Онтологические прогулки

                                                                                                                        Даже в оккультных науках и то больше честности и строгости, чем в философских учениях, которые приписывают истории какой-либо «смысл».

Когда человек слышит о «смысле природы» или «смысле истории», то он моментально настораживается, чувствуя, что повеяло чем-то «нехорошим», опасным, и старается сразу же отвлечься, погрузившись в недра своих повседневных житейских забот. Не зная точного значения этих понятий, он все же способен рассмотреть за ними какую-то непонятную угрозу его бытия.  

Парадокс в том, что человек может легко согласиться с тем, что его индивидуальное существование лишено смысла, но он никогда не согласиться с тем, что нет смысла в бытии всего человечества, то есть в истории. То, что жизнь отдельного человека не удалась, не состоялась, потерпела смысловой крах, конечно, печально, но что ж с того? Так бывает, но вот вся история человечества не может быть лишенной смысла. Признать, что история не имеет смысла, значит подписаться под тем, что в действительности все человеческие деяния от Адама до последней исторической черты не более чем Сизифов труд. Мышиная возня во вселенских масштабах. Это немыслимо и невыносимо. Вот почему человек так неистово держится за смысл истории как за последнюю надежду, освещающую его в действительности такое непроясненное бытие.

***

История – это самый мощный человеческий проект за все известное время его существования. Это единственная ниша, в которой смертный может чувствовать относительную онтологическую безопасность и экзистенциальную беспроблемность. Приобщение к истории как бы автоматически дарует человеку смысл, наполняя его частное, отдельное, слабое и беззащитное бытие «мыслящего тростника» могучим духом, помогающим не просто выжить, но и процветать. В сущности, неприкрытое бытие оказывается все-таки прикрытым этим грандиозным фиговым листком – смыслом истории.

Карл Ясперс, много размышлявший над проблемами смысла, писал так: «Смысл нашей собственной жизни определяется тем, как мы определяем свое место в рамках целого, как мы обретаем в нем основы истории и ее цель». История, таким образом, есть целое и единое, создающее фундамент человеческого смысла. Эти слова выдающегося немецкого философа являются развитием максимы Цицерона, его «золотого правила», гласящего, что история – это свет истины («historia est lux veritatis»). В этом смысле, вся человеческая история – это священная История, ибо она благословляет наличное несчастное бытие человека. Историческое совпадает с истинным – таков высший и единственный смысл для жизни и истории.

Пушкин сказал: «что пройдет, то будет мило». Поэт очень близко подошел к сути духовного действия прошедшего, его способности примирять и оправдывать наличную действительность. Вот это пушкинское «мило» и есть цицероновский «свет истины».

***

Вообще категория смысла трудноприменима к такому мощному образованию как история, также как она сомнительна по отношению к другому такому же исполинскому образованию как природа. И веками люди жили, не задумываясь ни о каком «смысле» как особой проблеме их бытия.

Собственно вопрос о «смысле истории» появляется на интеллектуальном горизонте европейской культуры недавно, скорее всего, с того момента, когда Ф. Ницше провозгласил «переоценку ценностей» и написал о «Пользе и вреде истории для жизни, а О. Шпенглер выпустил «Закат Европы». После этого уже нельзя утверждать, что история имеет смысл, единый для всего человечества. И вообще, что она имеет хоть какой-то смысл. Так или иначе, но современная постмодернистская эпоха очень хорошо усвоив идеи этих мыслителей, давно уже говорит о распаде «большой истории». Этот распад действительно произошел, и поэтому существование видоизменилось настолько, насколько человек оказался способен быть неисторическим существом.  

Рационалистическое объяснение этой ситуации всегда сводится к тому, чтобы видеть ее исток в духовном кризисе, который охватил человечество уже более столетия назад. Р. Арон хорошо это выразил в таких словах: «Лишенный космоса и истории, человек оказался связанным только с Богом. Эта связь, независимо от того, какой она является, позитивной или негативной, экзистенциализмом христианского или атеистического толка, есть результат кризиса, который лишил человека естественного и исторического порядка, чтобы оставить его одинокого и нагого перед таинственной судьбой».     

Но возможно, что кризис не причина, а всего лишь фон, позволяющий более четко разглядеть то, что было всегда; а именно, что у истории никогда и не было никакого смысла, и что человек всегда жил во мраке таинственного предстояния неизвестной судьбе. И если вглядеться в глубину веков, то мы там ничего не увидим, кроме густой и тревожной тьмы ушедшего в никуда времени и нанизанных на нем непонятных нам событий. Иначе: мы должны говорить не о смысле истории, но о мраке истории как о единственном «смысле», который есть у человека. 

