Онтологические прогулки

(соображения  и  воображения)

4. ЭКОЛОГИЧЕСКИЙ  КРИЗИС  ДЕМОКРАТИИ  ДЕМОСА.

Способ, который познавательно отличается от эстетического, называется рациональным или научным, и в данном случае объектом рефлексии становится связка наука – демократия. При всём множестве определительных признаков науки как таковой единственное в ней остаётся неизменным: наука суть специфическая форма деятельности человека, в наивысшей степени раскрывающая сущностное назначение человека. Поскольку демократия априорно выводится как «правление лучших», то есть как благодетельная форма существования человека, то через человека наука и демократия оказываются слиты в неразделимую конструкцию, гарантия  сохранения которой принимается генетически по месту и времени зарождения обеих – Древней Греции. И хотя О.Шпенглер внёс существенные коррективы в эту академическую гарантию по части фаустовской демократии, но связь между наукой и демократией не оспаривается ни в какой дисциплине аналитического цикла, и давно стала расхожей истиной сентенция, что демократия есть такой же триумф науки, как наука – торжество демократии. Взаимообусловленность науки и демократии исходно определяется гносеологическим фактором и рациональное мировидение, и мышление являются обязательными в обеих сферах, так же как необязательным считается эстетическое чувствование.

Однако, благодаря усилиям О.Шпенглера, существующая демократия демоса необходимо исключает из своего поля предикации идеальные греческие установочные предпосылки, а поскольку, даже в реальном континууме, не может исчезнуть связь науки и демократии, то демократия демоса взращивает науку соответствующей природы. Об этом свидетельствует М.А.Бакунин: «…рациональная философия является чисто демократической наукой. Она организуется свободно снизу вверх, и опыт признаёт своим единственным основанием. Ничто, не анализируемое и не подтверждённое опытом или самой строгой критикой, не может быть ею воспринято: она не может принять ничего, что не было бы действительно анализировано и подтверждено опытом или самой строгой критикой. Поэтому Бог, Бесконечное, Абсолют – все эти столь излюбленные объекты метафизики совершенно устраняются из рациональной науки. Она с равнодушием отворачивается от них, она смотрит на них, как на призраки или миражи... В глазах рационального философа в мире существует лишь одно существо и одна наука. Поэтому он стремится соединить и координировать все остальные науки в единую. Эта координация всех позитивных наук в единую систему человеческого знания образует Позитивную философию», или всемирную науку»(2000,с.с.184,185). Сердцевину этой «позитивистской» науки составляют отрасли из цикла так называемых точных наук или, иначе, дисциплины ньютоновского классического комплекса (механика, химия, физика, математика), которые по ходу технического прогресса качественно видопреобразовывались, сохраняя свою негуманитарную и неисторическую сущность; академик В.И.Гольданский определил: «Научно-технический прогресс держится сегодня на трёх китах: атомная энергетика, освоение космоса и информатика». В особом, присущем только ему, виде с восхвалением научно-технического прогресса выступил О.Шпенглер, который ничтоже сумняшеся изрёк: «Если под влиянием этой книги люди нового поколения обратятся к технике вместо лирики, к военно-морской службе вместо живописи, к политике вместо критики познания, то они поступят так, как я этого желаю, и лучшего нельзя им пожелать» и ещё: «За роскошно ясные, высокоинтеллектуальные формы какого-нибудь экспресс-парохода, сталелитейного завода, прецизионного аппарата, изощрённость и элегантность иных химических и оптических процедур я отдам весь стильный хлам нынешних прикладных искусств с живописью и архитектурой в придачу». И, тем не менее, врождённая аналитическая проницательность Шпенглера одержала верх над умственной комбинаторикой и в финальной части своего труда философ вынуждается к признанию: «Точная наука идёт путём утончения своих постановок вопросов и методов навстречу самоуничтожению»(1993,с.с.176,179,624).

Хотя зарождение науки и демократии относится к греческой древности, но технический прогресс стал общественным знамением Новейшего времени, исторически установившем их неразъединимый синтез. Как правило, этот процесс рассматривается вне какой-либо связи с человеческим фактором, но после постижений О.Шпенглера уже нельзя игнорировать фаустовский феномен, постоянно имея в виду его коренное психологическое качество – пространствоманию, то бишь стремление к открытию неизвестного, его склонность к упорядочению и организованности, его инициативность и недюжинную силу воли в достижении своих целей. Пример этого последнего блестяще продемонстрировал сам Шпенглер: «Фаустовский изобретатель – это единственное в своём роде явление. Первозданная мощь его желаний, яркость образов, стальная энергия практической мысли должны показаться наблюдателю, принадлежащему другой культуре, чем-то невероятным и не подлежащим пониманию, но у всех нас эти черты в крови. Вся наша культура – это культура первооткрывателей… Именно здесь родился образ Фауста, великого символа подлинной культуры первооткрывателей»(1999,с.663-664). В таких же эминентных тонах Шпенглер говорит о «фаустовской технике», созданной для покорения мира и природы. Западная Европа стала колыбелью технического прогресса исключительно в силу того, что обладала месторождением полезного ценнейшего ископаемого – фаустовским сырьём.

