Онтологические прогулки

                                                                                                                                     А человек куда пойдет?

 

Ни человек, ни человечество не имеют абсолютной цели своего бытия. Это очевидно. Но только отдельные глубокие люди могут сказать с предельной искренностью: «цели нет передо мною…», выразив тем самым не частное психологическое умонастроение, а всеобщую максиму человеческого существования. Действительно, часто нам кажется, что «цель существования» – категория исключительно частная. Мы сетуем на то, что у кого-то нет цели, что мы либо потеряли, либо не обрели свою цель, предпринимаем судорожные попытки, чтобы «поставить цель» перед собой или перед другими. Но во всех подобных случаях речь всегда идет о своей собственной, личной цели и никогда не ставится вопрос о цели всеобщей, о цели существования рода человеческого.

Он, конечно, ставится, но ставится, как правило, в религии и философии, которые ставят его не от избытка, а от недостатка. Здесь он имеет принудительный характер навязывания какой-то определенной религиозно-философской доктрины. И происходит это из-за того, что цели как таковой либо нет, либо она совершенно не очевидна. Но ведь совершенно очевидно, что нет очевидной цели. Многообразие религиозно-философских концепций по поводу цели существования свидетельствует как раз об этом. 

Целей всегда так много, что не всегда ясно, что за этим лесом целей нет цели как цели, единственной цели, которая могла бы претендовать на статус всеобщей истины. «Телеология существования» остается неосуществимым проектом. Почему же? В недрах философии чаще думают об истинности, об оправданности, о средствах для достижения той или иной цели, но очень редко вообще ставится вопрос: «Почему же нет цели, почему до сих пор нет никакой всеобщей цели?» Может быть потому, что ее и не должно быть? Насколько оправдан такой вопрос? Можем ли мы утверждать, что история человечества свершается всегда в движении к ясной цели, а не во тьме? И значит ли что-то, что нет цели, что дело в том, что в принципе нет цели, а не в том, что мы ее не знаем или не знаем, как ее обрести?   

 

–  I –

 

Многообразие целей, которые ставит человек перед собой лично или которые приписывают ему религиозные учения, практически не позволяют думать о смысле: ни о смысле существования, ни о смысле своих целей. Это смысловой тупик, в который попадает человек: влечение к смыслу порождает цель стремления, в котором гаснет всякий смысл. И остается цель без смысла, а смысл блуждает в темных лабиринтах одинокой и отчаявшейся души, без всякой надежды обрести свое пристанище в мире. Цель и смысл разошлись на бесконечность без надежды встретиться в человеческом уме и сердце. 

Что значит думать о смысле цели, и можно ли вообще говорить о смысле цели, не является ли сама цель уже и смыслом? Думать о смысле вообще не принято, это не удобно, не прилично, не нужно, потому что не понятно, одиноко и страшно. Размышления о смысле порождают сомнения – врага науки, религии и здравого смысла, потому что, когда думаешь о смысле, то исчезают цели: они исчезают как мираж в океане бездонного непонимания. И холод небытия начинает леденить души осмеливающихся спрашивать о смысле цели.

Вообще смысл существования – наиболее запретная тема; ни человек, ни культура не говорят о подлинном смысле, о таком смысле, который бы подверг сомнению целесообразность существования человека и культуры. Но чтобы дойти до истины только так и нужно ставить вопрос. Только философии позволено (часто на правах «сумасшедшей») задавать эти вопросы. Но и здесь общество защитилось: эти вопросы называют «проклятыми», и людям, стремящимся к «правильной» и счастливой жизни, не советуют задаваться ими.

Само наличие телеологии является доказательством того, что нет цели единственной и подлинной, той цели, ради которой стоило бы жить всему человечеству. Здесь скажут, что такая цель поработила бы человека, лишила бы его достоинства и свободы. Это верно, но это распространяется на цели, придуманные человеком в ходе его истории. Речь же идет об изначальной цели всего человечества, которая проистекала бы из его природы, и которая была бы столь естественна и очевидна, что ее не нужно было бы ни выдумывать, ни обосновывать.  

