом на мир. В письме к отцу от 10 ноября 1937 г. Маркс называет свои стихи «чисто идеалистическими» и рассказывает о своем увлечении философией, в частности, о попытке построить «систему философии права». Усмотрев в гегелевской диалектике метод, соответствующий движению самой действительности, Маркс иронично заметил: “Придется сотворить себе кумира из ненавистного мне воззрения”. Кстати, он выполнил свой замысел, написав, опубликованный в августе 1842 г. «Философский манифест об исторической школе права», а уже в 1842/44 годах более основательную работу «К критике гегелевской философии права», опубликованную в начале 1844 г.

Тот давний и притом изначально двойной (национальный и религиозный) диссонанс в душе Карла, о котором было сказано выше, обернулся конфликтом с собственной семьей (особенно матерью), когда он в 19 лет (1837) тайно обручился с немецкой аристократкой Женни фон Вестфален. Спустя семь лет его мать, к тому времени уже ставшая в 1838 г. вдовой, лишила сына наследства из-за того, что он 19 июня 1843 года женился не на еврейке. А вот его избраннице, Женни Вестфален, родители отказали во всякой помощи и поддержке именно за то, что она сошлась с евреем да еще на четыре года младше нее. Не помогло и то, что Маркс посвятил свою первую крупную работу по философии права своему тестю. Крайняя нужда, резко контрастировавшая с уровнем благосостояния родичей молодожёнов, весьма способствовала пониманию того, как живется еще более низким сословиям общества. Так что «носившаяся в воздухе» идея сделать пролетариат мессией для всего человечества хорошо легла на подготовленную житейскими обстоятельствами почву. Наконец, экономическая и политическая отсталость тогдашней раздробленной и экономически слабой Германии в сравнении с соседними Францией и особенно Англией делала это чувство неуместности на «празднике  жизни» еще более нестерпимым.

Дженни Маркс (Дженни фон Вестфаллен в девичестве)

«Сшибка», с одной стороны, чувства национальной богоизбранности, религиозного и юношеского мессианизма; с другой – комплекса национальной и социальной неполноценности, униженности и оскорбленности, ощущение социальной несправедливости и политической несвободы, не могли не вызывать ненависть и яростный протест в неистовом по своей натуре Марксе против всякой религии вообще и гегелевской философии, олицетворявшей для него государственную идеологию и систему сложившихся социально-политических отношений в Германии той эпохи. В свою очередь, публичное фрондерство молодого Маркса, создавало проблемы в его отношениях с властями (вплоть до угрозы ареста) и еще более распаляло в нем радикальные политические настроения. Так первые, спонтанно предпринятые шаги в жизни молодого Маркса предопределили и всё его мировоззрение, и его дальнейшую судьбу. Как говорил И. Фихте, «каков ты сам, такую философию ты и выбираешь». Или, добавим мы, создаёшь свою собственную.

Великий человек в истории – это человек проницательный, устремления и деятельность которого совпали с объективной логикой мирового духа, говорил Гегель. Бунтарство молодого Маркса так и могло остаться личной «бурей в стакане», если бы западная капиталистическая цивилизация с ее принципом чистогана, уничтожавшего всё человеческое в человеке, не порождала объективную востребованность в философии и политической доктрине, а, в сущности, новой религии, какую создал К. Маркс при непосредственном участии и финансовой помощи Ф. Энгельса, которая поставила Человека на место Бога.

Карл Маркс и Фридрих Энгельс

Окончив экстерном Берлинский университет, в 1841 г. Маркс защищает в Йенском университете докторскую диссертацию по теме, как сегодня говорят «нарисованной», хотя и неслучайной для Маркса. Она была посвящена материалистам, а именно различиям в атомистических учениях Демокрита и Эпикура. Рассчитывая стать профессором философии, Маркс поселяется в Бонне, однако напряженная внутриполитическая обстановка и печальный опыт знакомого Марксу Бруно Бауэра, изгнанного из университета за свои политические взгляды, побудили его отказаться от этого намерения и заняться журналистикой.