Расширяющийся в историческом измерении симбиоз позитивной науки и демократии демоса привёл под воздействием фаустовского генератора к формированию социального аспекта, где наука оценивается со стороны её общественной пользы, и в науке на первый план по значимости выдвигается практическая, прикладная составляющая. В таком контексте наука и демократия полагаются в объёме особого общественного явления, называемого научно-технической революцией (НТР). Если с античных времён, то есть с момента зарождения науки, последняя двигалась самостоятельным курсом, обособляясь и опережая знания о человеке и независимо от демократии как государственного очага, который на долгие века был погребён под папским абсолютизмом (духовным деспотизмом), то в эпоху научно-технической революции (НТР) наука и демократия окончательно сливаются в общем знаменателе – человеке (важно, что в данном аспекте этот знаменатель был инициирован фаустовским человеком). Объектом изучения становится прогрессирующее взаимодействие человека с окружающей средой, а точнее сказать, взаимодействуют между собой природа, имеющая человека в качестве составного элемента, и человека, организованного в форму общественного производства. Ф.Сен-Марк называет это взаимодействие «социализацией природы», но самый распространённый термин – техносфера планеты, где НТР развивается в качестве внутреннего процесса.

В виду многообразия дефинитивных определений техносферы (техника, технология, индустрия, трудовой процесс, потребительское производство) необходимо конкретно обозначить то значение данного предмета, что имеет познавательный вес в ракурсе рассматриваемой проблемы. Итак, техносфера есть время и пространство, занятые человеческим трудом в состоянии, когда демократия в лице устроителя общества или общественно-экономической формации и наука как сотворитель производительных сил общества, бывшие до того независимыми параметрами общества, сконденсировались в единую опорную структуру. Другими словами, техносфера есть высший механизм овеществления человеческого труда, где материализуются главнейшие рационально-научные показатели демократии демоса, и потому техносфера заведомо и воочию, качественно и количественно, предназначена для демонстрации внутреннего противоречие демократии демоса.

Первичные этапы становления техносферы в её качественном своеобразии поражали фантастическими успехами, особенно в сравнении с предыдущими периодами истории, как на научном, так техническом поприщах, и создали невероятно высокий общественный авторитет науке и рационально-логическому мировоззрению, превратив в идеал (идол) сам по себе человеческий разум. Но со временем начинает всё больше заявлять о себе факт, который вначале был не заметен на фоне ослепительных побед науки и производства: при взаимодействии человека и природы образуются некоторые техногенные продукты, которые не усваиваются человеческой практикой, а усвоенные окружающей природой, создают среду губительную для человека; эти техногенные продукты называются загрязнителями или отходами. Человечество совершенно неожиданно обнаружило, что одним из следствий его цивилизаторской деятельности становится ущемление своего природного состояния, имеющее в перспективе уничтожение себя и полезной окружающей среды. Это стихийное явление, прогрессирующее пропорционально расширению промышленной деятельности человека, получило название экологической катастрофы человечества.

Первым об этом во весь голос заявил великий Ж.-Б.Ламарк, основатель эволюционного учения в биологии: «Можно, пожалуй, сказать, что назначение человека как бы заключается в том, чтобы уничтожить свой род, предварительно сделав земной шар непригодным для обитания». А русский академик Д.С.Лихачёв возвёл эту мрачную перспективу в ранг необходимости: «…техническая культура уже зашла в такую стадию, когда она перестаёт быть управляемой, она начинает пожирать сама себя, и природа начинает пожираться ею независимо даже от желания человека: это вызывается необходимостью». Слова Барри Коммонера, одного из лидеров и зачинателей протестующего движения в обществе, правдивы и искренни в той мере, как эмоциональны и красочны: «Загрязнение окружающей среды – это сигнал о том, что наш способ использования естественных ресурсов вносит чудовищную дезорганизацию в природу как таковую. Это свидетельство самоубийственного, потенциально рокового порока современной системы производства… Загрязнение – это предостерегающий глас Земли, сигнал тревоги, которому мы должны внять, если хотим выжить» (1974). Советский социолог академик И.Т.Фролов более академически излагает эту же мысль: «Действительно… последние десятилетия, на которые приходится развитие научно-технической революции, принесли человечеству не только небывалое прогрессивное изменение его производительных сил, но и столь же небывалое обострение, в частности, экологической проблемы, заставляющее всерьёз задуматься о пределах исчерпаемости природных ресурсов и возможностях восстановительных процессов природы противостоять стихийным последствиям человеческой деятельности» (1983).