Попытка придать истории смысл, пожалуй, самая грандиозная из всех известных человеческих претензий. И ее крах может означать лишь одно: признание того, что человек всегда живет в иллюзии смысла при отсутствии реального искомого смысла.

***

Глобальная история – это зеркало, в котором человечество пытается рассмотреть свою судьбу, всматриваясь в прошлое и будущее. Болингброк писал в «Письмах об изучении и пользе истории»: «…как опыт освещает настоящее, а настоящее позволяет нам предугадывать будущее, так история имеет дело с прошлым, а зная о том, что было, мы можем лучше судить о том, что есть». Иного способа оправдать свое бытие, такое трагичное и тяжелое и в то же время, удивительное и невероятное, просто не существует. Поэтому история дорога человеку, и он всегда стремится к сохранению своего исторического прошлого безотносительно к тому, каким оно было с точки зрения истины и морали.

Человек прощает своему историческому прошлому самые жестокие и кровавые злодеяния, самые невероятные безумия и несправедливость на одном лишь основании – это наша история. Накопленная событийность, не смотря на ее аксиологический знак, по крайней мере, создает с одной стороны бесконечности, со стороны прошлого, надежный тыл. В мировой вселенской пустоте, в которую погружено наше существование, задняя дверь, ведущая в ничто, загромождена кучей исторических событий. И пусть они будут абсолютно бессмысленны, лишь бы они были, лишь бы закрывали этот ужасающий холодок, сквозящий через черную дыру небытия нам в спину. И тогда леденящий холод неизвестности, дующий в лицо из будущего, не так страшен и опасен. История не учит, история закрывает огромную вселенскую пустоту, в которой мы однажды себя обнаружили. 

Таков экзистенциально-терапевтический смысл истории, с которым человек не сможет расстаться во имя поиска неведомого смысла.

***

История, как правило, мыслится как совокупность событий прошлого. Прошедшее, минувшее – вот ось, на которой вращается колесо истории, составляя протяженность человеческого бытия. Прошлое соотносится с настоящим и будущим наподобие того, как в языке взаимодействуют темпоральные категории. В. Дильтей приводит лингвистическую аналогию, сравнивая грамматический смысл и смысл исторический: «Как буквы в слове, жизнь и история имеют определенный смысл. В жизни и истории существуют синтаксические моменты, подобные грамматическим частицам или глагольному спряжению, и они также имеют определенное значение».

Однако, проблема начинается с того, что грамматические категории «прошлое-настоящее-будущее», образующие фундамент семантики,  невозможно экстраполировать на человеческое бытие. В грамматике смысл и значение совпадают, при том, что в истории они расходятся. Действительно, отдельные исторические события и даже цепь таких событий могут иметь значение, но не смысл, поскольку смысл – это всегда смысл целого, апелляция к абсолютному всеединству. Но это всеединство никогда не образуется в реальной исторической практике, и в данном случае мы имеем дело с идеалом, а не с действительностью. Идеал оказывает сильнейшее духовное воздействие на действительность, не прекращая быть идеалом. Но это тайна идеала, не имеющая отношения к реальному смыслу истории.

Однако, прошлое, как впрочем, и настоящее и будущее, может оказать просто-напросто иллюзией, химерой агонизирующего разума. Все ведь упирается в проблему времени, и здесь историки наивно полагают, что могут позаимствовать представления о времени у физиков и грамматиков, минуя философию. Как только мы вступаем в кристально чистые воды философии, так сразу обнаруживаются невероятные погрешности, неправомерные допущения, просто-напросто грубые ошибки относительно важнейших вещей в мире. Философия не специально осложняет положение дел, но раскрывает ту противоречивость и органичность, на которой основываются большинство человеческих представлений.          

Категория времени является ахиллесовой пятой для истории, поскольку взятая не в философском, а научном измерении, представленном физикой и лингвистикой, может быть профанацией, создающей иллюзию того, что историю можно знать и даже учиться у нее. Не вдаваясь в дебри исторической эпистемологии, озабоченной герменевтической проблемой истинности исторического знания, очевидно, что, не зная, что такое время, мы не может претендовать на знание событий, (а тем более их смысла), расположенных во времени. 