В начале 40-х годов Маркс сблизился с так называемыми младогегельянцами (Linkshegelianer) – неформальным политико-философским течением немецких интеллектуалов, в число которых входили Д.Ф. Штраус, Б. Бауэр, Л. Фейербах, А. Руге, Э. Бауэр, М. Гесс, М. Штирнер, Ф. Энгельс и др. Отталкиваясь от мысли Гегеля о том, что целью всемирной истории является самопознание мировым духом своей свободы, младогегельянцы хотели «поставить Гегеля с головы на ноги», то есть вернуть его умозрительную диалектику на почву реальности, и добиваться отмены политических ограничений человеческой свободы.

Самое большое влияние на Маркса, как и на Энгельса, оказали появившиеся тогда сочинения Людвига Фейербаха, особенно его «Сущность христианства» (1941). Ознакомившись с ними, Маркс и Энгельс не зависимо друг от друга сразу объявили себя «фейербахианцами». И это не случайно: именно в философии Фейербаха они увидели, во-первых, низвержение идеалистической системы Гегеля, «взорванной» Фейербахом изнутри; во-вторых, земную (антропологическую) сущность, или основание, христианства и вообще всякой религии. В этот период (с января 1842 г. по январь 1843 г.) Маркс работал в Кёльне в редакции «Рейнской газеты». Ярко выраженная антиправительственная, или революционная, направленность издания привела к его закрытию. Выйдя из редакции «Рейнской газеты», Маркс, по его собственному выражению, удалился «в учебную комнату».

Важной вехой в становлении Маркса как мыслителя и революционера стала его работа 1843 года «К еврейскому вопросу»^[ii]. Формально она представляет собой полемику Маркса со своим когда-то «старшим коллегой», одним из лидеров младогегельянцев Бруно Бауэром (1809-1882), придерживавшийся откровенно антисемитских взглядов. Но спор тут идет вовсе не по поводу антисемитизма. Как раз в этой полемике еврей Маркс в свой риторике выступает, как это ни удивительно, еще более ярым антисемитом, чем немец Бауэр. Если что-то их объединяет, так это оппозиционность к властям и критическое отношение ко всякой религии вообще.

Маркс полагает, что еврейский вопрос сводится вовсе не к эмансипации евреев в христианском государстве, не к религиозным разногласиям между иудеями и христианами, не к религиозному и политическому равноправию евреев и христиан, а его решение состоит вовсе не в том, чтобы отказаться от религии вообще, как предлагал Бауэр. Например, в таком демократическом государстве, как Франция, а еще более в Североамериканских Штатах, это вообще не проблема, там религия – частное дело гражданина, и от этого верующих ничуть не стало меньше, а атеисты – вполне уважаемые люди, на что прямо указывал Маркс в ходе дискуссии. Публичного процветания сатанизма, в отличие от нынешней Америки, тогда там еще не наблюдалось вовсе.

По мнению Маркса, дело даже не в правах как таковых, или независимости (эмансипации) и свободах человека и гражданина вообще. Политическая эмансипация столь же мало уничтожает действительную религиозность человека, – пишет он, – как мало она и стремится ее уничтожить. «Политическая эмансипация есть сведение человека, с одной стороны, к члену гражданского общества, к эгоистическому, независимому индивиду, с другой – к гражданину государства, к юридическому лицу», - подчеркнул Маркс.

Для него суть еврейского вопроса – это власть денег над людьми: «Деньги – это ревнивый бог Израиля, перед лицом которого не должно быть никакого другого бога». Господство потребительского эгоизма и повальная продажность в гражданском обществе, как и феномен еврейства, – это воплощение торгашеского духа, господствующего в обществе. Мы объясняем живучесть еврея, – пишет Маркс, – не его религией, а, напротив, человеческой основой его религии, практической потребностью, эгоизмом. Химерическая национальность еврея есть национальность купца, вообще денежного человека. Еврейство, как и политизированность самой религии в любом, даже демократическом государстве, есть проявление и результат отчуждения подлинного индивидуально-чувственного бытия человека, его родовой сущности.

Христианство, – заявляет Маркс, – возникло из еврейства, и оно снова превратилось в еврейство. Христианин был с самого начала теоретизирующим евреем; еврей же стал практическим христианином, а практический христианин снова стал евреем. Христианство только по видимости преодолело реальное еврейство. Христианство было слишком возвышенным, слишком спиритуалистическим, чтобы устранить грубость практической потребности иначе, как вознесши ее на небеса.