Итак, научно-техническая революция – краса и гордость человеческого гения ХХ столетия – обладает двойственной и противоречивой природой: с одной стороны, она суть производитель технического прогресса человечества, а с другой стороны – виновник экологического бедствия человечества; с одной стороны – она способствует удовлетворению множества житейских потребностей человека, а с другой – таит угрозу самому существованию человечества. От данной ситуации веет духом  кризиса и создаёт основание для недоумённого вопрошания, высказанного Ю.В.Олейниковым: «является ли НТР средством обеспечения благоприятных для общества биогенных условий существования, или она необходимым образом ведёт к гибели человечества в результате экологической катастрофы?» (1987). И уже не эстетические экзерциции, а целиком рациональные научные пассажи вещают о негативных признаках глубокого кризиса науки, какой противоречит основному её назначению быть самовыражением сущности человека. Так, лауреат Нобелевской премии Д. Балтимор стенает: «всё могущество современной науки не внесло качественных изменений в мироощущение людей, не искоренило бедности, не сделало людей умнее, сознательнее, увереннее», а другой Нобелевский лауреат Э.Чаргафф восходит к трагическим высотам: «Моё поколение или, может быть, предыдущее поколение впервые развязало под предводительством точных наук разрушительную колониальную войну против природы. Будущее проклянёт нас за неё» (цитируется по И.Т. Фролову и Б.Г. Юдину, 1986, с.с.306.324). Главной жертвой в этой «колониальной» войне оказывается сам человек, и эта истина понята с той же научной обстоятельностью, – авторитетный социолог Ф. Сен-Марк высказал вовсе не персональное мнение: «Вырождение природы вызывает равнозначное вырождение человека. Оно калечит его физически и духовно, угрожает не только его счастью, но и его личности, его равновесию и разуму. Это самая опасная машина для уничтожения человека» (1977,с.173).

Наиболее распространённым упущением в многозвучной и броской аналитике НТР и экологической катастрофы человечества служит сентенция о том, что в процессе экологического катаклизма «уничтожается» или «поражается» природная среда («вырождение природы» по Ф.Сен-Марку), – данное утверждение неверно в своей сущностной основе: природа неуничтожима в принципе. Реальное функционирование НТР выражается в процессе преобразования и замены одних биосферных комплексов другими. Невзирая на разрушение и подавление отдельных природных компонентов, НТР не уничтожает ни природу, ни окружающую среду, ни обитель человека – биосферу, а динамически содержательно и функционально де-формирует  их в определённом направлении, и сам по себе этот процесс не может быть ни положительным, ни отрицательным. Мерилом выступает человек, а НТР обнажает свою философскую суть, процессуально совершая взаимодействия смертного (общественного), преходящего человека с вечной, неуничтожимой природой, которая впитывает в себя целиком и полностью то, что производится человеком. Собственно, наличные негативные последствия хозяйственной жизнедеятельности негативны ровно настолько, насколько ответные реакции среды неблагоприятны для человека. Экологическое зло-счастье человека состоит в том, что он (человек) вынужден переживать ситуацию, где речь идёт о гибели той природной системы, в которой человек может плодотворно функционировать в качестве биосоциального вида, и создании такого природного комплекса, в каком человек не может существовать как биологическое тело. В совокупности эти соображения подтверждают правоту слов Л. Кейсевича и И. Соболя, «…что у человечества нет сегодня врага более страшного, чем сам человек».

Данный вывод достаточно просто трансформировать в тезис «знания против сознания» И на этой основе утвердить формулу НТР нашего времени, а с её помощью оценить критическое состояние основополагающих гуманитарных систем: человек-наука, человек-природа, человек-общество, что, в конечном счёте, опосредуется в общезначимый кризис нынешней демократии. Итак, экологическая напасть человечества есть прямой и непосредственный результат демократии демоса и суть общественный итог помпезного народовластия. Следовательно, из замышленного греческими мудрецами «аристократического правления лучших» современная организация людского сообщества эволюционировала в демократию демоса, кризис которой свёрнут в необходимость пребывать в динамической апории общества, отчётливо расшифрованной А.Г.Исаченко: «Приходится исходить из признания двух как бы исключающих друг друга реальностей: 1) природа должна быть сохранена во имя процветания человечества, но 2) прогресс и процветание человечества невозможны без интенсивной эксплуатации природной среды. Явная утопия надеяться спасти природу, остановив общественное развитие. Однако, с другой стороны, для человечества равносильно самоубийству и дальше наращивать темпы развития производства путём стихийного прогрессирующего разграбления природных ресурсов…» (1980).

   Другим распространённым заблуждением при рефлексии НТР и экологического процесса служит тот способ, какой признан решением данной динамической апории общества – безотходная технология. Действительно, отходы, обязательные при любой хозяйственно-производственной деятельности человека, попадая в окружающее пространство, стимулируют формирование такой среды, где человеку нет места как биологическому виду, и безотходное производство – голубая мечта всех экологов мира. И это всеобщий мираж: при современной технологической схеме производства сотворение отходов неизбежно. Гюнтер Исфорт, исследуя природу производственного процесса (техносфера), выступил с законообразным заявлением: « эффективность всякого производственного процесса или процесса преобразования веществ меньше единицы; это означает, что материалы, сырьё и энергия, используемые в рамках одной или нескольких стадий производства, в конечный продукт входят не полностью. В силу действия естественных законов и условий конкретных технологий в ходе физических и химических процессов соединения и разделения элементов часть энергии и/или веществ неизбежно теряется – образуются побочные продукты или продукты деления» (1983,с.15). В переводе на понятный язык это означает, что технология, сконструированная на базе точных наук, и техносфера, функционирующая в соответствие с всеобщими научными законами и принципами, необходимо производят отходы (по Г. Исфорту, «побочные продукты или продукты деления»)в силу свойств своих собственных законов.Следовательно, научно-техническая революция не есть революция в предусматриваемом значении способа решения конфликта, есть сам конфликт природы, породившей человека, и природы, рождённой человеком. Должно быть понятно, что демократия как форма правления человеческого коллектива не только входит в состав, но и образует эпицентр природы, созданной человеком (у Б.Спинозы существует термин «naturanaturata» – «природа порождённая»), а это означает, что кризис демократии составляет органическую часть глобального экологического конфликта; в совремённом виде НТР выступает технологией по производству отходов не только в хозяйственном секторе человеческой деятельности, но и в гуманитарном поле демократического устройства. Разница между этими качественными своеобычными типами отходов содержится в том, что хозяйственные отходы, в отличие от гуманитарных (демократических), подлежат количественным оценкам и характеристикам.