В конце концов, знать, постигнуть смысл Истории означало бы проникнуть во всю совокупность природно-космического и социокультурного бытия человечества в их единстве. Это значило бы стать Творцом и Вседержителем, Абсолютом, в ведении которого ключи от всех врат, отмычки от всех тайн. Эта претензия, часто возникающая в горделивом разуме смертного, никогда не оправдывалась: вместо реального Смысла Истории мы имеем череду абсурдных утопий, из которых реально скроено человеческое бытие.

Утопия – вот реальная суть того, что мы привыкли называть смыслом истории. Всегда проходит достаточно много времени, чтобы понять, что очередной проект был фикцией, но до этого он держит священные бразды смысла.

***

Исходя из идеи невозможности достоверного знания событий прошлого, работа историка по большей части сводится к мифотворчеству. Историки – это самые настоящие мифотворцы. Они не столько раскрывают историческую истину, историческую правду, сколько создают всевозможные образы прошлого. И чем талантливее историк, тем убедительнее созданный им образ. Поль Валери в работе «Заметки о величии и упадке Европы» сказал, что история – «самый опасный продукт, вырабатываемый химией интеллекта». Французский поэт и философ вообще считал историю служанкой политики, источником национализма и шовинизма.     

Эта точка зрения появилась не сегодня. Еще Марк Аврелий воздавал хвалу философии и благодарил богов за то, что, «почувствовав влечение к философии, не попал в руки какого-нибудь софиста, не увлекся ни историей, ни анализом силлогизмов, не отдался изучению небесных явлений». На одной стороне философия, на другой – все остальное, включая историю. Только философия обладает несомненным преимуществом говорить об истине как таковой; все остальное находится в непролазном плену человеческих мнений и предрассудков. 

Фридрих Ницше в книге «О пользе и вреде истории» положил начало решительному пересмотру царственного статуса истории быть «magistra vitae», то есть «наставницей жизни». Философ называет свое размышление несвоевременным, поскольку оно идет вразрез с «могущественным тяготением нашего времени к истории». Он считает, что современники страдают «изнурительной исторической лихорадкой», и поэтому задается целью показать, что историческое образование (предмет современной гордости) есть ни что иное как «зло, недуг и недостаток, свойственные времени».   

За такими внешне эпатажными заявлениями стоят глубокие размышления Ницше о счастье забвения, которое заключается в способности чувствовать неисторически. Он полагает, что всякая деятельность нуждается в забвении, наподобие того, как всякая органическая жизнь нуждается не только в свете, но и в темноте. Современный человек обременен памятью прошлого, которая препятствует настоящей жизни в настоящем. Прошлое, не поддавшееся забвению («избыток истории»), может стать, согласно Ницше, «могильщиком настоящего».

Своеобразный апофеоз критики исторического разума обнаруживается у Карла Поппера, когда он говорит, что «… ход истории предсказать невозможно» и поэтому: «… мы должны отвергнуть возможность теоретической истории, или исторической науки об обществе,  которая была бы сопоставима с теоретической физикой. Невозможна никакая научная теория исторического развития, которая служила бы основой для исторического предсказания».    

Конечно, сами историки утверждают обратное, что именно они-то и борются с идеологическими искажениями прошлого, раскрывая его объективную картину. Показательны в этом отношении глубоко добросовестные  работы М. Блока. Но что имеет в своем арсенале историк? Различные вещественные источники археологического, антропологического, текстологического характера. Оставаясь наедине с источником, ученый руководствуется своими глубоко субъективистскими критериями при его интерпретации. Субъективизм не просто не устраним, он является единственным органом восприятия прошлого. В этом смысле, вся история есть ни что иное, как набор различных индивидуальных прочтений более-менее удачных и талантливых.

***

Русскую философию отличает упорная, но благородная попытка найти абсолютный высший смысл и отдельного и всеобщего человеческого существования. Николай Бердяев как всегда формулирует основополагающие идеи емко и глубоко:  «В истории есть бессмыслица, которая указывает на лежащий за пределами истории смысл». Это принципиальный историософский тезис, указывающий на то, что реальная история не имеет смысла. Но жажда смысл, воля к смыслу заставляет искать его по ту сторону истории.