«Мало того, практическое господство еврейства над христианским миром достигло в Северной Америке своего недвусмысленного, законченного выражения в том, что сама проповедь евангелия, сан христианского вероучителя превращается в товар, что обанкротившийся купец начинает промышлять евангелием, а разбогатевший проповедник евангелия берется за торговые махинации. <…>

Бауэр считает "ложным такое положение вещей, при котором в теории за евреем не признается политических прав, между тем как на практике еврей пользуется огромной властью и проявляет свое политическое влияние en gros, когда это влияние стеснено для него en detail".

Противоречие между политической властью еврея на практике и его политическими правами есть противоречие между политикой и денежной властью вообще. В то время как по идее политическая власть возвышается над денежной властью, на деле она стала ее рабыней.»[iii]

Христианство есть перенесенная в заоблачные выси мысль еврейства, еврейство есть низменное утилитарное применение христианства, но это применение могло стать всеобщим лишь после того, как христианство, в качестве законченной религии, теоретически завершило самоотчуждение человека от себя самого и от природы. По этой причине «общественная эмансипация еврея есть эмансипация общества от еврейства» ^[iv].

«Конфликт, к которому в конечном счете сводится еврейский вопрос, –это отношение политического государства к своим предпосылкам, – будь то материальные элементы, как частная собственность и т. п., или духовные, как образование, религия, – этот конфликт между общим интересом и частным интересом, раскол между политическим государством и гражданским обществом.

Всякая эмансипация состоит в том, что она возвращает человеческий мир, человеческие отношения к самому человеку. Лишь тогда, когда действительный индивидуальный человек < … > в качестве индивидуального человека, в своей эмпирической жизни, в своем индивидуальном труде, в своих индивидуальных отношениях станет родовым существом; лишь тогда, когда человек познает и организует свои "собственные силы" как общественные силы и потому не станет больше отделять от себя общественную силу в виде политической силы, – лишь тогда свершится человеческая эмансипация[v].

***

На мой взгляд, статья «К еврейскому вопросу», с одной стороны, была главной в плане самоосознания и самоопределения молодого Маркса как мыслителя и политика; с другой стороны, стала едва ли ни самым скандальным сочинением Маркса как при его жизни, так и после его смерти. Ее не приняли ни бывшие единомышленники (с Энгельсом он познакомился позже), ни соплеменники, ни власти, пригрозившие автору арестом. В этом отношении очень показательно и то, что в фундаментальном труде Т.И. Ойзермана, посвященном формированию философии марксизма^[vi], удостоенном Государственной премии СССР в 1963 году, выдержавшего три прижизненных издания (1962, 1984, 1986), автор, детально разбиравший даже гимназические сочинения Маркса, не счел нужным даже упомянуть название статьи, хотя она была опубликована еще в 1955 году в первом томе официального собрания сочинений Маркса и Энгельса. И до сих пор в литературе, посвященной творчеству Маркса, мы находим либо весьма сдержанные оценки этой работы еврейских авторов^[vii], либо разгромную статью еще 1906 года русского философа и протоирея С.Н. Булгакова «Карл Маркс как религиозный тип (Его отношение к религии человекобожия Л. Фейербаха)»^[viii].

Относительно статьи С.Н. Булгакова, перепечатанную в знаменитых «Вехах» (1909), а сегодня широко тиражируемую в интернете всё же хотел бы высказать несколько суждений. Понятно, что текст написан несостоявшимся интеллигентом-марксистом, ставшим затем русским религиозным философом и священником, который защищал христианство и уже органически не переносил марксизм и социал-демократическое движение в России. Он и раньше-то не очень разбирался в марксизме, а теперь к этому непониманию прибавилась неприязнь, обусловившая крайне уничижительные оценки личности Маркса как исчадья ада и, в сущности, воплощение Антихриста. Для Булгакова Маркс как мыслитель – это вовсе не диалектик типа Гегеля и вообще не философ, а бездушный эпигон Фейербаха, весьма сомнительный социолог и экономист. При этом критика Маркса ведется Булгаковым с позиций филосемита (как выразился упомянутый мною в примечании Д. Шимановский), возмущенного антисемитизмом Маркса, который «поднял руку на свою мать».