В настоящее время не существует интегрированного показателя НТР, дающего оценку итогов её деятельности как глобального научно-социального явления, а наличествует множество неспециализированных  попутных замечаний и заключений, наиболее примечательные из которых перечислены далее, вне ссылки на степень доверительности статистики. Академик И.Т.Фролов выставил обобщённый результат на момент 80-х годов ХХ века: «Общественное производство, взяв от природы 100 единиц вещества, использует 3-4, а 96 единиц выбрасывает в природу в виде отравляющих веществ и отходов. В расчёте на каждую жителя индустриально развитых стран ежегодно извлекается около 30 тонн вещества, из них лишь 1-1.5% принимает форму потребляемого продукта, а остальное составляют отходы, обладающие нередко весьма вредоносными свойствами для природы в целом» (1983); академик И.В. Петрянов-Соколов  отделался красноречивой репликой: «…мы берём у природы миллиарды тонн сырья, а превращаем в полезный для общества продукт только один-два процента, то есть 98-99 процента взятого выбрасываем в окружающую среду» (1984); в своём экономическом обзоре П.Г. Олдак сообщает: «Сегодня утилизируется в конечном продукте приблизительно 1% веса используемых природных ресурсов. Остальные 99% безвозвратно теряются» (1983), а в геохимическом обзоре Г.П. Беспамятнов и Ю.А. Кротов отметили: «Если в 1968 г. на каждого жителя нашей планеты добывали в год 20 т различных минералов и пород, то спустя 10 лет их количество достигло уже 27 т. Но лишь 2% добытых ископаемых превратились в полезную продукцию. Остальные 98% возвратились в биосферу, причём в значительной степени в таком виде, что её естественные силы не могут включить их в свой кругооборот» (1985); украинский эколог Л.Г.Мельник заключает: «Полезно используется не более 5% добываемого природного вещества, остальные 95% возвращаются природе уже в менее компактном и организованном, но в более токсичном виде. Эти отходы превращаются в загрязнители, поражающие качество природных сред: воздуха, воды, почвы»(1988).

При разнообразии подходов и статистических методов исследования экологической проблемы одно остаётся неизменным: максимальный объём полезно использованного вещества в экономической деятельности человечества, высокопарно названной научно-технической революцией, не превышает 5%, и эта цифра показывает величину полезного действия человеческой техносферы во взаимодействии с природой. Будучи коэффициентом полезного действия (к.п.д.) НТР, данная величина приобретает понятийный смысл как «эффект 5%», – вряд ли какая другая цивилизация на планете Земля функционировала с таким чудовищно низким  к.п.д. своего производительного действия и такой ничтожной эффективностью. Председатель экологической комиссии ООН профессор С. Ятамару подсчитал на исходе ХХ столетия, что человечество погубит себя в ближайшие 200 лет (примерно такой же срок установил О.Шпенглер для прогнозируемого им «заката Европы» – краха европейской культуры). Массовая пресса сообщает, что 60 тысяч детей ежегодно умирает на планете от голода, – таково одно из последствий «эффекта 5%»

Но весь ужас заключён в том, что даже мизерная доля  в 5% отнюдь не полностью используется человечеством в цивилизаторских целях, ибо в эту долю входят военные затраты. Если при сознательном промышленном процессе отсутствуют безотходные технологии, то есть производства с отходами 0%, то в наличии имеются технологические структуры, где количество отходов достигает 100%, то есть весь произведенный продукт не потребляется человеком, – и это есть военное производство. Его особенность состоит в том, что человек, главный производитель этой технологии, объективно имеет форму подвластного существа, а человеческие жизни становятся отходами войны. В 1982 году, по заявлению Генерального секретаря ООН Переса де Куэльяра, военные расходы в мире составили 1млн долларов в минуту, а общая сумма мировых затрат на военное производство в 2,5 раза превысила вложения в здравоохранение и в 1.5 раза выше издержек на образование; на снаряжение и подготовку одного солдата расходуется в 60 раз больше средств, чем на обучение одного ребёнка. Хотя опубликованные здесь сведения удалены от настоящего времени на достаточный срок, что для нашего динамического века  гарантирует их изменение, но это колебание нисколько не меняет общий вектор направленности технического прогресса, а сама пропорция количественных данных ещё более сместилась, судя по многочисленным разрозненным сообщениям СМИ, в сторону «эффекта 5%».  Важное изменение за это время коснулось того, что человечество избавилось от своего основного экологического заблуждения о предпочтении «мирного атома» «военному атому» при атомном производстве, а так же исчезли веские и объективные основания для признания, что «эффект 5%» является общим количественным мерилом одновременно для кризиса демократии и экологической катастрофы, и, следовательно, выступает эмпирическим доказательством глобального неблагополучия всей мировой системы человечества.