Именно такой цели и нет. Как только человек выходит из своей физиологической нужды, которая единственно единит людей в общей цели выживания, как только он переступает порог биологической необходимости все цели и ценности разбегаются на бесконечность. Единство человеческой природы разрушается. Но нельзя это признать нормальным, ведь если такой цели нет, значит нет и человека и человечества, значит, нет не только «общечеловеческих ценностей», вообще никаких ценностей нет, а есть лишь череда бесконечных «слишком человеческих» ценностей, которые начисто подрывают всякое представление о единстве человека. И в человеке все сопротивляется этому, все стремится к тому, чтобы найти такую цель, цель целей, или безвозвратно погибнуть. 

За отсутствием такой единственной цели, чья истинность была бы равнозначна ее очевидности, создаются бесконечные фантомы целей. Вместо того, чтобы честно признать, что истинной цели нет, или она не известна, и уже на этом основании свершить нечто, делается вид, что давным-давно всем приличным людям известна эта цель. А тем, кто сомневается в этом, либо вообще отказывают в праве на существование, либо называют маргиналами и сбрасывают на обочину социальной жизни.

Но истина требует разоблачения той лжи и лицемерия, в которой пребывает сознание, уверенное, что с целью человечества все в порядке. Как раз нет, и об этом нужно думать и говорить, нарушая все каноны социального и морального «приличия». Ведь если бы абсолютно истинная цель существовала, она была бы очевидна, ее очевидность была бы столь пронзительна и жгуча, что захватывала бы существующих своей очевидностью. И тогда существование приобрело бы совершенно иные черты, это была бы совершенно другая культура, в основе которой был бы совершенно другой образ жизни, смерти, Бога, добра и зла. К такому миру и стремится мир, делая вид, что он достигнут.

Но он не достигнут, ибо тогда было бы совершенно другое мироздание, иной порядок вещей, суть которого заключалась бы в бесконечном приближении к тому единственному, универсальному образу идеальной истины, который бы захватил всех существующих в едином восторге приближения к ней. Это восторг бесконечного восхождения к единой цели уничтожил бы всякие «индивидуальные», «личные», «своекорыстные», «частные», «собственные» и так далее, цели существования как мешающие и препятствующие достижению высшего и единственно желаемого, так неумолимо очевидного, чья очевидность сияла бы из каждой поры бытия.

Этой очевидностью был бы пронизан весь мир, и только очевидность высшей цели была бы единственной очевидностью, она была бы самим миром. И все существование бесконечно видоизменялось бы, стремительно прогрессируя по мере приближения к этой очевидной цели. Менялось бы и видоизменялось все вокруг, менялся бы и видоизменялся сам человек. Вероятно, была бы уничтожена сама смерть как главное препятствие к достижению главной цели, и жизнь достигла бы невероятных размахов и могущества, и ничто бы не препятствовало  достижению сверх-цели человеческого существования, исходящего из его сущности.

Какие внешние (природные ли или социальные – неважно) обстоятельства могли бы этому воспрепятствовать? Воля не просто к существованию и власти, но воля к истине, то есть к истинной и высшей цели смела бы все препятствия, ничто и никто не мог бы помешать к продвижению к абсолютной истине. Восторжествовали бы тогда все человеческие идеалы добра, счастья и справедливости. Мир стал бы подлинным раем, землей обетованной. Ибо эта цель стала бы родной целью человека, и не о какой вражде между людьми нельзя было бы говорить. Единая цель уничтожила бы всякую рознь, непонимание, злобу, мстительность, подозрительность, сделала бы невозможными преступления, жестокость, коварство и предательство. Всякое отчуждение было бы устранено, отчуждение, ставшее корнем несправедливости, источником зла и вечной вражды между человеком и человеком, человеком и миром, человеком и Богом, человеком и природой, человеком и самим собой.

Знай человек свою высшую цель, он смог бы создать невероятные условия существования для себя. Это было бы счастье, это был бы подлинный Рай Человечества. Ибо тогда человек смог бы осуществить свою родовую сущность. Его сущность стала бы его существованием, и ничто кроме осуществления своей сущности не было бы для человека сколь-нибудь значимой ценностью. Ничто не смогло бы отвлечь человека от самого главного и очевидного, от самого высшего и самого ценного. 