С точки зрения нравственности, аргумент очень сильный, а вот упрек в «вульгарном социологизме» очень слаб. Предъявлять такую претензию 25-летнему юноше, который еще только нащупывал основные принципы своей социологии как обществознания, определившим (наряду с Огюстом Контом) само появление и последующее развитие той самой науки (социологии) минимум на полтора столетия, несерьезно. Тем более, что сам критик, судя и по его философско-экономическим трудам, в которых развивал собственную философию хозяйства, и его формулировкам в статье о Марксе, вряд ли понимал саму логику марксовой «социологии». Недаром Н.А. Бердяев – при всей религиозной близости к Булгакову – не увидел в его «философии хозяйства» ни экономики, ни хозяйства, ни общества, ни человека, заявив. что «вечно убегает Булгаков от человека и мира  в трансцендентное, вечно боится человека и мира»[ix].

Однако, на мой взгляд, гораздо существеннее другое – Булгаков (и, к сожалению, не только он) не понял в Марксе главное, а именно то, что Маркс называет «родовой сущностью человека». И это не удивительно: лично я нигде не нашел у Маркса четкого и однозначного определения этого понятия, которое никак нельзя свести к концепции трудовой природы человека или общественного характера его личности. Есть целое исследование д.ф.н. П.Н. Кондрашова, в котором он насчитывает у Маркса едва ли не десяток значений словосочетания «родовая сущность человека», обусловленных контекстом: от понятия «праксис» до экзистенциального сопереживания[x]. Могу лишь предположить, что ответ содержится… в его выпускном сочинении, в котором Маркс по-юношески восторженно писал о данной от природы способности человека к творчеству и бескорыстной жертвенности своей жизнью во имя человеческого рода (как я понимаю, в противоположность жертвенности во имя Бога; выбор и в самом деле непростой, если им человек вообще задается – А.Ч.).

На мой взгляд, именно это всегда молчаливо подразумевалось Марксом под главным и весьма смутным понятием его антропологии – «родовая сущность человека», которое в послеследующем он употреблял довольно часто, но, кажется, никогда и нигде не «расшифровывал». Замените в любом предложении Маркса слова о родовой сущности человека словами о ТВОРЧЕСТВЕ как сотворении всем человечеством нового мира в соответствии с индивидуальной природой человека, то смысл этого предложения станет любому человеку, если не близок, то как минимум понятен. В сущности, речь идет о вечной потребности человека в установлении общества, где свобода каждого есть условие свободы всех, т. е. о коммунизме как человеческом идеале.

Правда, предлагаемые способы, или методы, создания общественных условий для реализации «родовой сущности человека» ужасны. Например, чего стоят одни приведенные выше студенческие стихи Маркса о намерении разрушить весь мир, которые почти дословно предвосхищают текст «Интернационала». Как всё это соответствуют поговорке, авторство которой очень неопределенно (при желании источник можно найти уже в Экклезиасте^[xi]): «Благими намерениями устлана дорога в ад». Кто бы ни был автором этих слов, в них очень ёмко выражена вечная трагедия противоречивого бытия человека в этом мире, познанию и разрешению которой Маркс посвятил всю свою сознательную жизнь.

Что касается критики религии (а это самое употребляемое в статье о еврейском вопросе понятие) самим Марксом, то мой упрек уже в его адрес состоит в том, что Маркс вряд ли «по недомыслию» не различал, а скорее намеренно смешивал четыре составляющих всякого религиозного феномена в истории, не уточняя в каждом конкретном случае, что он имеет в виду: 1) субъективную веру (то, что люди обычно называют «богом в душе», а сам Маркс «действительной религиозностью») как психологическую и метафизическую потребность человека как человека; 2) религию как единство миропонимания, систему нравственных принципов и ценностей, а также единство воли, позволяющих всякому этносу в истории человечества стать народом как действительным единством не только по крови, но и по духу; 3) организацию религиозного культа с необходимым для этой цели священнослужителями, культовыми сооружениями, подготовкой художников, архитекторов и строителей, обеспечивающих создание и эксплуатацию соответствующей инфраструктуры, ее эстетическое оформление и, наконец, финансовое обеспечение; 4) роль религии и, разумеется, церкви с ее кадровым, организационным и финансовым могуществом в политическом управлении социумом, или осуществлении власти, в т.ч. роль религии как государственной идеологии. Свести всё эти четыре компонента человеческой религиозности к «опиуму для народа», «вздоху угнетенной твари» невозможно.