Итак, экологический кризис (или «эффект 5%») закономерно вписывается не только в кризис демократии демоса, но и в глобальный катаклизм системы Homosapiens, а правильнее сказать, что человечество при демократии демоса приобрело неоспоримые признаки критического состояния тех своих главнейших параметров (демократии, науки, культуры, производства), развитие и становление которых предвосхищалось целевым назначением  человечества и которые составляют честь и славу человеческого духа на историческом просторе планеты. Стенание русского философа С.Л.Франка напоминает плач в связи с «эффектом 5%»: «Общее развитие промышленной техники, накопление богатства, усовершенствование внешних условий жизни – всё это вещи неплохие и, конечно, нужные, но нет ли во всём этом какой-то безнадёжности работы над сизифовым камнем, раз неудержимое влечение к промышленно-торговому развитию привело через войну к всеобщему разорению и обнищанию? Возможна ли сейчас ещё так юная, наивная вера, с которою работали над накоплением богатства и развитием производства целые поколения людей, видевшие в этом средство к достижению какой-то радостной, последней цели? И нужно ли, в самом деле, для человеческого счастья это безграничное накопление, это превращение человека в раба вещей, машин, телефонов и всяческих иных мёртвых средств его собственной деятельности? У нас нет ответа на эти вопросы; но у нас есть сомнения и недоверие, которых мы прежде не знали»(1990,с.139).

Этот «плач» великого философа был произнесен в начале ХХ века (1923 год) и основывается больше на интуитивных «сомнениях и недовериях». Интуиция же оказалась пророческой и в самом конце ХХ столетия (1996 год) «сомнения и недоверия» приобрели знак эмпирической данности в словах очевидца профессора Рафаила Нудельмана: «Впрочем, пейзаж конца века, кажется, представляется одинаково безрадостным почти всем гуманитариям, вне зависимости от широт и долгот. Гуманизм не в чести, идея прогресса стала предметом расхожих шуток, свобода, равенство и братство объявлены несостоявшимися, роль разума поставлена под сомнение, иррационализм и мистическая бесовщина правят бал даже на Западе, культурное наследие отдано на откуп безродным постмодернистским несмышлёнышам, которые глумятся над ним, как хотят, серьёзная культурология подменена апокалиптической эссеистикой, и человек как был, так и остаётся существом подпольным, но даже до него уже добираются с генетическим скальпелем в руках».

Мнение о неладном состоянии планетарной системы человеческого мира вовсе не нова и её набаты, исполняемые на всех человеческих инструментах, несутся в наше время отовсюду. Даже более того, – эта мысль никогда не была свежей и она стара, как сам мир, а термины и названия этого состояния (Апокалипсис, Армагеддон, «конец света») тяготеют к библейской древности; мода на Нострадамусов не проходила никогда. (В начале 2004 года американское министерство обороны (Пентагон) составило объёмистый доклад на тему надвигающейся экологической катастрофы Земли, подписанный весьма авторитетными в своих областях авторами. Доклад был насыщен таким количеством кошмаров (засухи, потопы, оледенения, ядерные войны), что напоминал голливудский фильм ужасов. Согласно прогнозам авторов доклада, врученным президенту для государственного использования, Апокалипсис на планете наступит в ближайшие шестнадцать лет). Так что, кажется, не было настоятельной необходимости подводить старую «головную боль» под новую болезнь «демократии демоса». Но это обманчивое впечатление.

Человек, организованный демократией демоса, создал техносферу и этим совершил грандиозный прыжок в своей гоменоидной истории: человек освободился от угнетающего страха перед слепой силой природных стихий и посредством техносферы превратил природу в полигон  для представления своей воли. Благодаря этому человек возвысил свой статус во Вселенной и, следовательно, вирусы новой болезни укоренены в самом человеке, в нечто таком, что делает волю человека  положительной или отрицательной, разрушительной или созидательной, что могущество человека в природе трансформирует в идею о господстве человека над природой. Именно это нечто, трактуя человека как хищника и господина в природе, не видит разумной человеческой силы, а потому наряду с поклонением перед захватнической волей человека все земные катастрофические поражения (землетрясения, извержения, наводнения и прочая) рассматриваются вне связи с человеческим фактором и техносферой. Академик В.И.Вернадский не смог внушить доверия своей мысли, что «человек – геологическая сила», ни современникам, ни по сию пору.