Можно представить, каких невиданных (действительно реальных, а не существующих ныне мнимых) свершений достиг бы человек на поприще науки и культуры. Каких бы моральных высот он достиг, какой социальный скачок он бы мог осуществить. Можно было бы представить то общество, в котором бы существовал человек, знай он свою высшую цель, и последовательно продвигаясь к ее осуществлению. Разве бы он стал воевать, развиваясь технически, разве он стал бы убивать, грабить, обманывать, развиваясь нравственно и культурно? Разве ему понадобились бы суды, тюрьмы, вообще юриспруденция, разве стал бы человек карать человека, если бы человек перестал мстить человеку? Прогресс техники вел бы к прогрессу нравственности, и все бы вело к прогрессу культуры.

Разве, имей высшую цель, нужны были бы человеку все эти бесконечно мелкие, ниже его собственного достоинства, удовольствия и наслаждения? Разве нужны были бы ему игра, спорт, различные зрелища и увеселения? Разве нужен был бы человеку алкоголь и наркотики и всякие иные способы ухода от реальности? Хотел бы он забвения, стремления уйти в иное, отойти от этой грубой бессмысленной и бесцельной действительности?

Разве, в конце концов, было бы возможно самоубийство – страшное проклятие, не отпускающее человека на протяжении всего его существования? Как бы мог убить себя тот, чья сущность была бы равна его существованию, и чье бытие было бы сплошным потоком радости и счастья?

Нужны ли были бы человеку тогда деньги, и те невероятные политические, экономические, социальные усилия и институты, которые служат тому, чтобы иметь возможность человеку делать деньги и чтобы деньги никогда не кончались. «Презренный метал» на поверку оказывается не таким уж и  презренным и те, кто брезгливо отрицают деньги и все это «накопительство», мещанство, богатство, на самом деле только всего этого и желают. Но если бы была высшая цель, то какие бы деньги могли стать на пути к ней, а ведь деньги для большинства и есть высшая цель.

Разве возможна была бы тогда тоска, знай человек свою цель и двигаясь к ней? Не только тоска, но сомнения и вопрошания, да и сами размышления не нужны были бы человеку. Мысль превратилась бы в технику мышления окончательно. Зачем тогда нужна была бы философия, эта коварная убийца беззаботности и счастья? О чем бы тогда мыслить, о чем тосковать, о чем грустить и страдать, если все так очевидно и понятно, если есть цель и есть пути ведущие к ней?

Стал бы тогда надеяться на что-то человек, нужна была бы ему тогда вообще надежда? И был бы тогда у человека страх? Что нужно было бы тогда человеку, разве нужна была бы ему тогда религия, разве нужен был бы тогда человеку Бог? Цель была бы Богом, и Бог был бы этой целью. Ведь «наличный», то есть запредельный и потусторонний Бог сводит на нет идею Бога как высшей цели, делает ее неявной и неочевидной, и в принципе, необязательной. Поэтому и вера, как хорошо известно, «дар Божий». Но будь Бог абсолютно очевидной целью, не было бы веры как свободного акта, а было бы непререкаемая железная необходимость следовать этой цели без всяких колебаний и сомнений.

Но что остается человеку? Радость и страдание, мысль и поиск, тоска и надежда, горе и смерть. Вот что остается человеку здесь, человеку, возможно потерявшему некогда свою цель как высший смысл, как рай своей души или никогда и не имевшему его.  

Здесь раскрывается двойственность человеческой ситуации: он не может ни отказаться от цели, ни признать свое бытие бесцельным. А почему бы ему, если действительно нет никакой цели, не отказаться от всех стремлений и почему бы не узаконить тогда наличное (бессмысленное и бесцельное) существование в качестве единственно возможного существования и не объявить бессмыслицу основным принципом жизни, основной ценность? Но, увы, он почему-то вынужден всегда ставить цели и стремиться к ним. Что-то не позволяет признать свое бытие бесцельным; целеполагание вкраплено в самую основу его существа.