В каждом из этих составляющих религии есть своя объективная необходимость, своя ценность и свои нестерпимые издержки, какие-то ужасающие несоответствия идеалу, глупости, лицемерие, обман и неизбежные негативные следствия, как, впрочем, и во всякой другой области человеческой жизни. Как говорится, роза без шипов не бывает, и любая критическая оценка тут требует конкретики. Хотя само право человека на религиозность, притом действительную, Маркс трогать не собирался, но для его гиперкритического взгляда, как у героя андерсеновской сказки «Снежная королева», в чье сердце попал кусочек льда, всё ценное в феномене религиозности перекрывается и аннигилируется двумя обстоятельствами:

во-первых, убежденностью в иллюзорности (ложности) религиозного мировоззрения, якобы тотально противоречащего здравому смыслу и науке; как правило, за иллюзорность принимают символически-метафорический характер религиозного мировоззрения, который, кстати, присущ не только религии, но также искусству и даже, хотя и в меньшей степени, науке, обыденному сознанию и экономике;

во-вторых, психологическими издержками осуществления всякой власти – семейной, гражданской, политической, религиозной, культурной и даже языковой. Людям свойственно протестовать против и даже ненавидеть тех, кто ими управляет, поскольку всякое управление вызывает страдание, хотя истина состоит прямо в противоположном – в том, что «кого мы ненавидим, тот нами и управляет» (Лао Цзы).

В свои 25 лет Маркс вполне осознавал, что «действительная религиозность» была, есть и будет присуща человеку, уже хотя бы потому, что он тем и отличается от животного, что живет не только реальностями, но и «идеальностями». Такова его, человека, сущность, хоть индивидуальная, хоть родовая. А что, собственно, сам Маркс предложил человечеству в конечном счете? Всё ту же «идеальность» в виде политического (т. е. касающегося власти) идеала коммунизма как общества свободы и максимальной реализации, при том общественно востребованного, творческого потенциала каждого; идеал, к которому, наверное, можно и даже нужно идти, но никогда не достигнуть, как и всякий идеал. Вряд ли он хуже или лучше чисто капиталистического, или рыночного, идеала личного успеха в конкурентной борьбе, где «человек человеку волк» только усмиренный или запуганный буржуазным правом и законом. А что касается соотношения в экономике личной, частно-семейной, корпоративной и государственной форм собственности основных средств производства, то это вопрос конкретно-исторический, который должен решаться в каждом обществе и в каждую эпоху конкретно, прежде всего, с точки зрения эффективности производства, уровня благосостояния всех и каждого, демографии, нравственно-психологического здоровья и, наконец (или, наоборот, в первую очередь) безопасности нации.

В завершение хотел бы подчеркнуть, что в целом марксово понимание  социально-антропологической сущности еврейского вопроса было обусловлено, во-первых, особенностями происхождения, личности и жизни молодого Маркса; во-вторых, объективным положением как сверхбогатых, так и бедных евреев в мире (особенно в финансовом мире, в этом отношении мало изменившимся со времен Маркса, и оспаривать очевидное тут просто глупо; это всё равно, что оспаривать само существование и власть банков и компаний Ротшильдов, Барухов и др.); в-третьих, сугубо антропологическим подходом в оценке социально-исторический реалий с точки зрения возможностей реализации каждым индивидом своего творческого потенциала – этой главной и, кстати, прекрасной идеи молодого Маркса; в-четвертых, его уверенностью в необходимости борьбы за создание таких социальных условий, при которых было бы невозможно отчуждение родовой сущности человека, в т.ч. в форме еврейства как господства денег и безудержного эгоизма людей.