А между тем  параллельно возрастающей техногенной активности человека на Земле наблюдается рост сокрушительной мощи стихийных сил природы. Как сказано в популярной газете: «Проливные дожди, ураганы и землетрясения в последнее время сгущаются, словно человечество перешло на последний, непроходимый уровень игры в цивилизацию» (П.Орлов «Наша версия», ноябрь 2005г.). По оценочным данным, выданным Чикагским университетом в США,  с 1990 по 2000 годы стихийные бедствия затронули примерно 2 млрд. человек, из них 188 млн. пострадали серьёзно и около 700 тыс. погибли. Ещё более  настораживает, что количество стихий с каждым десятилетием удваивается: за период 1973 по 1982 годы их зарегистрировано 1.5 тыс., с 1983 по 1992-й – 3.5 тыс. и с 1993 по 2002-й – уже 6 тыс. катастроф. Только за текущий 2005 год прошло последовательно друг за другом четыре природных погрома – цунами в Индийском океане, наводнение в Европе, ураганы в Америке и землетрясение в Пакистане, – каждый из которых является крупнейшей аномалией в своём классе за человеческую историю. «Парниковый эффект», принятый в качестве единственного объяснения прогрессирующего нарастания деструктивной активности природных сил, есть не более, чем оговорка, больше предназначенная для сокрытия невежества специалистов и равнодушия человечества.

Техносфера есть овеществлённый труд, а труд для человека как объективное представление есть свобода, – эту гениальную мысль обнародовал К. Маркс: «…преодоление препятствий само по себе есть осуществление свободы и что, далее, внешние цели теряют видимость всего лишь внешней, природной необходимости и становятся целями, которые ставит перед собой сам индивид, следовательно, полагаются как самоосуществление, предметное воплощение субъекта, стало быть, как действительная свобода, деятельным проявлением которой как раз и является труд…». И далее: «что этот труд имеет научный характер, что он вместе с тем представляет собой всеобщий труд, является напряжением человека не как определённым образом выдрессированной силы природы, а как такого субъекта, который выступает в процессе производства не в чисто природной, естественно сложившейся форме, а в виде деятельности, управляющей всеми силами природы» (1955,т.46,ч.11,с.с.109-110,110). (Кстати, в этом многозвучии Маркса слышится явно фаустовский напев, как Шпенглер не отмахивается от марксизма, ибо для фаустовского человека «преодоление препятствий» есть внутренняя необходимость, что, по Марксу, и означает свободу).

Экологическая катастрофа в силу низкого к.п.д. человеческого труда есть, прежде всего, ущемление труда, а оно в свете марксовых представлений являет себя как уязвление свободы, то есть принижение человеческой личности. Поскольку экологический катаклизм разворачивается в поле предикации демократии демоса, то оказывается, что в демократии демоса определяющая роль предназначена не демосу (сплочённому коллективу), а человеку в его самобытной ипостаси. Эта мысль допускает и иное толкование: чем угнетённее ощущает себя индивидуальный гражданин в демократии демоса, тем менее производительным будет его общественный труд, а чем менее продуктивен труд, тем большая доля отходов наличествует на выходе. Кризис европейского гуманизма также предъявлен через человеческий фактор, а, следовательно, кризис демократии демоса необходимо должен быть явлен в индивидуальном человеческом обличии; каждый индивид, ассоциированный в систему демократии демоса, будет индивидуально ощущать общую установку кризиса демократии демоса – знание против сознания. Для полного осмысления данного обстоятельства необходим единственно философский подход, тогда как в эстетической сфере эта установочная норма осознана давно, что можно увидеть в строках Владимира Соколова:

                «Я устал от двадцатого века,

                От его окровавленных рек,

                 И не надо мне прав человека:

                 Я давно уже не человек».

Таким образом, эстетический кризис и экологический кризис демократии демоса образуют лишь внешнюю канву внутреннего противоречия демократии демоса, а самая существенная часть последнего сосредоточено в человеке, который, однако, не соединяет эклектически эти кризисные состояния, а служит командным пунктом и управляющим жезлом для всего явления. Солирующая роль в этой теме принадлежит русской духовной школе в лице Н.А. Бердяева и должно заметить, что его насыщенная баллада о человеке есть в то же время самая глубокая характеристика кризиса демократии демоса. Бердяев повествует: «Человек признаётся средством и орудием для появления нечеловеческого коллектива, в котором должен погибнуть лик человеческий, человеческий образ должен быть подчинён новому коллективному целому, распространяющему на все и на вся свои страшные щупальцы и отрицающему самоценность всего чисто человеческого, всех чисто человеческих черт», и  ещё: «Личность человеческая, на вершине новой истории, не может вынести рабства у общества и у природы, и вместе с тем она чувствует всё большее и большее рабство и у природы, и у общества. Происходит порабощение человеческой личности природой и общественной средой. Машиной, развитием материальных производительных сил пытался человек овладеть природными стихиями, но вместо этого он становится рабом созданной им машины и созданной им материальной социальной средой. Это уже обнаружено в капитализме и будет обнаружено и в социализме» [1]. Таков трагический результат, по Бердяеву, «всей новой истории, трагическая ёё неудача». В качестве окончательного вывода следует: «Произошла какая-то непоправимая катастрофа в судьбе человека, катастрофа надрыва его человеческого самочувствия неизбежная катастрофа перехода его человеческого самоутверждения в человеческое самоотрицания, катастрофа ухода от природной жизни. Этот процесс есть страшная революция, происходящая на протяжении целого столетия, заканчивающая новую историю и открывающую новую эру. ...Так кончается новая история и начинается какая-то другая история, которую я, по аналогии, назвал новым средневековьем в ней человек вновь должен связать себя, чтобы собрать себя, вновь должен подчинить себя высшему, чтобы не окончательно погубить себя» (1990,с.с.123,142,131,141)