Но это уже не двойственность и не парадокс. Это похоже на проклятие, если под ним иметь в виду обреченность на безвыходность и безмерное страдание от этой обреченности. Нужно отличать проклятие от наказания. Последнее, сколь бы суровым и жестоким ни было, всегда в некотором роде справедливо, что заставляет принять страдания от наказания и вытерпеть их. Страдания, возникающие от проклятия непереносимы, поскольку совершенно бессмысленны, так как в проклятье нет вины, но есть лишь наказание. В проклятии нет этики, здесь нравственный аргумент полностью растоптан, поэтому жестокость гнева проклянувшего является единственным смыслом, поскольку он действует. Но это как раз и непереносимо, ибо гнев проклятья неотменим. И это делает проклятье сущим адом.  

  Нечто держит человека в неведении, скрывая высший смысл и подлинную цель, не убирая, однако, самого стремления к смыслу и цели. Никакая цель не является абсолютной и истинной, поскольку истинный смысл скрыт. Есть цели конкретные, практические, связанные с физической нуждой и выживанием, но они не в расчет, ибо всем ясно, что речь идет о духовных целях, поскольку человек очевидно не животное, и он всегда «томим духовной жаждою».

Такова ситуация проклятия: знать, что все цели относительны и иметь сильное ощущение, даже какое-то знание о том, что есть абсолютная цель. Эта цель оставляет лишь слабый след в виде смутной надежды и неявного желания, которые на время дают какую-то иллюзию, внушая некий энтузиазм существования, но в итоге, сея лишь разочарование. Все самые великие идеи рано или поздно терпят крах; терпит крах и безыдейное существование, потому что становится противно от отсутствия идей.    

Вся эта одержимость целями оказывается ничем и не дает человеку ни успокоения, ни удовлетворения. Он всегда чувствует себя обманутым и вынужден либо прикидываться глупцом, отдаваясь безмятежному «счастью», либо циником, делая из нужды добродетель. Поскольку эта ситуация не является частным случаем, не выступает как личное несчастье конкретного человека, но затрагивает весь род людской, то мы вправе назвать ее проклятием. 

 

 

 

–  II –

 

В чем же причина этого проклятия, свинцовой тенью нависшей над человечеством? И есть ли вообще причина этому, можно ли говорить, что бессмыслица и абсурд всеобщего человеческого существования имеют причину? Не есть ли это просто факт, не требующий не только переживания, но даже осмысления? Это было бы так, если бы не мучило лучших представителей человечества.

В поиске причин проклятия правильнее всего обратиться к библейским символам. В книге «Бытия» Бог говорит страшные вещи человеку. Он, страшно сказать, проклинает человека. Господне проклятие впоследствии и составит то, что называется человеческой жизнью. Обычной жизнью, которой живет человек, где бы он ни жил, и когда бы он ни жил. Это универсальный контекст человеческой ситуации, ситуации проклятия. За что Бог проклял человека, в чем вина человека, есть ли она, знает ли он ее, справедлива ли она – все эти вопросы в данном случае оставим без рассмотрения, сфокусировавшись лишь на последствиях проклятия.

Проклятие, о котором говорится в Библии, сводится к нескольким вещам. Во-первых, Бог говорит: «И вражду положу между тобою и между женою, и между семенем твоим и между семенем ее» (Бытие, 3-15). Это, так сказать родовое проклятие, проклятие всему роду человеческому, идущему из самого интимного ядра человеческих отношений – из семьи. Это, как скажут впоследствии, «внутрисемейный конфликт», идущий первоначально от мужа и жены и расширяющийся затем до конфликта между всеми родственниками: между братьями и сестрами, между отцами и детьми, между родственниками по линии мужа и жены. В итоге он охватывает все человечество. Все родственники друг другу, но все поражены семенем вражды. И ближние, как хорошо известно, и есть главные враги человеку. 

Во-вторых, следует особое проклятие женщине и мужчине, жене и мужу. Про женщину сказано: «в болезни будешь рожать детей» (Бытие, 3-16). Эта физическая мука сопровождается мукой нравственной, вызванной неравноправным положением женщины по отношению к мужчине: «и к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою» (Бытие, 3-16). Про мужа сказано: «в поте лица твоего будешь есть хлеб» (Бытие, 3-17). Труд по добыванию пищи, вообще ради существования как такового оказывается делом нелегким; труд в прямом смысле всегда труден.