С этим тезисом Бердяева согласны почти, что все русские мыслители. Поиск внеположенной инстанции, по сути дела света, который мог бы осветить этот гнетущий мрак истории – вот предельная задача русской философии, определившая навсегда ее непрактический (религиозный, идеалистический и т.д.) характер. От П. Я. Чаадаева до Н. Я. Данилевского, от В. С. Соловьева до Л. П. Карсавина, от Н. А. Бердяева и до А. С. Панарина русская историософская мысль проникнута безудержным поиском абсолютного смысла бытия, равно исходящего и на отдельного человека, и на историю в целом.

Этот колоссальный, но, увы, неудачный опыт есть свидетельство огромной важности. Во-первых, он говорит о том, что человек существо духовное и метафизическое, ценностный горизонт которого не ограничивается кругом наличных эмпирических благ. И русские Богоискатели (смыслоискатели) доказали это своей жизнью, а не только теоретическими размышлениями. И во-вторых, историософский опыт русской философии показывает, сколь остро человек может чувствовать удручающую бессмыслицу Сизифовой действительности. Совокупный опыт русской философии и доказывает, и показывает ту очевидно простую истину, согласно которой смысла нет ни в жизни, ни в истории. Но он должен быть, и к его поиску устремлены лучшие умы и сердца.

Это объясняет отчасти и русский экстремизм, максимализм и нигилизм. Мир прогоркает не только во Христе, как говорил Василий Розанов, но и в скуке однообразной действительности, которую хочется просто уничтожить. Именно здесь истоки русского революционного терроризма, чей экзистенциальный смысл был раскрыт в одной из самых печальных и безысходных книг русской литературы – в повести Бориса Савинкова «Конь бледный». Экклезиастовский рефрен пронзает вест текст от начала до конца: «Мне скучно жить», достигая апогея в финальных словах повести: «Я понял: я не хочу больше жить. Мне скучны мои слова, мои мысли, мои желания. Мне скучны люди, их жизнь…

В детстве я видел солнце. Оно слепило меня, жгло лучистым сиянием. В детстве я знал любовь – материнскую ласку. Я невинно любил людей, радостно любил жизнь. Я не люблю теперь никого. Я не хочу и не умею любить. Проклят мир и опустел для меня в один час: все ложь и суета. …

Кому молиться?... Я не хочу молитвы рабов… Путь Христос зажег Словом свет. Мне не нужно тихого света. Пусть любовь спасет мир. Мне не нужно любви. Я один. Я уйду из скучного балагана. И – отверзнется на небе храм, – я скажу и тогда: все суета и ложь».

Наверное, это наиболее стальная катастрофа смысла, которую испытал мир в лице русского отчаяния и тоски.

***

Дионисий Ареопагит, говоря о богопознании, писал: «Божественный мрак есть тот неприступный Свет, в котором живет Бог». Божественный мрак – метафора абсолютной непостижимости Бога для человека, чье сверхмощное сияние делает невозможным любые к нему подступы. Этот образ оказался таким удачным, исполненным одновременно глубины и изящества, что навсегда преградил дорогу религиозным профанам высказывать свои ограниченно-претенциозные суждения о Боге. Они, конечно, продолжают высказываться и поучать, но это не имеет особого смысла. Человек, охваченный подлинным исканием Бога, обязательно придет к апофатическому богословию  –  элитарному слою богопознания. И тогда он умолкнет в священном трепете и не станет сотрясать воздух пустыми формулами.

То же можно сказать и об истории, которая окутана таким же Божественным мраком неведения, в котором угасают все человеческие тщетные попытки найти или придать истории какой-то смысл. Нужно большое мужество, чтобы смириться перед тем, перед чем, кажется, смириться нельзя. Смысл истории недоступен для человека. Что не означает, что его нет в абсолютном измерении истины, просто он нам недоступен. Свидетельством чему является полная историческая неудача человечества, грозящая вот-вот прерваться каким-нибудь случайным апокалипсисом. Апокалипсис утратил свой высокий священный смысл, превратившись в продукт медийного производства. Но это ведь это говорит о том, что человек живет впотьмах, на свой страх и риск, не зная, ни начал, ни концов.

Значит ли это, что мы обречены на бессмысленность своего существования, признать которую нам все-таки не позволяет наше человеческое достоинство?

Удивительный парадокс заключается в том, что признав абсолютную непостижимость смысла истории, и, тем самым, абсурдность всех, абсолютно всех идей, концепций, теорий, проектов, законов и проч., касающихся смысла исторического бытия, человек, в действительности, не теряет, а приобретает. Он приобретает свободу и надежду, в немыслимом соединении которых начинает раскрываться неведомый ранее горизонт.