Главное тут заключено в извещении «новой истории» и «новой эры» как некоем исторически неизбежном этапе и из бердяевского глубокомыслия следует извлечь знание, что предпосылки этого перелома  состоят в крутом противоречии демократии демоса, в основе которого лежит кризис человеческой личности в условиях общественно-экономического обитания. Тем самым русский философ становится в оппозицию к академическому историографическому познанию, может, потому и название для грядущего периода было выбрано им довольно странное – «новое средневековье». Официальное летописание числит статус судьбоносного переворота за Великой французской революцией, которую её восторженный псалмопевец Томас Карлейль провозгласил «самым замечательным делом за последнюю тысячу лет». Мировоззренческая позиция Бердяева предоставляет в его распоряжение иные ценностные критерии, и он излагает: «Революция не удалась и весь Х1Х век есть обнаружение этой неудачи французской революции и раскрытие духовной реакции, которая возникла в начале Х1Х века и идёт до нашего времени, обнаруживая существо и смысл этой неудачи. Путём, на котором стояла революция, человек не мог осуществить своих прав и своей свободы, не мог достигнуть блага. Если в 89 году революция движется пафосом прав человека, то в 93 она доходит до отрицания всяких прав и всякой свободы. Она пожирает самое себя, обнаруживая, что в её основании нет начала, которое онтологически укрепляет права человека. Обнаруживается, что права человека, забывающие права Бога, истребляют себя и не освобождают человека» (1990,с.113).

В унисон с этими стенаниями, оплакивающими общественно-историческую неудачу человечества,  и созвучно с эстетическими стонами по поводу нравственной неудачи человечества, звучит реквием по науке, как полного выразителя духовного богатства человеческого духа, реквием по духовной неудаче человечества. Данное заупокойное служение производит особенное, – и противоречивое, –  впечатление в устах  великого фантаста Дэна Брауна, который в силу своего дарования сумел выйти за пределы патетического догмата о всемогуществе и перспективной благости современной науки, и известил: «Возможно, наука и смягчила наши страдания от болезней и от мук изнурительного труда. Нельзя отрицать и того, что она создала массу машин и аппаратов, обеспечивающих наш комфорт и предлагающих нам развлечения. Однако та же наука оставила нас в мире, который не способен вызывать ни удивления, ни душевного волнения. Наши великолепные солнечные лучи низведены до длин волн и частот колебаний. Бесконечно и бесконечно сложная Вселенная изодрана в клочья, превратившись в систему математических уравнений. И даже наше самоуважение к себе, как к представителям человеческого рода, подверглось уничтожению. Наука заявила, что планета Земля со всеми её обитателями – всего лишь ничтожная, не играющая никакой роли песчинка в грандиозной системе. Своего рода космическое недоразумение. …Даже те технические достижения, которые призваны нас объединить, выступают средством разобщения. Каждый из нас с помощью электроники связан со всем земным шаром, и в то же время все мы ощущаем себя в полном одиночестве. Нас преследуют насилие и расколы общества. Мы становимся жертвами предательства. Скептицизм считается достоинством. Цинизм и требование доказательства стали главной чертой просвещённого мышления. В свете этого не приходится удивляться, что никогда в истории люди не чувствовали себя столь беспомощными и подавленными, как в наше время. Наука не оставила нам ничего святого» («Ангелы и демоны»).

Давно стало прописной истиной, что культ вещественности порочен в реальной жизни и бесконечно опасен для интеллектуального развития, но по настоящую пору поклоняются тому жрецу, который измыслил этот культ, – науке, сотворившей НТР. Хотя генеральный постулат классической науки, утверждённый И.Ньютоном, – «гипотез не изобретаю!», – уже не имеет познавательной силы, но жива идеология этого воззрения, и за наукой, – именно циклом точных наук, – значится догма о вечности и всемогуществе естественных законов науки, которые логически доказывают, что Земля есть бесконечно малая величина в космосе, а человек есть бесконечно малая величина на Земле. «Земля – это капля грязи в мировом пространстве», – извещает Анатоль Франс, то ли иронизируя, то ли полагая. Зато эмоциональный Антуан де Сент-Экзюпери радостно ликует: «Я – ошибка в расчётё: Я – жизнь!».