И, в-третьих, все существование человека, от рождения до смерти – скорбь, потому что заканчивается смертью, а пока не закончилось, то мука: «со скорбию будешь питаться от нее во все дни жизни твоей… доколе не возвратишься в землю, из которой  ты взят; ибо прах ты, и в прах возвратишься» (Бытие, 3-171.18).

Так, можно сказать, что эти три проклятия Господни соответствуют трем вечным проблемам человеческого существования. Проблемам неразрешимым никем и никогда. Первое проклятие, порождающее вражду между ближними и дальними, то есть между всеми людьми на земле, можно назвать нравственным проклятием. Второе, порождающее физическую муку труда и родов, можно назвать физическим проклятием человеку. И третье, ведущее к скорби и смерти как уделе человеческого бытия, который кроется в его пределе, можно назвать бытийным (или духовным) проклятием человеку.

И чтобы ни делал человек, чтобы избавиться от этих проблем, если говорить языком светским, избавиться от них он не может. Более того, все человеческие усилия направлены на то, чтобы избавиться от них, или, по крайней мере, их облегчить.

Так, нравственное проклятие порождает этику как способ выживания, с одной стороны, и как стремление преодолеть в себе человеческие пороки злобы, ненависти, зависти, подлости, лицемерия, с другой. Того, что и составляет основу конфликта. Психология занимается различными видами конфликтов (семейные, производственные, социальные и проч.), политология выработала даже особую науку – конфликтологию, которая пытается разрешить многообразие напряжений, возникающих в обществе. Педагогика особое внимание уделяет конфликтной стороне взаимоотношений ребенка с окружающими и пытается предложить различные методы воспитания, чтобы это преодолеть.

При всем многообразии различных методов различных наук, предлагающих искоренить конфликт, при всем желании людей бесконфликтно существовать, все попытки остаются тщетными. Конфликт неискореним, так как этическая (или лучше нравственная) сущность человека «повреждена» таким образом, что всегда остается вне досягаемости человеческих усилий. Это не значит, что ничто не может улучшать ситуацию межчеловеческих взаимоотношений, но только лишь улучшать, немного и на время. В своей сущности, испорченная основа («проклятая зона») души не поддается никакому лечению человеческими средствами. Этически человек оказывается одинаково несовершенен всегда. Прогресса в нравственной сфере нет, не было и не будет. Ни этика, ни психология, ни педагогика, ни религиозные ценности ровным счетом ничего не дали для реального изменения нравственной природы человека, для исправления его «нравственной порчи» на онтологическом уровне. Ибо только изменения на бытийном уровне можно было бы принять в расчет. Но этого не происходит, и каждое новое поколение сталкивается с теми же проблемами.

Физическое проклятие человека, проявляющееся в физической муке труда, родов, болезни и смерти абсолютно и универсально. Никто, никогда, нигде не смог не только уничтожить труд, нужду, болезни и смерть, но и существенно их облегчить. Экономика любой страны стремится создать благоприятные условия труда, устранив то, что делает труд тяжким и невыносимым. И можно сказать, что современная хозяйственная культура западных стран, создав рыночную экономику, создала весьма достойные условия труда. Однако, помимо того, что труд имеет физическое измерение, которое присутствует даже не в физическом труде, всякий труд, и творческий, и любимый имеет то, что может быть названо духовным утомлением.

Работать трудно не только потому, что трудно работать физически и психически; трудно работать потому, что всегда наступает утомление в смысле ужаса повторения одного и того же. А это присутствует в любом, даже самом изысканном труде и любимом деле и составляет его рутинную субстанцию. Творческое озарение, наступившее моментально как вспышка молнии, для своего воплощения требует монотонного повтора всех элементов данной творческой структуры. И как бы ни любимо было дело, всегда приходит ощущение тщетности и бессмысленности всего в процессе реализации. Чтобы дойти до конца нужно преодолеть множество искушений в тщетности ненужности, да и доведенное до определенного предела уже не кажется важным и значимым. Такова «психология и физиология творчества».  

И, несмотря на то, что труд дарит радость творчества и созидания, делая переносимым любой, самый неинтересный и нетворческий труд, это монотонное повторение, раскрывая дурную бесконечность сущего, намекает на скорбный удел всего. Именно в труде она раскрывается в наиболее сильной форме. Поэтому всегда нужен отдых как забвение от утомления. Не релаксация от физического напряжения, а забвение от того ужаса, которое принесло утомление духу трудящегося, ужаса утомления повторением одного и того же.

Болезни не исчезают, как не исчезает смерть, венчающая болезни, венчающая болезнь существования. Болезни всегда были и будут. Человек нездоров в каком-то фатальном смысле, в смысле своей сущности. Человек сущностно болен, и любая эмпирическая болезнь только подтверждает это. Поэтому неважно, чем болеть, главное, что человек болеет, и никто и ничто не может его избавить от болезней.

Неважно, считать ли роды болезнью или нет, но женщина в родах страдает двояко: и как человек, претерпевающий общие муки болезненного страдания и как женщина, которой суждено эти муки испытывать. Современная медицина стремится придать этому характер естественности, а не болезни. Но это совершенно не меняет существа положения. Главное, что никакие технические усовершенствования не снимают духовного волнения и метафизического страха родов. Рожать всегда страшно, больно и опасно. Хотелось бы избавить женщину от родовых мук, чтобы сделать этот процесс естественным и обычным. Но никакая самая совершенная медицина не может гарантировать женщине ничего. Исход – всегда неопределен, доподлинно известно, что роды (даже самые «легкие», что опознается, как правило, после) всегда стресс, и всегда мука. Мука и боль, без этого нельзя.

А если коснуться смерти, то здесь полное торжество Ветхого Завета и полное фиаско всех человеческих усилий. Эвтаназия – это единственное изобретение, весьма, кстати морально сомнительное, но единственное. Если болезни и роды хоть как-то поддаются «коррекции», то неприступность смерти абсолютна; здесь нет не только никакого прогресса, любой намек на изменение смертной сущности человека выглядит как абсурд, насмешка или издевка.

И нравственное, и физическое проклятие при всей их тяжести, все же не являются такими ужасными, как проклятие духовное. Именно оно делает все человеческое существование столь трагичным и драматичным, столь безысходным и, в общем-то, бесполезным, что обрекает человека на муку вечного повторения одного и того же без видимой цели и перспективы. Только стремление к цели при наличии бесконечного количества различных целей и при  полном отсутствии какой бы то ни было внятной общей цели, выводит предприятие человеческого существования в ранг неудавшихся.

Именно поэтому человек не смог еще ничего достичь, что могло бы его сдвинусь с его мертвой бытийной точки. Духовное проклятие делает проклятье полным и абсолютным. С точки зрения отдельного человеческого существования это не важно и совершенно не значимо, это нисколько не мешает осуществлению личных жизненных проектов, ведению достойной и счастливой (по меркам такого подхода) жизни. Но с перспективы всеобщей, это катастрофа, которую время от времени чувствует и самый далекий от всякой метафизики человек. Что в итоге и его, самого счастливого делает таким же несчастным. 

Это духовное проклятие коренится также в библейских пластах и выражается наиболее полно в повествовании о «вавилонском столпотворении». Это наиболее достойная и интересная метафора, уводящая в бездну безответности, соответствующей реализму человеческой ситуации. Там говорится преимущественно о «смешение языков», приведшее к непониманию между людьми и взаимной розни и вражде. Но оно может быть истолковано и как смешение целей. Вавилонское столпотворение сделало не только невозможным понимание между людьми, оно скрыло высшую цель и смысл существования человека и человечества. Это и насмешка над родом людским, это и проклятие, проклятие, ставшее, поэтому вавилоновым проклятьем. Это предел объяснения, за которым только дурные интерпретации с явной отсылкой к «греховности», в действительности не объясняющие ничего.

Объяснить суть вавилонова проклятья невозможно, поскольку всякое объяснение этой ситуации в действительности есть умаление блаженной бессмысленности человеческого существования, лишение ее достоинства высокого трагизма и переведение в пошлую практику социального действия.    

Истина не в том, чтобы она стала всеобщей истиной, а в том, что она есть. Просто есть, а остальное дело совести и воли.