Одним из достижений гуманистического века в Европе стала экономическая наука, которая начала развиваться из отрицания теории меркантилизма, являющейся, по сути дела, не теорией, а скорее практическим приёмом ограбления богатых и разбойным способом обогащения. Экономическая наука положила в основу тезис Уильяма Пети: «труд есть отец и творящее начало богатства, а земля – мать его» и враз стала на ведущее место в гуманитарном цикле знаний. Экономические уложения всё в большей мере совокупно влияют на форму государственного сообщества, и всё более становятся политическими руководствами, пока не достигли своего апогея в труде Карла Маркса «Капитал. Критика политической экономии». Народовластие приобретает вид политического и экономического идеала европейской гражданственности, а то состояние, в которое гуманистическое воззрение было приведено французской революцией и какого оно достигло к середине Х1Х века, стало называться европейским либерализмом. Итак, демократия стала quaesitum(искомая величина) европейского либерализма и демократизм укоренился в экономической среде в виде признания собственности, принадлежащего только демосу, так называемой общественной собственности. Лозунг «свобода, равенство, братство» разрушает и не допускает собственности, которая создаёт индивидуальное богатство. Американская демократия избавила своего коллегу от нездоровых увлечений общественной собственностью,  романтического преклонения перед лозунгами и веры в демагогию. Как курьёз, следует отметить, что американское представление о собственности и богатстве происходит из первоначального воззрения британской экономической школы, и противостоит не классическому экономическому направлению, а политэкономической марксистской концепции. Так, один из родоначальников британской классической школы  Адам Смит говорит в своих «Исследованиях о богатстве народов»(1776 год): «Самое священное и неприкосновенное право собственности есть право на свой собственный труд, потому что из него вытекает все прочие права собственности. Всё имущество бедного состоит в его силе и в ловкости его рук; мешать ему употреблять эту силу и эту ловкость так, как он заблагорассудит, если он никому не причиняет этим вреда, есть явное насилие над этою первоначальною собственностью. Это есть вопиющее нарушение законной свободы как работника, так и того, кто захотел бы дать ему работу; это значит воспрещать одному работать, как он найдёт более выгодным для себя, а другому – нанимать его работу».

Большой поклонник европейского либерализма и популяризатор его ценностей Фридрих фон Хайек спел своеобразный дифирамб своему увлечению: «И хотя мы не стремимся и не можем вернуться к реальностям Х1Х века, у нас есть возможность осуществить его высокие идеалы. Мы не имеем права чувствовать превосходство над нашими дедами, потому что это мы, в ХХ столетии, а не они – в Х1Х, перепутали всё на свете» (1997, №72). Отрицательная силлогистика Н.А.Бердяева и Ф. фон Хайека, по сути дела, однотипна и это в полной мере философское обозрение, хотя у фон Хайека доминирует экономический уклон, а у Бердяева – духовно-нравственный. Но при общей схожести посылок, исходящих из факта исторического краха европейского либерализма, умозаключения их настолько противоположны, что их следует воспринимать как различные гностические генерации: если Бердяев, говоря о «новой эре» и «новой истории», предусматривает перспективу будущего, то фон Хайек стенает о прошлом величие и трактует о возрождении в настоящем принципов либерализма. Бердяев также мечтает о новом ренессансе, но «который для избранной части человечества наступит лишь на почве укрепления человеческой личности», то есть этот ренессанс будет духовным, по Бердяеву, «христианским», хотя, по сути дела, это предвосхищение не будет ни повторением, ни возрождением, а прыжком в будущее. В таком проникающем качестве рулады Бердяева смыкаются, а точнее говоря, раскрываются в поле русского варианта демократии, подпитанного  идеологическим противоречием гуманизма (он же либерализм) Западной Европы. Об этом детальнее будет обговорено в последующем разделе.

Фон Хайек не знает человека как духовную индивидуальность, подобно Бердяеву, а оперирует обобщёнными коллективистскими величинами – классовыми сословиями, общественными группировками, либеральными (и нелиберальными) партиями, среди которых  почётное место принадлежит ортодоксальной демократии и демократическому (либерально-демократическому) мировосприятию. Таким образом, кризис демократии демоса под пером  фон Хайека приобретает новый философский ракурс (а правильнее сказать, историко-экономический), и данный аспект совсем не идентичен тому, где выявилось два лика демократического устройства (греческий и фаустовский), ибо последний имеет методологическую природу, тогда как философский разрез всегда имеет сущностный характер. В различных гностических постижениях Бердяева и фон Хайека речь идёт не о двух методах исследования, а о двух сущностях, стало быть, о двух философиях: русской философии в лице Н.А.Бердяева и европейской (западной)философии в лице Ф. фон Хайека. Подобная градация имеет познавательную силу в случае нетривиального подхода к философии как науки о человеке, но, если быть скрупулёзно точным, то следует знать, что философия всегда одна, а различны представления о человеке. Поскольку демократия демоса принадлежит западному (европейскому) представлению, то исторический аспект этого последнего вскроет философские особенности кризиса демократии.

(Продолжение следует)

_______________________________________________________

1. Сноска. Эти слова Н.А.Бердяев написал в 1920 году, когда социализм как экономическая формация только зарождался, а последующий исторический отрезок в России и нынешнее время всецело подтвердили пророческую правоту слов великого философа: «…не удастся никогда социализм, который попробуют осуществить и который, вероятно, будет играть большую роль в том периоде истории, в который ныне мы вступаем. Социализм в опыте осуществления своего будет совсем не тем, к чему социалисты стремятся. Он вскроет новые внутренние противоречия человеческой жизни, которые сделают невозможным осуществление тех задач, которые выставило социалистическое движение. Он никогда не осуществит ни того освобождения человеческого труда, которого Маркс хотел достигнуть связыванием труда, никогда не приведёт человека к богатству, не осуществит равенства, а создаст лишь новую вражду между людьми, новую разобщённость и новые неслыханные формы гнёта» (1990,с.155)